Виктор Мартинович - Ночь

• Название: Ночь
• Автор: Виктор Мартинович
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-116568-0

Виктор Мартинович – прозаик, искусствовед (диссертация по витебскому авангарду и творчеству Марка Шагала); преподает в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Автор романов на русском и белорусском языках («Паранойя», «Сфагнум», «Мова», «Сцюдзёны вырай» и «Озеро радости»). Новый роман «Ночь» был написан на белорусском и впервые издается на русском языке. «Ночь» – это и антиутопия, и роман-травелог, и роман-игра. Мир погрузился в бесконечную холодную ночь. В свободном городе Грушевка вода по расписанию, единственная газета «Газета» переписывается под копирку и не работает компас. Главный герой Книжник – обладатель единственной в городе библиотеки и последней собаки. Взяв карту нового мира и том Геродота, Книжник отправляется на поиски любимой женщины, которая в момент блэкаута оказалась в Непале…

---

Подумав над просьбой Доктора, я вытащил с самого верха первую часть «Властелина колец». Твердая обложка, похожий на Гацака Гендальф на обложке. Все как Доктор описал: и дружба, и приключения, и война без бинтов. К тому же скоро можно будет ожидать его возвращения за второй и третьей частями. Доктор вручил мне один цинк за стандартные три дня пользования книгой и пошел отдыхать.

В коридоре уже топтался другой читатель, Шахтер. Герда сразу напряглась, как только он вошел: подняла голову и начала следить за его движениями. Шахтер прострелил мою комнату профессиональным взглядом человека, чей доход и жизнь зависят от постоянной оценки угроз и быстрого распознавания любых ценностей в темных и холодных помещениях. Пошарив взглядом по стенам, он сел на гостевой табурет таким образом, чтобы одновременно контролировать и окна, и Герду, и входную дверь. И только после этого поставил свою М-16: приклад на пол, ствол к стене.

Я не знаю, почему их назвали шахтерами[3] – тех, кто рыщет за границами городов в поиске вещей и веществ, которые человечество больше не производит, но в которых до сих пор остро нуждается. Есть шахтеры, ищущие артефакты на заказ, есть те, что просто шныряют по пустырям, собирая то, что кто-то потерял, забросил и что еще не успели растащить грабители. Что отличает шахтера от грабителя? То, что шахтеры никогда не нападают на живых. Всё окружающее воспринимается шахтерами как нетронутые недра, откуда нужно извлечь условную руду.

– Здоров, Книжник! Мне бы книжку какую читнуть! – сказал визитер. – Такую, чтобы не сильно мозг грузила. И чтобы про ночь было. И про опасность. И чтобы кто-то ночью куда-нибудь шел. И кругом – мир враждебный. Хочу потренироваться. Предыдущая мне понравилась. – Он вернул «На Западном фронте без перемен». – Смешная. Но я сейчас хочу без ржаки. Чтобы про жизнь. Вот тебе за задержку. Был на миссии, в поле. Не смог раньше вернуть. – Он вынул из кармана жилета склеенные скотчем похожие на патроны десять батареек ААА.

Я недолго думал, что ему посоветовать. Копаться в библиотеке, когда в соседней комнате с Гердой сидит такой отморозок, как-то не хотелось. Вернулся и вручил «Сотникова».

– Вот. Это про жизнь. Про ночь там тоже есть.

– Спасибо, Книжник. Верну, когда вернусь. – Он подхватил винтовку и встал.

– Слушайте, я у вас спросить хотел. Вы только извините, что это как будто немного про вашу работу. – Я сделал виноватую паузу, потому что шахтеры действительно не любят говорить про то, что за оградой. – Видели ли вы когда-нибудь невра?

Он спрятал Быкова и вытянулся. Задумался, глаза у него стали страшноватыми. Потом усмехнулся – и выглядело это как-то не очень приятно.

– Невра живого не видел. Но того, кто видел, видел. – У Шахтера под глазом дрогнула жилка. – Разодранная разгрузка – все внутри выедено вместе с костями. Ни головы, ни позвоночника. И берцы стоят. Зашнурованные. А в берцах – ноги, нетронутые. Вот так выглядит тот, что видел невра. Волк бы такого не сделал.

Я подумал, что убить человека мог и другой человек. А обглодать останки – собака. Похоже, сомнения отразились у меня на лице. Потому он продолжил:

– Неживых в квартирах много. За стеной. В холодных государствах. В пустошах. Люди засыпают и не просыпаются. От холода. Или от болезней. А звери таких не трогают. Замерзшее тело не прогрызть. Но самое страшное – не невры. А козлоногие. Их я тоже не видел. Но видел тех, кто видел. На юге есть один мужик по кличке Двухвостый Барсук. Он единственный, кто однажды убил козлоногого. А так – каждый второй раскуроченный караван, и козлиные следы вокруг. Кто убежал или выжил, все говорят про хрюканье. Некоторые и про свиные рыла добавляют. Свиные. Вот такой Западный фронт, Книжник.

Он забросил винтовку за спину и собрался выходить.

– Слушайте, я хотел еще один вопрос задать. Вот если бы я вдруг собрался пойти на юг. Нужно мне… Что бы вы посоветовали? Так, в целом?

