Йоханн Хари - Пункт назначения: Счастье

• Название: Пункт назначения: Счастье
• Автор: Йоханн Хари
• Жанр: Психотерапия и консультирование
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-098736-8

Впервые Йоханн Хари принял антидепрессант, когда ему было восемнадцать. Последовавшие за этим консультации со специалистами и увеличенные дозы препаратов приносили всё меньше и меньше облегчения. Спустя двадцать лет, став известным журналистом и писателем, Йоханн осознал: депрессия и тревога не только стали его вечными спутниками, они превратились в новую чуму современного мира. Хари отправился в путешествие длиною в 40 000 миль, чтобы узнать у врачей и ученых о реальных причинах депрессии – и неожиданных способах излечения. Последние открытия и исследования, а также истории людей, победивших болезнь, доказывают – даже на самом дне отчаяния и тоски можно отыскать путь к счастью и душевной гармонии. Книгу рекомендуют Элтон Джон, Хиллари Клинтон, Арианна Хаффингтон, Брайан Ино и Наоми Кляйн.

---

А теперь представьте: в этих саваннах человек оказался отрезанным от группы на долгое время. Это означало, что ему грозит ужасная опасность. Он легкая добыча для хищников. Если он заболеет, нет никого, кто бы мог его выходить. И племя без него также более уязвимо. В такой ситуации человек чувствует себя ужасно, и это закономерно[118]. Это срочный сигнал[119] от организма и мозга вернуться в группу любым доступным способом.

Отсюда следует, что любой человеческий инстинкт заточен не для жизни самому по себе, а для жизни в общине. Люди должны принадлежать роду[120], как пчелы улью.

По словам Джона, чувство страха и бдительность, вызванные долгим одиночеством, зарождали здравомыслие. Они толкали людей вернуться в группу. Отсюда следовало одно. Пребывание в общине – стимул правильного обхождения с людьми, иначе будешь изгнан.

– Стремление к защите взаимосвязей в племени, – объясняет он, – просто приводит к лучшему выживанию.

Или, как он говорил мне позже, одиночество – состояние отвращения, которое мотивирует нас к возобновлению общения.

Это помогает нам понять, почему одиночество так часто сопровождается чувством тревоги. «Эволюция приспособила нас[121] не только комфортно чувствовать себя в обществе, но и чувствовать себя в безопасности, – пишет Джон. – Жизненно важный вывод в том, что эволюция способствовала тому, что мы чувствуем себя не только плохо, когда изолированы от людей, но и небезопасно».

Получалась красивая теория. Джон начал думать о том, как ее проверить. Оказывается, до сих пор есть люди, которые живут так же, как это было на ранних ступенях эволюции. Например, в Южной Дакоте есть очень обособленная, сильно религиозная коммуна хаттерайтов[122] (Hutterites), немного напоминающая наиболее фундаментальное крыло амишей. Они живут охотой, собирательством и натуральным хозяйством. Работают, питаются, молятся и отдыхают вместе. Каждому приходится с кем-нибудь общаться все время. (Как вы узнаете позже, в своем путешествии я посещал подобную группу.)

Джон объединился с антропологами, которые изучали хаттерайтов не один год, чтобы выяснить, насколько те одиноки. Есть один очень точный способ. Любой человек, считающий себя одиноким, во время сна переживает нечто под названием «микропробуждение». Это короткие моменты, которые он не вспомнит после пробуждения. Но во время них человек как бы немного отрывается от состояния сна. Все животные, ведущие стадный образ жизни, делают то же самое, когда находятся в изоляции. Это объясняется тем, что, засыпая, одинокий человек не чувствует себя в безопасности. Древние люди в буквальном смысле не были в безопасности, если спали вне племени. Подсознательно человек ощущает, что никто не прикрывает ему спину, поэтому мозг не дает крепко уснуть. Замер таких «микропробуждений» – прекрасный способ оценки чувства одиночества. Итак, команда Джона подключила датчики к хаттерайтам, чтобы выяснить, сколько «микропробуждений» у них случается каждый раз во сне.

Оказалось, что «микропробуждения» практически отсутствуют у хаттерайтов[123]. Джон объяснял мне:

– Мы обнаружили, что в общине самый низкий в мире уровень чувства одиночества. Меня реально это поразило.

Исследование показало, что одиночество не является неизбежной человеческой бедой, как, например, смерть. Оно продукт нашего образа жизни.

* * *

Когда моя мама переехала в Эдгвэер и поняла, что здесь нет общины, а есть лишь вежливые кивки головой и запертые двери, она решила – что-то не так с Эдгвэером. Оказывается, наш пригород был совершенно обычным.

