Игорь Воронов - Записки детского невролога

• Название: Записки детского невролога
• Автор: Игорь Воронов
• Жанр: Биографии
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-17-119779-7

Игорь Воронов – детский невролог, кандидат медицинских наук. В своей книге «Записки детского невролога» автор делится историями, которые посвящены медицине, детям, пациентам и их недугам. Медицина – это не только радостные и благодарные пациенты, врачи в красивых халатах, работающие в симпатичном интерьере клиники, как часто показывают в фильмах. Медицина – это и слезы потери, отчаяния, боль, скупые улыбки в светлые моменты, тихий шепот сострадания и утешения… Откровенные и честные истории доктора Воронова иногда могут показаться наивными и веселыми, а иногда жесткими настолько, что аж захватывает дыхание… Но это все – отображение того, с чем приходится сталкиваться врачу в современном мире.

---

А ниже представлен рисунок моей 4-летней пациентки. Он был сделан и подарен мне в декабре. Сюжет понятен: дело шло к Новому году, поэтому такая композиция (рисунок 48).

Слева на рисунке – елочка с украшениями, под ней подарок, в центре на катке – мама ребенка с девочкой на коньках, выше летит Санта Клаус с оленем, а вверху – звездное небо.

Рисунок 48

Иногда, когда дети не особенно настроены рисовать, я говорю им: «Ты нарисуй мне, а я нарисую тебе. А ты дома раскрасишь мой рисунок».

Вот несколько таких моих «эскизов» (тоже выполненных шариковой ручкой): котенок, Дракоша, львенок, вороненок, мудрый змей.

А однажды на приеме 7-летний мальчик нарисовал меня:

Тема детских рисунков неисчерпаема, но когда-то надо окончить эту новеллу. Нужно любить детей и не обижать их, прислушиваться к их желаниям и мыслям, жить так, чтобы родителям потом не приходилось краснеть, глядя на рисунок своего ребенка.

Я очень признателен мамам, папам и самим детям, которые рисовали и дарили мне эти произведения.

Очень хрупкий мир

Dum spiro, spero. Пока дышу, надеюсь.

Латинский афоризм

Мои первые воспоминания о больнице – это впечатления пятнадцатилетнего мальчика. В ту пору мне было необходимо удаление небных миндалин и аденоидов. Взрослый, старше всех, – ну просто самый крутой пациент, ведь мне скоро шестнадцать.

А когда сел в кресло и увидел перед собой стол с никелированными инструментами, сразу вспомнились сюжеты и сцены из книг и фильмов об инквизиции.

Я загрустил, сник и мысленно попрощался с родственниками.

Конечно, можно подкатить столик с инструментом уже после того, как пациент сядет в кресло. И, конечно, лучше бы поставить его сбоку – так, чтобы нельзя было видеть то, что на нем лежит. Но это ж все «мелочи»…

А, как ни странно, из таких вот мелочей складывается обыденная жизнь медицинских работников и ежедневная, полная новых впечатлений и новых ужасов, жизнь пациентов. Причем пациентом может оказаться каждый: даже и медицинский работник. Вечером после работы снимаешь белый халат, а утром приходится надевать больничную пижаму. Увы, профессия не защищает от болезней…

Хотя может помочь.

Я хочу поведать вам интересную историю, рассказанную мне знакомым медиком. Этот врач с более чем пятнадцатилетним стажем стал пациентом больницы. И все его впечатления как больного я расскажу вам так, как рассказал он мне. От первого лица.

* * *

Как же мне плохо… голова не моя, голова не со мной… руки… ноги… не слушаются. Все, пора взять в руки телефонную трубку и набрать две заветные цифры.

После нескольких протяжных гудков:

– «Скорая слушает».

– Здравствуйте! Я врач, у меня явления альтернирующего синдрома Валенберга-Захарченко[2], сильное системное головокружение… диагноз…

– Мужчина, я не поняла, а кто больной? И кто такой этот Ва… Вал… Валя Захарченко?

– Я сам и есть больной, все это со мной. У меня инсульт, мне нужна срочная транспортировка в стационар. – Мужчина, ну вы ващ-ще… Я так не могу работать. У меня тут машина… или как его, компьютер! Мне нужно туда жалобы занести, а про диагноз здесь не написано. Вот наши фельдшера приедут, тогда диагноз и выставят.

– А, я понял, пишите…

– Так бы сразу и сказали, а то синдром какой-то, я такого и не слышала. Ждите машину, бригада выезжает.

Дверным звонком разрывает не только дверь, но и мою голову. Да иду я, иду, уже подползаю…

На пороге два фельдшера – девушки субтильного вида. Обе в огромной, явно не по размеру униформе, а в руках еще более необъятные сумки оранжевого цвета. Остатки мачо в глубине души так и норовили сказать: «Давайте я вам помогу». Но вместо этого из груди вырвался вопль:

– О-о-о… Только не это. Я же просил транспортировку! Пятый этаж, лифта нет.

– Мужчина, что с вами?

– Я врач, у меня… и мне нужна госпитализация, есть договоренность с больницей и доктором, меня ждут. Но сам я передвигаюсь с трудом, мне требуется помощь.

Тут одна из фельдшеров поспешно открыла сумку, достала таблетку цитрамона и спросила: «Можно воды?»

