Фрэнсис Вилсон - Во всем виновата книга – 2

• Название: Во всем виновата книга – 2
• Автор: Фрэнсис Вилсон
• Издательство: Литагент Аттикус
• Жанр: Детектив
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-389-16658-5

Новая антология, составленная Отто Пенцлером, лауреатом премий «Эдгар», «Эллери Куин» и «Ворон» за вклад в развитие детективного направления в литературе, получилась еще более объемной и разнообразной, чем первая. Авторы большинства произведений прекрасно знакомы отечественным ценителям детективного и остросюжетного жанра и просто любителям хорошей литературы: это Линдси Фэй, Джойс Кэрол Оутс, Элизабет Джордж, Стивен Хантер, Джеймс Грейди, Иэн Рэнкин и другие. Великий инквизитор Торквемада сражается с опаснейшим еретическим трудом, британский агент вступает в схватку с немецкой контрразведкой изза старинной рукописи, изощренные замыслы сталкиваются с еще более изощренными, что приводит к неожиданным последствиям, а в одном из рассказов читатель вновь погрузится в Викторианскую эпоху и встретится с самим Шерлоком Холмсом… Впервые на русском!

---

– Не забуду, – на этот раз совершенно искренне сказал я, опасаясь, что она влетит в придорожное дерево.

Мама была добрым человеком, и ее помыслы были такими же возвышенными, как и отцовские. Тем не менее оба сильно ошибались, рассчитывая, что я засяду в комнате, засуну подальше комиксы и приставку, отключу телевизор и примусь за Книгу Бытия. Я выглядел старше своих четырнадцати лет, но был упертым как баран, и гормоны во мне бунтовали без моего согласия. Я вполне мог закрыться на замок и безвылазно читать запретные книжки, но к Священному Писанию меня совершенно не тянуло. Чтобы успокоить мою бедную, убитую горем маму, я перетащил коллекцию Библий к себе в спальню и положил туда, где лежали вульгарные романы в бумажной обложке – «Над пропастью во ржи», «Кэнди», «Любовник леди Чаттерлей» и так далее.

Все шестьдесят три святые книги казались мне уродливыми чудищами самых разнообразных мастей: в черных кожаных переплетах с ободранными краями, в потертых тканевых обложках, в безвкусном дерматине с кричащим орнаментом. Почти все были огромными, особенно в сравнении с моей давно не раскрывавшейся карманной Библией, и их размеры устрашали меня не меньше содержания со всеми его правилами, назиданиями, высокопарными нравоучениями и миллионами архаичных слов. Я был поражен, когда увидел, что примерно у десятка из них – деревянный корпус с медными и серебряными защелками, которые не открыть без ключа. Я решил, что когда-нибудь, может, и поищу ключи, но спешить было некуда – читать это я все равно не собирался. Во всех книгах были одни и те же слова, одни и те же безумные сказки, так какая разница?

Следует сразу упомянуть о том, что мой отец, преподобный Джеймс Эверетт, пастор Первой методистской церкви города, умер не от естественных причин. Он был крепок телом и по-старомодному привлекателен, с ямочкой на подбородке, пышными волнистыми волосами и румяными, как у юноши, щеками. Ему было под пятьдесят, но выглядел он гораздо моложе благодаря отсутствию вредных привычек и прекрасной наследственности: его родители, бабушки, дедушки, прабабушки и прадедушки были долгожителями. Отец никогда не курил, даже трубку. Ежегодно на Рождество он позволял себе пропустить стаканчик эгг-нога[11] с ромом, отчего его щеки румянились еще сильнее, но в остальное время не пил ничего, кроме причастного вина, и был трезвее, чем Мэри Бейкер Эдди[12]. Зимой он надевал огромную дубленку, брал лопату и чистил от снега подъездные дорожки нашего и соседского дома, летом же подстригал лужайки, одетый в белую рубашку с пристежным галстуком и соломенную шляпу. В мои обязанности входило пропалывать мамины цветочные клумбы. Отец был помешан на физкультуре и каждое утро выполнял по сто приседаний, а перед сном – по сто отжиманий. Больше всего он любил ходьбу. Он всюду ходил пешком, а в дальние поездки вместо нашего древнего, как динозавр, семейного универсала брал велосипед и ехал на нем прямо, словно Эльмира Гулч из «Волшебника страны Оз», но не скалясь, как ведьма, а улыбаясь, легко и непринужденно.

Он был стройным, как тростник, и жилистым, как кусок вяленой говядины. Некоторые мои друзья считали его занудой, и я не слишком спорил с ними, но прекрасно знал, что в драке мой отец уделал бы любого из их папаш одной левой.

Ума не приложу, откуда у него взялись недоброжелатели. Все мы считали, что он был одним из самых любимых и уважаемых жителей города. Те, кто его знал, включая прихожан, чиновников, всячески стремившихся заручиться его поддержкой на выборах, и прыщавых бакалейщиков, скупавших у отца органические овощи и стейки коров свободного выгула, соглашались в одном: отец не мог просто так взять и умереть. Светловолосая и кареглазая учительница воскресной школы Аманда – вот уж действительно «достойная любви», если переводить ее имя с латинского, – сказала, когда мне было лет десять-одиннадцать, что мой отец «слишком хорош, чтобы попасть в ад, и слишком полезен Господу на земле, чтобы отправиться в рай». Тогда мне стало жаль отца: я представил его в виде бескрылого ангела, не способного попасть ни в благоухающие райские кущи, ни в адское пекло и вынужденного вечно ходить по земле, со жвачкой на подошвах ботинок. Впрочем, моя жалость не длилась долго, ведь в ад и рай я не верил, – и, тихо хихикая, я предался фантазиям о том, как раздевается перед сном милая, фигуристая Аманда, которой не было еще и двадцати.

