Алекс Керр - Потерянная Япония. Как исчезает культура великой империи

• Название: Потерянная Япония. Как исчезает культура великой империи
• Автор: Алекс Керр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-095432-2

«Потерянная Япония» – единственный в истории лауреат премии «Shincho Gakuge» за лучшую нон-фикшн книгу, опубликованную в Японии, которая была написана не ее гражданином, а иностранным автором. Алекс Керр – американский писатель, ученый-японист, коллекционер, арт-историк с блистательной наблюдательностью, точностью и пристрастием описывает культуру Японии и то, как она менялась с течением десятилетий. Читатели поймут, что представляли собой истинные японские традиции и как они изменялись под влиянием трендов современности. «Потерянная Япония» деликатно и достоверно описывает легендарные японские достояния, такие как театр кабуки, искусство каллиграфии, архитектуру, живопись и чайные церемонии. Эта книга – ваш пропуск в загадочный и прекрасный мир Страны восходящего солнца.

---

В моем случае тайная дверь в мир Кабуки оказалась в чайном доме «Кайка». Кайка, что в переводе значит «трансформация», отсылает к термину буммэй кайка (трансформация цивилизации), политике, проводимой в Японии после реставрации Мэйдзи в 1868 году. Хозяин «Кайка» Кайка сам в прошлом был оннагата Кабуки, и интерьер чайного дома был украшен элементами театральных декораций периодов Мэйдзи и Тайсё. Из-за близости к театру Минамидза чайный домик «Кайка» стал местом встреч актеров и учителей традиционной японской музыки и танца.

После моей аудиенции с Дзякуэмоном меня отвели посмотреть на многочисленных других актеров, среди которых был Каварадзаки Кунитаро, давний друг хозяина «Кайка». Кунитаро, которому было около шестидесяти, был настоящим наследником «трансформации» Мэйдзи, ведь его отец основал первую кофейню в токийском районе Гиндза в начале века. Молодым человеком Кунитаро присоединился к группе левых интеллектуалов, которые порвали с традиционным искусством Кабуки и вместе основали театральную труппу под названием Дзэнсиндза («Прогрессивный театр»). Кунитаро особенно удавались роли акуба – острых на язык городских женщин. Другие актеры приходили к нему, чтобы поучиться его особой технике сутэ-сэрифу – саркастическим колкостям, «бросаемым» в толпу.

Я удивился тому, что Прогрессивный театр включал в себя такие «реакционные» элементы, как оннагата. Кабуки был основан в начале XVII века женской труппой, но в период Эдо женщинам запретили выступать на сцене Кабуки, так как считалось, что они пропагандируют аморальное поведение. Так на сцене появились оннагата. В начале периода Мэйдзи актеры попытались заменить оннагата настоящими женщинами, но публике не понравилось такое изменение. К тому моменту Кабуки настолько пропитался искусством оннагата, что настоящие женщины не могли правильно играть эти роли. После Мэйдзи женщины нашли себе место в современном театре. Но в некоторых случаях, например, в Дзэнсиндза и в японском танце, оннагата продолжают существовать даже вне театра Кабуки.

Кабуки был основан в начале XVII века женской труппой, но в период Эдо женщинам запретили выступать на сцене Кабуки, так как считалось, что они пропагандируют аморальное поведение.

Вскоре я услышал об одном выдающемся оннагата по имени Тамасабуро. В отличие от всех остальных он обрел славу вне Кабуки, его лицо можно было встретить повсюду – на телевидении, на плакатах, в рекламе. В 1967 году, когда ему было семнадцать лет, Тамасабуро приглянулся публике после роли в спектакле «Сакурахиме Адзума Бунсё» («Алая принцесса Эдо»). Для него написал пьесу Юкио Мисима, ради него брали театр приступом девочки-подростки. Впервые за столетие оннагата Кабуки стал звездой поп-культуры.

В феврале, после каомисэ в Минамидза, я впервые увидел выступление Тамасабуро в театре Симбаси Эмбудзё в Токио, где он исполнял танец «Саги Мусуме» («Девушка-цапля») – «Лебединое озеро» Кабуки. В этом танце молодая девушка представляется белой цаплей на снегу. Сменяя костюмы – с белого на сиреневый, с сиреневого на красный – она проходит через стадии детства, взросления и первой любви. Но избранник разбивает ее сердце – на ее крыле (или рукаве) появляется рана. Она сходит с ума и начинает кружиться на снегу. В конце она взлетает на постамент, покрытый красной материей, на ее лице проступает страдание и ярость, и она застывает в финальной позе.

Начало танца было тихим. Саги Мусуме, одетая в белоснежное кимоно, с белым капюшоном на голове, медленно поворачивалась к центру сцены, ее движения были настолько плавными и идеально контролируемыми, что она выглядела как мраморная статуя. Хотя Тамасабуро все еще не показал своего лица, он сразу смог передать ощущение покоя, сумерек и покрытого снегом мира. Капюшон спал, открыв чистое и ослепительно белое лицо ангела. Зрители ахнули – это была необычная оннагата. Красоту Тамасабуро невозможно было описать, она была схожа с природным явлением – с радугой или с водопадом. В конце, когда ее длинные волосы стали спутанными, Саги Мусуме взобралась на красную платформу с волшебным посохом в руке, словно стародавняя шаманка, призывающая ярость небес. Зрители рыдали.

