Рана Авдиш - В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

• Название: В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту
• Автор: Рана Авдиш
• Жанр: Медицина
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-088990-7

Врач-реаниматолог Рана Авдиш никогда бы не подумала, что незначительные недуги, сопровождавшие ее беременность, могут привести к большой кровопотере, внутриутробной гибели плода на седьмом месяце и ее клинической смерти. Оказывается, параллельно с беременностью развивалось опасное заболевание, которое врачи не сразу смогли распознать. Рана провела долгие месяцы в собственной больнице, борясь за свою жизнь, перенеся ряд серьезных операций и получив осложнения на внутренние органы. Почти никто, даже она сама, не верил в ее выздоровление, а тем более в то, что она сможет иметь детей. Эта история не оставит вас равнодушным!

---

Дело близилось к Рождеству, и с детского инкубатора свисал крошечный плюшевый Санта. Елочное украшение, которое было лишь капельку меньше его сражающегося за жизнь полуторакилограммового тела. Я смотрела на радостную красную фигурку, гадая, суждено ли ей превратиться в счастливое воспоминание на нашей елке, или же она станет еще одним предметом для коробки с несбывшимися мечтами.

Все, словно сговорившись, сочли своим долгом рассказать, насколько ужасной была та ночь, когда мой ребенок родился мертвым.

Поразительное количество людей заходили после этого ко мне в палату с этой единственной целью. Сказать, насколько ужасной была та ночь. Ночь, в которую я умерла. Я не сразу узнала резидента-акушера. Прошло больше недели с тех пор, как я его видела, и теперь на правой половине его лица расплылся огромный синяк с оттенком черного. Я вспомнила, как его ударила по лицу стойка капельницы, и тут же его узнала.

Не могли бы вы показать мне, где вы это видите?

Он присел в углу.

«Знаете, это была крайне тяжелая ночь… для меня», – начал он, запинаясь. Глядя на него, я понимала, что эти паузы между словами были неспроста – так он пытался сдержать слезы. Он кусал губы, сопел, и я никак не могла понять, как это из всех людей именно он оказался тем, кому приходится сдерживать слезы.

«Я изначально проходил резидентуру по другой программе. Я начал в неврологии, но потом ушел в акушерство. Знаете, я думал, что принимать роды – это сплошная радость», – признался он.

Я вздохнула и, отчаявшись, нажала кнопку на пульте, чтобы получить дозу морфина. Я надеялась, что это хоть как-то заглушит боль от предстоящего разговора. В те первые дни я ни капли себя не жалела: скорее я считала, что мне невероятно повезло остаться практически невредимой после столь обширного кровоизлияния. К тому моменту в своей жизни я уже навидалась человеческих страданий за дверями больницы, так что мои собственные на их фоне не казались мне такими уж значительными. Я считала себя по-настоящему удачливой. Вместе с тем я достаточно хорошо и быстро соображала, чтобы оценить степень страданий человека передо мной, и, как ни крути, их уровень неизбежно оказывался недостаточно сильным.

Эти люди нарушали основное правило так называемой «теории колец», про которую я впервые прочитала в статье Сьюзан Силк и Бэрри Голдмана в «Нью-Йорк таймс». Она была посвящена правилам этикета, касающимся жалоб в тяжелые времена. Представьте себе концентрические окружности. Центральное кольцо символизирует собой больного человека, в данном случае – меня. Следующая окружность соответствует его ближайшим родным, людям, которые также оказались напрямую затронуты болезнью или смертью, – в данном случае это были Рэнди и моя мама. Затем идут менее близкие родственники, друзья и так далее, вплоть до внешнего кольца, которое отводится случайным знакомым. Человек, находящийся в центре, будучи наиболее пострадавшим, получает право говорить что угодно, когда угодно и кому угодно. Это единственное преимущество нахождения в пределах этого ужасного центрального кольца. Этот человек ни при каких условиях не должен выслушивать жалобы людей из внешних колец. Они могут делиться своими чувствами, рассказывать, как эта трагедия затронула их жизни, но только людям, которые находятся снаружи их кольца. В итоге получается крайне простое правило: «Утешать тех, кто ВНУТРИ, и жаловаться тем, кто СНАРУЖИ».

Так, например, я имела право на вспышки жалости к самой себе и могла сказать: «У меня такое чувство, словно я всех подвела; все так радовались, что у меня будет ребенок».

С другой стороны, было бы крайне недопустимо, если бы любой из моих родственников сказал мне: «Мы так ждали рождения ребенка – это стало для нас просто ужасной новостью».

Вместе с тем в те дни, казалось, все решили действовать наоборот и жаловаться мне.

«И дело было не только в вашем случае, – продолжал резидент. – В предыдущую ночь у нас тоже случилось несчастье. Умерла мать ребенка. Вам еще повезло».

Я посмотрела на мужа, который, лишенный возможности заглушить свои эмоции обезволивающим, был готов пуститься в драку. Позже он мне объяснил, что его желание дать исповедующемуся резиденту по морде сдержало только то, что, судя по безобразному синяку на лице, ему уже кто-то врезал.