– Посоветовал бы этого не делать. – Шахтер тяжелым взглядом просканировал мою фигуру. – Но если очень надо – одеться потеплей. Взять цинка. Взять оружие. Еду и питье можно не брать. За стеной этого больше, чем тут. Зайти к Кочегару в Котельную. У него есть большая карта. Еще с тех времен. Он тоже хотел куда-то податься. Заказал ее мне. Я таскался с ней, наносил то, что видел. Там и Город Света обозначен, и железная дорога, и всё. Получил, расплатился. Много она ему стоила. Пятьдесят цинкарей. Но потом у него что-то с коленом случилось. Не пошел. Карта у него.

Он кивнул на прощание. Закрывая дверь, повернулся ко мне:

– И книги городу передай, если пойдешь. Не хочу твою квартиру втихую дербанить, когда ты исчезнешь.

После Шахтера зашла Торговка с рынка, тоже постоянная клиентка. Тот случай, когда цинка много, но чего-то не хватает. Добрые глаза, умное лицо. Дети и муж остались в Крыму, когда солнце не взошло. Сначала просила сентиментальную литературу, потом сделалась ироничной и стала углубляться в философию. Начинала с Платона и через франкфуртскую школу дошла до постструктурализма. Хотела и дальше, но «дальше» кончилось. Я слышал, как, продавая моченый чеснок, она ловко задвигала про воображаемое у Лакана. Кажется, это последнее применение философии в нашем мире, где даже бумажным деньгам люди перестали доверять. Сейчас она вернула «Куклу и карлика» Жижека. Вернула со сдержанным выражением лица. Попросила что-нибудь «умное», но чтобы там было «про человека и его жизнь».

Я дал ей «Письма к Луцилию» Сенеки со словами: «Этот человек первым признал, что “ночь проявляет наши проблемы, а не скрывает их”». А потом извинился за Жижека и вернул цинк, заплаченный за него. В будущем нужно будет придерживаться античности: все сказанное тогда остается актуальным и после того, как погасли киноэкраны.

– Сейчас на проспекте Свободы начинается парад. Я как раз по чистой случайности туда направляюсь. Не хотите составить компанию? – спросила она меня будничным тоном, как интеллектуал интеллектуала.

– Я не люблю большие сборища людей. Не люблю оружие. Тем более не люблю большие сборища людей, которые пришли поглазеть на оружие. Приношу свои извинения!

Она, кажется, и не обиделась: когда человек столько читает, он теряет способность обижаться.

– Военный парад – это не про оружие, а про радость. Люди собираются, потому что хотят вместе посмотреть на парад трикстеров. Вместо вооруженных военных там могут шествовать переодетые в цветные костюмы фигуры Бургомистра и Гацака, невров и Тьмы. Смысл от этого не изменится. Мы наблюдаем, и в нашей отстраненности, в этой безопасной определенности ролей – источник карнавального счастья.

– Да-да, но я очень занят, – поднял я руки. – Сегодня просто ну никак.

Интересно, что умные женщины, когда им отказываешь, выглядят куда более беспомощно, чем неумные.

– Ну, тогда хорошо… – было ясно, что больше попыток она предпринимать не будет. – Пойду на парад с этим вашим Сенекой. – Она хлопнула дверями чуть сильнее, чем позволяла вежливость.

Я сел за стол, взял огрызок карандаша и накорябал на бумажке:

1. Теплая одежда.

2. Цинк.

3. Оружие.

4. Карта.

Потом напротив оружия поставил вопросительный знак: я не шутил, когда говорил Торговке, что не переношу ружья и автоматы. Если брать с собой в поход ствол, из него, как учил Чехов, обязательно придется в кого-то стрелять. А стрелять в живые создания мне не нравится.

Скоро издалека донесся грохот барабанов: начался парад.

После шестой склянки зашел Немец.

– Доброй ночи, – тихо обратился он ко мне и назвал по имени. Последний человек в этом городе, который называет людей по старинке, а не обозначая профессию.

– Доброй ночи, господин Рейтан, – сказал я и пригласил его на кухню. Герда подсела под его руку, и Немец начал чесать ей за ухом. Герда любит Немца. Может часами сидеть вот так, загипнотизированная его бережными прикосновениями.

Немец выглядел усталым и постаревшим. Мы какое-то время не виделись, а до этого просиживали у меня за спорами от вечернего и до утреннего гацаковского звона. Потом он как будто куда-то пропал – я не заходил, не хотел его тревожить.

Рейтан был сам по себе, детей у него не завелось. Подчеркивал, что он «из тех самых Рейтанов» и что на нем «Рейтаны закончатся». Хорошие манеры не позволяли мне спросить, что это за «Рейтаны» и чем эти «Рейтаны» примечательны. Как-то он упомянул, что его далекий предок пробовал не дать «разодрать Беларусь на куски, но проиграл “пустомелям”». И про Грушевку в его истории что-то было. Без Google деталей уже не выяснить, но из его запутанного рассказа я понял, что предок этот лежит вот прямо на нашем лютеранском кладбище. Потому что немец. А где еще в Грушевке[4] немца похоронить могли?

Когда-то Рейтан работал гейм-дизайнером. Он был, как тогда говорили, «айтишником». Айти – префектура на японском острове Хонсю, где в XVII столетии была предусмотрена смертная казнь для христиан, которые пытались овладеть японским языком. Айтишники тоже пользовались собственными языками, языками программирования, которые приносили им благосостояние. Из-за сходства отношения японцев Хонсю XVII столетия и обитателей Силиконовой долины к языку последних и назвали айтишниками.