Капюшон спал, открыв чистое и ослепительно белое лицо ангела. Зрители ахнули – это была необычная оннагата.

После представления друг мастера Кайка отвел меня в гримерку Тамасабуро. Без макияжа Тамасабуро оказался высоким и худым молодым человеком, который выглядел как любой незнакомец, присевший рядом с вами в метро. В отличие от своего печального женственного сценического образа он был прямолинеен, весел и обладал прекрасным чувством юмора. Тогда ему было двадцать семь лет, он был старше меня на два года.

Кабуки, сохранившееся почти без изменений наследие феодального прошлого Японии, находится в распоряжении нескольких семей. Актеры получают роли в зависимости от положения в иерархии фамилий, словно бароны или графы, ждущие наследства. Актеры, не рожденные в семьях Кабуки, обречены провести жизнь, играя роли куроко – облаченных в черное слуг, по идее не видимых для зрителей и появляющихся на сцене лишь для перестановки декораций или разглаживания костюмов. В лучшем случае они могут попасть в ряд исполнителей ролей горничных или прислуги. Но порой безродному актеру удается войти в эту иерархию, и таким актером стал Тамасабуро.

Хотя он и не был рожден в семье актеров Кабуки, Тамасабуро начал танцевать уже в четыре года. В шесть лет его усыновил актер Кабуки Морита Канъя XIV, и он начал играть первые детские роли под именем Бандо Кинодзи. С тех пор он посвятил все свое время сцене и закончил лишь полную среднюю школу. Когда я встретил Тамасабуро, он только что вернулся из Европы, и ему просто не терпелось поговорить с кем-нибудь о мировой культуре. Я только что закончил Оксфорд и казался ему самым подходящим кандидатом. Я же, после недавнего просмотра Саги Мусуме, был все еще под впечатлением от его гениального выступления и хотел задать множество вопросов о японском театре. Мы вмиг завязали разговор и вскоре стали друзьями.

С тех пор я начал пренебрегать Оомото и искал любую возможность сесть на поезд до Токио, чтобы увидеть представление Кабуки. Дзякуэмон и Тамасабуро дали мне пропуск за кулисы, а Кансиэ, приемная мать Тамасабуро, была мастером искусства Нихон Буё (японского танца), так что я мог наблюдать за ее репетициями. Таким образом я провел в театре Кабуки почти пять лет.

Мне кажется, что Кабуки гармонично сочетает в себе чувственность и ритуал, являющиеся двумя полюсами японской культуры. С одной стороны, в нем воплощена сексуальная раскрепощенность Японии, которая породила бурный укиё (изменчивый мир) эпохи Эдо – куртизанок, яркие гравюры, мужчин, переодетых в женщин, женщин, переодетых в мужчин, «праздники голых», богато украшенные кимоно и т. д. Это напоминание о влиянии древней Юго-Восточной Азии на Японию, которое сближает ее скорее с Бангкоком, нежели с Пекином или Сеулом. Иезуиты, совершавшие путешествия из Пекина в Нагасаки в конце XVI века, упоминали в письмах о различиях между пышными костюмами японцев и скромными одеяниями простолюдинов Пекина.

В то же время в Японии наблюдается стремление к чрезмерному украшательству, дешевому сладострастию, слишком откровенному, чтобы быть искусством. Поняв это, японцы отвернулись от чувственности. Они навели глянец, умалили буйство и попытались вернуть искусство и саму жизнь к их чистой сущности. Из такой реакции появились ритуалы чайной церемонии, драма Но и дзэн-буддизм. История искусства Японии показывает нам, как эти две тенденции боролись друг с другом на протяжении веков. В позднем периоде Муромати особо ценились великолепные золоченые ширмы, но с появлением чайных мастеров стали популярны темные и неровные чаши для чая. В конце периода Эдо в моду вновь вошли куртизанки и дома наслаждений.

В то же время в Японии наблюдается стремление к чрезмерному украшательству, дешевому сладострастию, слишком откровенному, чтобы быть искусством. Поняв это, японцы отвернулись от чувственности.

Война продолжается и по сей день. Тут есть вульгарные залы патинко и ночные порнографические фильмы на телевидении, но есть и реакция против этого, которую я называю «процесс стерилизации» – тенденция засыпать каждый сад белым песком и строить все здания из простого бетона и гранита. Кабуки же удается соблюдать баланс. Он начался как популярное искусство, богатое юмором, живыми эмоциями и сексуальностью. В то же время после сотен лет он приобрел утонченность, так что в его сексуальности появилась некая «остановка» – момент созерцательного спокойствия, который является настоящим достижением японской культуры.

Кабуки, как и любой другой театр, является миром иллюзий. Его искусно отделанные костюмы, грим и ката (предписанные «формы» движений) делают Кабуки возможно самым иллюзорным театром. Когда элегантная придворная девушка снимает макияж, перед вами предстает бизнесмен из Осака. Однажды я работал переводчиком для Тамасабуро и один англичанин спросил его: «Почему вы захотели стать актером?» Тамасабуро ответил: «Потому что я мечтал о мире красоты, который был так далек от меня». Я тоже был очарован этим неуловимым миром иллюзии.