Несколько десятилетий гарвардский профессор Роберт Патнам[124] документирует одну из наиболее важных черт нашего времени. Существует множество способов, когда люди могут собраться в группы для общего дела: спортивные команды, хор, волонтерская группа, просто регулярный совместный обед. Он десятилетиями подсчитывал, как часто мы это делаем, и обнаружил, что все находятся в свободном падении. Он привел пример, ставший известным. Боулинг – один из самых популярных видов досуга в США. Раньше люди объединялись в лиги для его проведения. Они становились командой, которая соревновалась с другой командой. Люди общались и узнавали друг друга лучше в процессе игры. Сегодня люди по-прежнему играют в боулинг, но только сами с собой. Они на собственной дорожке играют сами по себе. Коллективная структура рухнула.

Подумайте о чем-либо еще, что мы делаем, собравшись вместе. Например, поддержка школы, куда ходит ваш ребенок. «За короткие десять лет между 1985-м и 1994-м[125], – писал профессор Патнам, – активное вовлечение в общественные организации сократилось на 45 %». Просто за десять лет (годы моего подросткового возраста, когда я как раз впал в депрессию) во всем западном мире мы переставали собираться в группы и оказывались запертыми в собственных домах.

Мы выходили из общин и замыкались в себе, объяснял Роберт во время нашего разговора. Эти тенденции происходят с 1930-х, но скорость их резко увеличилась в наше время.

Это означает одно. Осознание людьми, что они живут в обществе или даже то, что у них есть друзья, на которых можно положиться, стремительно падает. Например, в течение нескольких лет ученые-социологи проводили опрос среди всех слоев населения США. Они задавали один простой вопрос: сколько у вас есть знакомых, которым вы можете доверять? Они хотели узнать, к скольким людям человек может обратиться в критический момент или поделиться своей радостью. Когда они начали исследование несколько десятков лет назад, среднее количество близких друзей для американца составляло три человека. К 2004 году самым типичным ответом было «ни одного»[126].

На этом стоит остановиться. В настоящий момент больше американцев, у которых нет близких друзей, чем тех, у кого они есть.

* * *

Данные исследования Роберта Патнама показали, что и в семье происходит то же самое. Мы реже собираемся вместе за столом, реже вместе смотрим телевизор, реже отправляемся в отпуск вместе. «В действительности все формы семейной близости[127], – Патнам показывает множество графиков и исследований, – стали менее привычными за последнюю четверть двадцатого века». Существуют аналогичные показатели для Великобритании и остальной части западных стран.

Мы сотрудничаем друг с другом меньше, чем любое поколение человечества до нас. Задолго до экономического краха 2008 года произошел социальный крах, в котором мы оказались брошенными и переживающими одиночество большую часть времени. Структура, где обращали внимание друг на друга – в семье или по соседству, – развалилась. Мы распустили свои общины. Мы запустили эксперимент: могут ли люди жить по одному.

* * *

Однажды, собирая материал для этой книги, я оказался в Лексингтоне, Кентукки. В последний вечер пребывания в городе у меня закончились наличные и я снял дешевый номер в мотеле рядом с аэропортом. Это была настоящая бетонная дыра, рядом с которой постоянно взлетали самолеты. Выходя из своего крохотного номера, я заметил, что дверь в соседнюю комнату постоянно открыта, включен телевизор, а на кровати сидит мужчина средних лет в странной и неудобной позе и слегка покачивается.

Проходя мимо в пятый раз, я остановился и спросил, что у него случилось. Он рассказал мне голосом, который было очень трудно понять, что подрался несколько дней назад со своим пасынком (он не говорил почему). Тот избил его и сломал челюсть. Недавно он был в больнице, его будут оперировать через двое суток, а пока выписали рецепт обезболивающих препаратов и отправили из больницы. Проблема в том, что у него нет денег на лекарство, поэтому он сидит здесь и плачет в одиночестве.

Я хотел спросить: «Разве у вас нет друзей? Разве нет никого, кто мог бы вам помочь?» Но было понятно, что у него никого нет. Поэтому он сидел там с разбитой челюстью и тихо плакал.

* * *

Когда я был маленьким, то никогда осознанно не скучал по тому, что являлось социальными связями. Однако, общаясь с учеными, изучающими чувство одиночества, я вспомнил нечто незначительное. Все свое детство, вплоть до подросткового возраста, я мечтал, и вот о чем. Друзья моих родителей были разбросаны по всей стране, и мы виделись с ними несколько раз в году. Я мечтал, чтобы они приехали жить на нашу улицу. Тогда я бы мог приходить и сидеть с ними, когда дома у нас были трудные времена. А такое случалось часто. Я грезил об этом наяву каждый день. Но на нашей улице жили такие же изолированные и одинокие люди.

* * *

Однажды я услышал, как комедийная актриса Сара Силверман рассказывала в радиоинтервью о том, как ее впервые охватила депрессия. Это случилось в ранние подростковые годы. Когда ее мать и отчим спросили, что с ней, она не могла найти слов для объяснения. Но потом она сказала, что скучает по дому, точно так же, как тогда, когда была в летнем лагере. Она рассказывала это в замешательстве Терри Гросс[128], ведущей программы «Fresh Air» на Национальном общественном радио США. Она скучала по дому. Но она была дома.