Рана Авдиш - В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

• Название: В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту
• Автор: Рана Авдиш
• Жанр: Медицина
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-088990-7

Врач-реаниматолог Рана Авдиш никогда бы не подумала, что незначительные недуги, сопровождавшие ее беременность, могут привести к большой кровопотере, внутриутробной гибели плода на седьмом месяце и ее клинической смерти. Оказывается, параллельно с беременностью развивалось опасное заболевание, которое врачи не сразу смогли распознать. Рана провела долгие месяцы в собственной больнице, борясь за свою жизнь, перенеся ряд серьезных операций и получив осложнения на внутренние органы. Почти никто, даже она сама, не верил в ее выздоровление, а тем более в то, что она сможет иметь детей. Эта история не оставит вас равнодушным!

---

Наутро дыхательную трубку убрали. Хотя я по-прежнему нуждалась в дополнительном кислороде, это был первый ощутимый успех.

Я снова дышала самостоятельно. Пускай мне и приходилось постоянно напоминать себе это делать: после того как я столько времени была подключена к аппарату искусственной вентиляции легких, мой мозг словно решил, что теперь этим занимается кто-то другой.

Когда я не делала ничего, то дышала без проблем, однако вскоре выяснилось, что два дела одновременно были мне не по силам. Стоило мне начать менять положение тела в кровати, как тут же начиналась одышка и я сильно уставала.

«Мне очень холодно», – сказала я крайне настойчиво и с некоторой необъяснимой грустью.

Медсестра ушла взять с обогревателя еще одеял.

Рэнди сжал мои руки и попытался их разогреть своими ладонями. Его лицо исказила страдальческая гримаса.

«Мне нужно тебе кое-что сказать», – начал он.

Должно быть, это насчет того, что они обсуждали. Я посмотрела на него и поняла, что дело было в ребенке. Они даже и не думали, что я могла уже знать о его смерти.

«Ребенка не удалось спасти».

У меня на глаза навернулись слезы – не из грусти о погибшем ребенке, а из сочувствия к мужу. Я видела, что он сильно старался, чтобы как можно мягче донести до меня эти новости. Они ведь обсуждали, кому и когда следует мне об этом рассказать, а возможно даже и как.

У меня даже и в мыслях не было, что ребенок мог выжить после всего случившегося. Разумеется, он умер. Увидев, однако, его лицо, я поняла, что лучше подыграть. Я грустно закивала головой.

«Мне очень жаль», – добавил он.

Мой голос после длительного пребывания в горле трубки был тоненьким, так что я прошептала: «Ну да ничего. Мы еще сможем завести детей – нужно только, чтобы я была жива».

Он улыбнулся – было видно, что он испытал облегчение.

«Мне до жути холодно», – повторила я и начала вспоминать события той самой ночи. Мне нужно было обязательно рассказать обо всем Рэнди. На случай, если я забуду. Ну или умру.

«Я видела себя, – попыталась начать я, желая рассказать о том моменте в операционной, когда боль ушла, а я умирала. Я прокашлялась, пытаясь восстановить голос. – Не было никакой боли: она полностью прошла. Причем было такое чувство, словно я знала, что если захочу, то могу чувствовать так себя всегда. Мне не было нужды возвращаться к боли. Не знаю, откуда я это знала, однако я знала, что мне нужно сделать выбор, понимаешь?» Я так отчаянно пыталась ему все объяснить, что не находила нужных слов. Я стала всматриваться в его лицо в поисках понимания, чтобы продолжить свой рассказ. Я остановилась, чтобы подышать, так как не могла говорить и дышать одновременно.

«Но ты решила не умирать», – улыбнулся он, словно мы каждый день с ним болтаем о таких внетелесных переживаниях.

«Именно», – я была благодарна ему за то, что он, казалось, меня понимал, несмотря на мое крайне расплывчатое описание. Я дала ему свою левую руку, чтобы он взял и согрел ее. «Только я не знала, из чего именно выбираю. Странная штука. Словно мне предлагали уйти от происходящего и от боли, однако я знала, что если уйду, то брошу все. Но я не знаю, откуда я это знала, я просто знала, и все».

«Что ты чувствовала?» – спросил он.

«Я чувствовала себя полностью защищенной. Я ничего не боялась. Было такое ощущение, что я расширяюсь, становлюсь единым целым со всем, что меня окружает, однако вместе с тем чувствовала себя и совсем крошечной. У меня не было ни капли страха, – я сделала паузу, желая, чтобы он понял, какое абсолютное умиротворение я испытала. – Правда, бояться совершенно нечего».

Я замолчала, понимая, как бредово это звучит. Я бросила взгляд на стойку капельницы и подумала, что всегда смогу объяснить свои странные размышления действием наркотиков.

«Спасибо», – сказал он.

«За что?» – не поняла я.

«За то, что решила вернуться ко мне», – ответил он, укрывая меня принесенными медсестрой одеялами.

Я услышала, как по мою душу отчитывается в коридоре резидент хирургии. Настало время утреннего обхода. «Женщина тридцати трех лет с синдромом HELLP (поздний токсикоз беременных), четвертый послеоперационный день, кесарево сечение после гибели плода. Во время операции обнаружена крупная подкапсульная гематома».