«Так будет не всегда. В конечном счете счастливых развязок будет больше, чем трагичных», – сказала я, не видя другого выхода, кроме как попытаться его утешить. Не то чтобы я была столь благородной, просто, смотря на него, я чувствовала, словно смотрю на ошарашенного оленя, который случайно набрел на оживленную дорогу. Он не оставил нам другого выбора, кроме как сбить его. Кроме того, мне слишком хорошо было знакомо выражение его лица – гримаса унизительного поражения. У меня тоже бывали пациенты, которым я не смогла помочь, и чувство вины терзало меня изнутри. И я точно так же выплескивала свои эмоции. «Вы страшно напугали меня прошлой ночью». Когда мне пришли в голову эти воспоминания, у меня словно на глазах разошлось по швам сшитое из кусочков эгоизма лоскутное одеяло.

Вы меня страшно напугали.

Это была ужасная ночь для меня.

Я больше никогда не скажу этих слов вновь.

Он кивнул головой и вышел со слегка менее опущенными плечами, чем в момент, когда он только зашел. Рэнди тут же взорвался, недоумевая из-за его наглости: «Да как он вообще посмел нам жаловаться?» Я пожала плечами и покачала головой.

Мне потребовалось время, чтобы испытать искреннее сострадание к этому парню. Каким бы немыслимым оно мне ни казалось тогда, в конечном счете оно все-таки ко мне пришло. Прежде чем, однако, я до этого дошла, я договорилась о встрече с его начальством, чтобы пожаловаться на столь неподобающее поведение этого конкретного резидента. Врач, которому не посчастливилось выслушать мою горячую тираду, оказался добрым мужчиной средних лет с оживленными глазами. Он внимательно меня слушал и кивал. Я полагала, что, кивая, он соглашается со мной. Я полагала, что он поймет, насколько сильно этот молодой врач не подходил к занимаемой им должности. Вместо же этого я получила в ответ умозрительные рассуждения о недостатках в существующей медицинской системе, а также о культивируемом ею чувстве вины и безмерном бремени страданий врачей-практикантов. Об оказываемом нами на них давлении, а также коллективном ожидании, что они будут действовать сверх человеческих возможностей. Мне показалось, что он совершенно не понял, что я хотела до него донести. Я хотела увидеть негодование, признание полной некомпетентности этого конкретного резидента. Вместо этого он проявил не что иное, как сострадание к нему, и призвал меня поступить точно так же. Я покинула его кабинет с книгами по самоосознанности и целебной силе чувства благодарности под мышкой. Тогда я совершенно не поняла его позиции по этому вопросу. Разумеется, медицина связана с сильным давлением: именно благодаря ему формировался наш характер, наша стойкость. Медицина была предназначена для тех, кто под таким давлением только развивается. Здесь не было места жалеющим себя врачам, плачущимся своим пациентам. Подобные эмоции были для нас непозволительной роскошью. Нашим пациентам было нужно, чтобы мы были сильными. Во всяком случае, так я тогда думала.

Когда мы яро осуждаем какие-то черты характера других людей, то зачастую они просто напоминают нам то, что мы больше всего не любим в себе. А наиболее остро мы реагируем на то, чего больше всего стыдимся в себе.

Резидент-акушер позволил себе прочувствовать свою грусть, в чем я себе так усердно отказывала. Возможно, прийти поплакать в нашу палату было и не самым удачным способом выплеснуть свои эмоции, однако ему отчаянно хотелось как-то их выразить. Он был сломлен и решился признать это задолго до того, как я позволила себе сделать то же самое. Тогда же мне не хватило проницательности, чтобы увидеть в нем саму себя. Судьба же, как это часто бывает, решила его далеко от меня не отпускать, пока я не поняла, что в нас гораздо больше общего, чем я могла себе представить. А также что я обязана проявить к себе то же сострадание, которое должна была проявить и к нему.

Следующие три года он снова и снова появлялся в моей жизни, подобно бую, отмечающему пройденное в открытом море расстояние. Когда мы встретились с врачами-перинатологами, специализирующимися на осложненных беременностях, чтобы распланировать нашу следующую беременность, то именно он оказался приписанным к ним в тот момент резидентом. Затем оказалась его очередь проходить стажировку в отделении репродуктивной эндокринологии, когда мы решили попробовать суррогатное материнство. Он постоянно оказывался на виду. Порой он делал вид, что нас не узнает, однако чаще всего предавался воспоминаниям об ужасах той самой ночи, или рассказам о том, как он все-таки решился пройти свою подготовку до конца. Окажись он в роли социального работника в агентстве по усыновлению, в которое мы обратились, не думаю, что кого-либо из нас это хоть сколько-нибудь удивило бы. А когда он не появился в день рождения нашего сына, мы, наконец, почувствовали себя освобожденными. Я заслужила то, чтобы наши пути, наконец, разошлись.