Максим Саблин - Крылатые качели

• Название: Крылатые качели
• Автор: Максим Саблин
• Жанр: Современная русская литература
• ISBN: 978-5-17-112736-7

Федор хочет вырастить сына мужчиной, а не опекать его как тепличный цветок. Но в воспитание внука вмешивается бабушка – властелин подушек и душитель сквозняков. Сладить с тещей нелегко – в мире нет материала крепче, чем убеждения старой женщины. Федор не сдается, однако позиции его слабеют с каждым днем. Красавица жена отказывается ему помогать и уходит. С сыном ему запрещают видеться… Федор начинает настоящую войну против жены и тещи и идет защищать права отца в суд. Вопрос лишь в том – выиграет ли он? Сможет ли вернуть свою жизнь?

---

Федор открыл окошко и вдохнул осенний воздух, освеживший его. Он планировал пораньше приехать в их адвокатское бюро на Елоховской площади, но позвонил Петька Богомолов и пригласил позавтракать в «Поль Бейкери».

Зная агрессивную обидчивость старого друга, Федор согласился.

Припарковав «гелендваген» рядом с черным «Лэнд-Крузером», уже вымытым и сияющим, Федор вышел из машины. Петр Богомолов с женой ждали его у стеклянных дверей кафе-пекарни. Богомолов смотрел на офицерские часы и одновременно звонил Федору – он был из тех типов, что считают нормальным опоздать на час, но, приезжая первыми, страшно раздражаются. Откровенно говоря, его совершенство было недоработано.

Петр был высоким крупным мужчиной, похожим на индейца. Хищный нос с приподнятыми ноздрями и блестяще-черные трапециевидные усы выдавали в нем человека буйного, даже жестокого нрава. В январе Петр был назначен начальником управления в прокуратуре Москвы, цитировался в «Коммерсанте», пил с префектами и запрещал друзьям его фотографировать. Когда Петр пристально смотрел на Федора своими узкими черными глазами, тот чувствовал, что готов признаться в любом преступлении, даже в убийстве корвейского епископа Вульфария, совершенном в 886 году. А ведь Федор был сам неплохим адвокатом и мало в чем признавался.

Петр обманывал себя, что он стройный, и натягивал маленькие вещицы, трещавшие от каждого его движения. В этот раз он был в обтягивающей грудь черной футболке, брюках защитного цвета и ботинках-гриндерсах. Он страшно мерз и дрожал на сентябрьском холоде, но не подавал виду. Таков был Федин друг Петька.

Немного кичась своей успешностью, они крепко обнялись. Анна тихо поздоровалась. Петр в шутку прихватил локтем голову Федора. Ребров, смешно размахивая жирными руками, попытался высвободиться, не смог, а Петр, почти задушив его, перебросил через бедро и, не удержав, с криком «Ай-ай», уронил на сырой асфальт. Обижаться на Петьку было бессмысленно.

– Мягков спрашивает: «А что теперь мужчина?», – сказал Федор, закидывая испачканный пиджак на заднее сиденье машины, и обернулся к Петьке. Петька листал телефон. – Защищать женщин осталось только от них же самих, тут мы бессильны. Брать детей на охоту запрещает закон. Все открыто, и каждый новый день похож на вчерашний. Так что теперь мужчина? Как воспитывать детей? Что делать?

– У тебя кризис среднего возраста, Федя, – сказала Анна, глядя куда-то вниз и вбок.

– Так пора. Вот я и волнуюсь.

– Просто займитесь делом, болтуны. – сказал Петя и подтолкнул Федора ко входу в кафе.

Они сели за круглый столик мраморно-белого цвета, и Федор, заказав яичницу с беконом и кофе, вначале рассказал о себе, потом полчаса выслушивал от Петра, что он слабак, раз не убедил Пелагею самой возить сына на трек, что «гелендваген» в разы хуже «Лэнд-Крузера-Прадо», причем «Прадо» не в новом кузове («мощности там слабоваты», пояснял Петр), а в старом, который был у Богомолова, и что Мягков никогда не напишет книгу, потому что человек он недисциплинированный.

Федор во всем был не согласен, но пока молчал: переубеждать приятеля было все равно что разговаривать с телевизором. И все же Петр был его другом, его лучшим другом, как и Мягков с Грибоедовым. Все они ценили дружбу и старались встречаться чаще, пусть даже место и время выбирал Богомолов. Просто таким был Петька и другим быть не мог.

11

– У Ильи есть большая мечта, и он идет к ней, – произнес Федор и сделал знак официанту, застывшему с подносом у стойки, чтобы тот принес счет. – Анна, может, тебе кофе?.. Нет? Ничего не надо? – Он взглянул мельком на тихую жену Богомолова и продолжил: – Никто же не знает точно, что хорошо, что плохо, что ведет к хорошему, а что – к плохому. Ты думаешь, деньги? Власть? А я начал сомневаться. Я думаю, идти по дороге к мечте – это и есть счастье, пусть дорога трудна и далека, а мечта несбыточна. – Хотя Федор вчера только думал о Мягкове то же, что говорил Богомолов, но, выслушав те же мысли в навязчивом исполнении друга, для которого было верно только одно категоричное мнение (несложно догадаться чье), почему-то захотел возразить.

Петр, чавкая, ел пирожное «Итальянец» и не отвечал. Закончив, он вытер рот салфеткой и взглянул на Федора.