Буквы использованной им аббревиатуры, HELLP, означали следующее: H – Hemolysis (гемолиз); ЕL – Elеvated Liverenzymes (повышение активности ферментов печени); LP – Lоw Plаteletсоunt (тромбоцитопения, снижение количества тромбоцитов). Это плохо изученное, зачастую заканчивающееся летальным исходом расстройство, которому оказываются подвержены менее одного процента всех беременных женщин. Нарушение, при котором кровь оказывается расщеплена на бесполезные составляющие, печень отказывает, а ответственные за свертываемость крови тромбоциты заканчиваются, и женщины умирают от потери крови. Помимо того, что я, по их мнению, стала жертвой синдрома HELLP, я также узнала, что моя кровь вытекала в пространство вокруг печени. Вплоть до этого момента я понятия не имела, что было причиной той мучительной боли. Позднее диагноз оказался ошибочным, так как на КТ-снимке была обнаружена опухоль, однако на тот момент это объяснение меня вполне устраивало.

«Гемоглобин 7 после 26 единиц. На двадцать килограммов больше, слабый диурез», – продолжал он. Итак, по самым грубым прикидкам, мне перелили столько крови, что ей можно было бы заменить весь запас крови в моем организме минимум трижды, а мои почки отказывались работать. Прекрасно.

«Она тут вздумала у нас умереть».

«Эмм, вообще-то нет», – подумала я, начиная злиться.

Нет, я вообще-то не вздумала умереть. Может быть, внешне это никак и не проявлялось, однако я отчаянно старалась не умереть. Конечно, я тогда была не в состоянии об этом сказать, однако теперь, когда он сваливал вину на меня, мне казалось, что он представляет меня в виде врага. Если люди, которые обо мне заботились, в меня не верили, то какая вообще надежда могла оставаться у меня? Я почувствовала, как кусок льда, на котором я пыталась удержать равновесие, откололся и принялся относить меня в сторону.

Вдруг мне в голову пришло неприятное воспоминание, от которого я содрогнулась. Я вспомнила, что сама частенько использовала эту фразу во время прохождения практики, совершенно не задумываясь об ее смысле: он «вздумал тут у меня умереть». Господи, да мы все постоянно это говорим. А правда в том, что эта фраза приписывает нашим пациентам стремление к смерти. Мы словно представляем себя в виде преграды, отделяющей пациентов от их очевидной для нас, однако никогда и не произнесенной ими вслух, цели. Мы на подсознательном уровне строим рассказ, в котором противопоставляем себя своим пациентам.

Я вспомнила, какое облегчение испытывала после одиночного ночного дежурства в интенсивной терапии, когда на работу заступала дневная смена. «Я не дала никому умереть – я свое дело сделала». Я была рада за себя и плюхалась в кресло. Некоторые могут и вовсе внутренне ликовать: «Может, он и умрет сегодня, но уже не в мою смену».

Зачастую так и проходили обходы палат: одни врачи рассказывали своим заступающим на смену коллегам, как им было тяжело не дать кому-то умереть.

Много времени делавшие обход врачи на меня не потратили. Старший посмотрел с порога и, пожав плечами, сказал: «Ну так дайте ей фуросемид».

Его решение – дать мне лекарство с целью вывести из организма часть жидкости – было ответом лишь на одну небольшую проблему из огромного списка. Возможно, этот вариант и был самым очевидным, однако он был ошибочным. Они в тот момент не понимали, что мои лишенные доступа крови после пребывания в шоковом состоянии почки не были настроены работать и именно поэтому не вырабатывали мочу. Предложенный препарат – фуросемид – только повысил бы нагрузку на них, к чему они явно не были готовы. Как результат – их окончательный отказ работать и следствие – острая почечная недостаточность. В каком-то смысле можно сказать, что заранее этого узнать было невозможно – лишь только по факту. То, что они на тот момент сделали выбор в пользу этого конкретного лекарства, – типичный просчет, который считается позволительным, так как врачам нередко приходится действовать наугад. Безобидное на первый взгляд желание добиться изменений, которое в итоге приводит к причинению вреда. Стандартные решения, порой приводящие к ужасным последствиям. И не только стандартные. Зачастую врачи вдоль и поперек изучают возможные варианты, без конца обсуждают их между собой, спорят и в итоге выбирают план действий, который кажется им наименее рискованным. Эти решения всегда связаны с сомнениями: «А что, если мы ошибаемся?» На что я сама отвечала, вторя своим наставникам: «Единственный, кто может помочь это выяснить, – сам пациент. Он даст нам знать».

Когда наши решения, принятые из самых лучших побуждений, приводят к неблагоприятным последствиям, мы, врачи, любим прикрываться собирательным понятием «принцип двойного эффекта». Как можно догадаться из названия, этот принцип говорит о двух различных последствиях одного и того же действия. Один эффект является намеренным и ожидаемым, в то время как второй становится неожиданным и ненамеренным. Чаще всего так происходит в ситуации, когда назначенное с целью справиться с одним симптомом лекарство вызывает какой-то другой. Так, например, когда испытывающему мучительную боль пациенту дают морфин, то он может столкнуться с такими побочными эффектами, как ужасная тошнота и зуд. Первоочередное внимание уделяется первому, желательному, эффекту – избавлению от боли, в то время как дискомфорт от тошноты и зуда считается лишь нежелательным последствием правильного с моральной точки зрения выбора. Если бы человеку дали морфин с целью вызвать у него неприятные побочные эффекты, то это было бы аморально, однако в качестве ненамеренного, но предсказуемого последствия это считается вполне допустимым. Будучи врачом, я всегда была готова пойти на определенный риск, однако когда я стала пациентом, то мне стало гораздо сложнее смириться с рисками, которые несло в себе каждое решение врачей. Если вернуться к моему конкретному случаю, то решение старшего врача назначить мне в тот самый момент то самое лекарство привело к тому, что у меня отказали почки.