– Зачем мне цитрамон?

– Это не вам, а мне. У меня голова разболелась. Сейчас запью таблетку, и поедем.

Приехали. Каталка… Приемный покой.

«Это врач!» – доносится как сопровождение, как шифр.

Быстро и четко, без волокит и промедления. Может быть, слово «врач» действует как специальный пропуск?..

Врач приемного покоя спросил о жалобах, не болен ли я диабетом, нет ли у меня аллергии на какие-то препараты. После чего ударил четыре раза молоточком (конечно, не раздевая). Приговор прозвучал быстро: «В реанимацию».

Женщина неопределенного возраста с ярко пылающими щеками – как у ребенка, объевшегося мандаринов в новогоднюю ночь, и такими же красными потрескавшимися руками, покатила меня в санпропускник, который представлял собой обычную ванную комнату с рядом шкафчиков. Дверцы подписаны: «Укладка от педикулеза», «Мешки для трупов»… Сразу вспомнился Михаил Зощенко: «Выдача трупов в порядке живой очереди».

Санитарка, принимая вещи в камеру хранения, стала подробно описывать цвет рубашки, ботинок и носков. Не обращая внимания на мобильные телефоны и деньги. Только когда зашла другая санитарка и шепнула первой магическое слово «врач», отношение к вещам, которые имеют более высокую ценность, чем пара поношенных носков, несколько изменилось. Было описано все, даже пятирублевая монета, затерявшаяся в складках пальто – возможно, еще с прошлого года.

Очередное указание:

– Мужчина, раздевайтесь, трусы можете оставить, накрывайтесь простыней.

– А трусы вы мне оставили, потому что я врач?.. Это льгота такая?

– Да. А что это вы простыней прикрылись, как в бане?

– А как нужно?

– Вот так.

И меня накрыли сверху (так обычно в морге накрывают покойников).

Коридор… Лифт… Коридор… Реанимация. Все отлажено до мелочей, ни единого лишнего движения. Такое впечатление, что за одну минуту сняли электрокардиограмму, взяли все, какие только можно, анализы. Каждый выполняет свою задачу, и все делают единое дело.

Как хорошо чувствовать, что тебе помогают, что ты не один в борьбе с недугом!

Первая инъекция… как легко.

– А что вы мне поставили?

– Димедрол с…

Глаза открыты, горит свет, вокруг люди. А я здесь, а может быть, где-то рядом.

Капельницы – одна, другая… сколько литров уже закапано?.. Все, не могу терпеть, хочу помочиться, только как в эти «утки» ходят?

Рука онемела, не понял, что взял, попал или не попал… Постель сухая – значит, все правильно сделал.

Второй день я здесь. Приятная неожиданность: ко мне пришел главный врач клиники, в которой я работаю. Как мило, просто до жути. Но и ровно настолько же чувствую смущение. Больница… первый раз в жизни.

Опять неожиданность: оказывается, пациент из соседнего блока – с менингококковым менингитом. Все забурлило… это санобработка.

– Мужчина накройтесь простыней с головой. Включаю кварцевую лампу.

– Хорошо, накрываюсь. А может быть, я позагораю? Зачем просто так лежать под простыней?

– Не шутите так, а накрывайтесь.

После кварцевания:

– Ну что, жив?

– Жив. Хороший вопрос для медсестры реанимации.

Утро. Вот и четвертый день в реанимации. Голова, как ни странно, светлая и ясная, даже мысль промелькнула: а что, если написать письмо жене? Хорошие мысли, я думаю, не помешают лечению.

– Дайте, пожалуйста, бумагу с ручкой.

– Зачем?

– Да нет, не завещание писать.

– А что вы периодически под простыней делаете?

– Точечный массаж, а не то, что вы подумали.

Пятый, шестой день… Самочувствие лучше.

– Вам передача.

– Что там?

– Какая-то домашняя еда.

– Сестра, попробуйте, пожалуйста.

– Нет, спасибо.

– Попробуйте, а то вдруг отравлено.

– ?!

– А вы думаете, почему я здесь?

– Ну, вы и шутник!..

Чувство юмора – хороший признак. Значит, все наладится, значит, будем жить и работать.

Меня переводят из реанимации в палату.

Восемь дней я не брился, не видел своего лица в зеркале, не принимал душ. Мылся, как мог, сидя перед раковиной на стуле. Сплошной extreme, как у космонавтов…

В палате.

– Парень, ты откуда?

– С орбитальной станции.

– ?!

– Из реанимации…

– А-аа! – понимающе кивают мужики.

Почему-то мысль о реанимации как об орбитальной станции мне пришла там, и не только из-за ряда бытовых неудобств, а даже в каком-то философском смысле. Реанимация – между Богом и Землей, между жизнью и смертью, между объективной реальностью и (возможно) каким-то параллельным миром.

Чувства там обостряются. Видимо, понимание своего тяжелого состояния приводит к философским мыслям и рассуждениям. По крайней мере, у меня это было так. А что делать, когда ты в сознании только когда неподвижно лежишь на спине?.. Любое движение, подъем головы вызывали головокружение и сильную боль. Резкая слабость, невозможность ходить, беспомощность… Еще несколько дней назад я мог бегать, делать зарядку, отжимался от пола, наматывал пешком десятки километров в день.