Да, я морщил свой веснушчатый нос при мысли об истовой вере отца и его консервативных взглядах, но теперь скучал по его унылым застольным молитвам и вспоминал, как он всегда накладывал нам с братом приготовленные мамой мясо, овощи и пюре. Я вспоминал, как внимательно он читал школьную газету и говорил о том, что в ней можно улучшить. Как он пытался быть обычным отцом и водил нас на футбольные матчи, как он сидел под пляжным зонтом во время ежегодной поездки в Джерси, пока мы с Эндрю визжали и плескались в воде с зелеными водорослями. Больше всего я скучал по отцовскому теплу; так, должно быть, скучает быстрорастущая лоза по решетке, вокруг которой должна виться. Отец продолжал любить меня, хотя я сбился с пути и в последнее время доставлял ему одни лишь неприятности.

На похоронах собралось больше сотни горожан. Пришлось слушать разговоры о том, почему отец упал с лестницы, ведущей из церковной канцелярии в подвал, после впечатляющей – по крайней мере, по мнению прихожан – проповеди о грехе алчности и благодатности пожертвований. Прежде чем взойти на кафедру и произнести ее в тот злосчастный день, отец добрых две недели обсуждал проповедь с мамой, и я запомнил ее настолько хорошо, что стало аж тошно. Живя в одном доме с пастором, ты, нравится тебе это или нет, узнаешь о практической стороне богослужения, о его механизмах, о том, что творится за кулисами церковной службы. Быть священником не значит постоянно возноситься в заоблачные дали, раздавать добрые советы и служить для всех путеводной звездой. Это значит платить церковную десятину, следить за тем, чтобы пожертвования текли в храм, как материнское молоко, – о Аманда! – платить наемным работникам, чинить протекающую крышу, менять разбитые хулиганами витражи. Церковь – некоммерческое учреждение, поэтому отец не платил налогов, а вот страховка была необходима, как и множество других вложений, позволявших держать ковчег на плаву и пускать дым в глаза прихожанам, – по крайней мере, так я считал, глядя на все с угловой скамьи на галерке и зная, что Люцифер поджидает меня с распростертыми объятиями в глубинах ада.

Проще говоря, отцу всегда не хватало денег.

Коммунальные услуги он всегда оплачивал с опозданием. Счета за прошлогодний косметический ремонт были просрочены. Церковный орга́н нуждался в реставрации и простаивал уже год, заменившее его пианино тоже успело расстроиться. Даже отцовское жалованье находилось под угрозой. Уверен, что на каждую проблему, которую мои родители обсуждали вечерами, взявшись за руки, приходился десяток неизвестных мне бед. Как-то раз я вошел к ним, притворился, что случайно услышал о денежных затруднениях, вот только сейчас, и вызвался устроиться на вечернюю работу.

– Лиам, твое стремление похвально, – ответил отец, – но ты неверно все истолковал. Не стоит беспокоиться, у нас все хорошо. Учись спокойно, на все остальное – воля Божья.

Да, он часто изъяснялся в возвышенных терминах. Он произнес эти слова искренне, так сильно волнуясь, что ямочки на щеках и подбородке едва не разгладились. Открытые голубые глаза изо всех сил старались убедить меня в правоте его слов. Если бы не эта искренность, я мог бы воскликнуть: «Пощады!» – или, того хуже, засмеяться. Но ничего такого не произошло, и я вышел из гостиной с чувством выполненного долга. Я предложил помощь, но получил отказ. Я умыл руки, наподобие Понтия Пилата, пусть и не так решительно.

Никто из присутствовавших на похоронах не сказал открыто, что отца столкнули с лестницы. Никто не заикнулся о том, что он от имени церкви влез в долги, в серьезные долги. И никто не предположил, что ради денег пастор связался с сомнительными субъектами – пусть набожными, пусть регулярно посещавшими церковь, но все же людьми, для которых и придумали презрительный термин «субъект».

Сплетники ни о чем не заявляли прямо. Из обрывков разговоров я составил картину случившегося – так, как это мне представлялось. В зависимости от интонации слова «вот молодец» могут быть похвалой или обвинением. Я понимал это, несмотря на юный возраст, и ходил между собравшимися, принимая соболезнования, никому не доверяя, стараясь прочесть в каждом взгляде признание вины. За мной семенил брат, еще не полностью осознавший внезапную потерю отца. Я был потрясен не меньше Дрю, но старался держаться стойко, скрывая смятение. Мой отец был в самом расцвете сил, занимался спортом, правильно питался, не имел вредных привычек, вовремя ложился спать, вставал с петухами. И пусть в церковных делах он спотыкался, на церковной лестнице после воскресной проповеди он споткнуться не мог. Это я знал наверняка.