– Ты же знаешь, моя мечта с университета – стать заместителем прокурора Москвы, – сказал наконец он, доедая остатки пирожного. – Я много работал, чтоб дойти до нее. И вот я в одном кабинете от мечты! Вчера должность зама освободилась, значит сегодня я поговорю с шефом. Вот и все, что надо знать о мечте. А не всякое твое «иди к мечте по дороге из слез и печалей, и бла-бла-бла». – Он изобразил пальцами кавычки. – Мягков твой и книги толком не пишет, и в баню с друзьями не ходит, и вообще подкаблучник. Конечно, ему должно быть интересно, что теперь мужчина! – Он повернулся к Анне. – А ты что так вызывающе оделась?

Белая блузка Богомоловой была расстегнута на две пуговицы, открывая белую кожу выше груди и тонкую шею, и, на взгляд Федора, это не было преступлением, но жена Петьки молча застегнулась.

Анна Миловидова, теперь уже Богомолова, была их одногруппницей, второй женой Петьки и матерью двоих его детей. Со времен университета Анна чуть располнела и превратилась в маленькую красивую женщину. Волосы ее были черными, длинными, вьющимися, глаза – зелеными, большими, лучистыми. Она надела на голову легкий русский платок, из-под которого выбился черный локон. Она комкала салфетку на столе и отстраненно смотрела в окно, наблюдая за людьми, выходящими из кафе.

Петр вез ее в школу, которую они выбрали для сына, и несколько раз уже своим тонким гнусавым голосом успел выговорить ей, что она могла бы поехать на метро, а не занимать его драгоценное время. Анна молчала и краснела, и Федор, видя ее дискомфорт, старался не смотреть на нее и сбивал крошки с мраморно-белой столешницы. Еще он боялся засмеяться, встретившись с ней взглядом. Оба они знали Петра другим, всего лишь немного странноватым, себе на уме, молодым человеком, но никак не богом из костей и плоти.

Федор расплатился, но не вставал, ожидая, когда Петька допьет кофе. Анна попыталась было встать, решив, что они уходят, но, посмотрев на мужа, снова села и молча уставилась в окно.

«Как он все смог? – думал Федор, глядя на Богомолова. – В карьере чемпион. Жена слушается. Дети ходят на секции. Теща слово сказать боится. Как?

Может, он ведьма?»

Пока Петр читал в телефоне новости и допивал кофе, Федор обсудил с Анной глобальные изменения в Гражданском кодексе. Давно проходившая в стране и бурно обсуждаемая среди практикующих юристов реформа гражданского законодательства постепенно превращалась в новые редакции. Анна рассказала, что узнала на семинаре «Статута» от Маковской, Новоселовой и Сарбаша. Федор рассказал, что понял из побуквенного сравнения редакций в Ворде. Оба они относились к реформе как к делу давно назревшему и правильному.

Если Федор был довольно известным адвокатом по корпоративным спорам, то Богомолова считалась лучшей по морскому праву. Она вытаскивала из правовых ловушек «Титаники», пила тоник с сомалийскими пиратами, повелевала шельфами и коносаментами. Она была бессильна только перед грозным богом морей и океанов Посейдоном, которого блестяще играл муж и лучший прокурор – Петька Богомолов.

Федор почти расслабился, но, посмотрев на друга, снова нахмурился. Петр собирался что-то сказать, очевидно неприятное и долго им продумываемое. Это было видно по его оцепеневшему лицу и задумчивому взгляду. Богомолов, считая свои советы единственно верными, редко мог удержать такое золото в себе и, каждый раз поясняя, что «никто тебе больше не скажет, кроме меня» (и это была правда), всегда умел сказать гадость.

– Прости, сейчас скажу, может быть, неприятное, – произнес наконец Петр и попросил Анну выйти из-за стола на время мужского разговора.

Анна молча вышла из кафе-пекарни и встала снаружи стеклянной двери.

– Пойми, никто тебе больше не скажет, кроме меня! – продолжал Петр, глядя на Федора пристальным взглядом. – Вот ты все жалуешься, что тебе не дают воспитывать сына. Что сын твой толстый и неспортивный. Что школа у него плохая. Что сын твой перестал мечтать. И все ноешь и ноешь. Ноешь и ноешь. Ноешь и ноешь. Как баба! Так я тебе скажу, Федор, ты тряпка. Ты тряпка, тряпка и еще раз тряпка. Правильно же я сказал?

– Как всегда в точку! – с сарказмом ответил Федор. – И как я раньше жил без твоих советов? Ты, как моя теща, всегда, всегда и еще раз всегда прав!

Богомолов убийственно глядел ему в глаза, только уголки губ его насмешливо поднимались и опускались. Федор, улыбаясь, встал и подтянул брюки. Петр, проверив, не осталось ли что на стуле, тоже встал. Обходя столики, они направились к стеклянным дверям и вышли на улицу.

От клубящихся туч, закрывших небо, советская застройка, широкая дорога, машины, тротуар, люди, собаки, деревья как будто посинели. Петр закурил яйцеобразную трубку из сицилийского бриара и подошел к «гелендвагену». Федор прищурил глаза от налетевшего влажного ветра. Они пожали руки, готовясь разойтись, но Федор удержал руку Богомолова в своей: