Рана Авдиш - В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

• Название: В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту
• Автор: Рана Авдиш
• Жанр: Медицина
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-088990-7

Врач-реаниматолог Рана Авдиш никогда бы не подумала, что незначительные недуги, сопровождавшие ее беременность, могут привести к большой кровопотере, внутриутробной гибели плода на седьмом месяце и ее клинической смерти. Оказывается, параллельно с беременностью развивалось опасное заболевание, которое врачи не сразу смогли распознать. Рана провела долгие месяцы в собственной больнице, борясь за свою жизнь, перенеся ряд серьезных операций и получив осложнения на внутренние органы. Почти никто, даже она сама, не верил в ее выздоровление, а тем более в то, что она сможет иметь детей. Эта история не оставит вас равнодушным!

---

Потом все повторялось снова: я приходила в себя, осознавала, где нахожусь, и меня тут же наполнял страх. Я отчаянно пыталась дышать и начинала паниковать от мысли о том, что не смогу вдохнуть достаточно воздуха, чтобы ослабить ощущаемое удушье. Я отказывалась от попыток дышать и позволяла делать это за меня аппаратуре. После мучительных попыток механические «вдохи» приносили желанное облегчение, несмотря на их специфическое единообразие. Я слышала, как каждые шесть секунд звучал механический выдох. Я снова утомлялась и отключалась.

Позже я поняла, что так они проверяли, можно ли отключить аппарат искусственной вентиляции легких.

Каждое утро медсестры на какое-то время перекрывали капельницы с успокоительным и болеутоляющим, чтобы специалисты по дыхательной терапии вместе с врачами могли понять, в состоянии ли я дышать самостоятельно. Пациента обычно не посвящают в происходящее. Вместо этого он просыпается от внезапной боли и тревоги из-за прекращения подачи лекарств. Вспышки паники с последующим погружением во мрак, снова и снова.

В течение дня седативный эффект препаратов был достаточно слабым, чтобы голоса вокруг временами проникали через пелену кромешной тьмы. Слова словно падали на меня. Лекарства затуманили мой разум. Находясь в помутненном сознании, я старалась сосредоточиться, чтобы собрать воедино кусочки головоломки: обрывки фраз, отекшее тело, бульканье жидкости в легких. В те первые дни, когда воспоминания были слишком расплывчатыми, я полагала, что утонула в пакетиках чужой крови, а мои почки отказали, не справившись с ее чрезмерным объемом. Жидкость превратила мои легкие в тяжелые от влаги губки. Мое тело раздуло из-за влитой в него за ночь жидкости с целью компенсировать огромную кровопотерю. Бледная и опухшая, я выглядела и чувствовала себя так, словно меня достали со дна озера.

Когда я приходила в сознание, мои глаза тут же начинали метаться по комнате, безмолвно требуя от присутствующих объяснить, что со мной произошло. Все смотрели в другую сторону. Я пыталась заговорить, однако вставленная в мое горло дыхательная трубка не давала это сделать. Я попыталась дать знак своей зафиксированной рукой, желая записать вопрос на бумаге.

«Просто отдыхайте», – сказали мне.

Хм-м-м – это уж вряд ли.

Я перенесла инсульт, который повредил участок моего мозга, отвечавший за зрение и чувство равновесия. У меня двоилось в глазах, а контуры людей тряслись, вызывая тошноту. Позже из-за инсульта мне было чудовищно тяжело ходить, однако узнать об этом нам предстояло лишь через многие недели. Из-за застоя, вызванного инфузионной терапией, у меня были проблемы со слухом – мне было крайне тяжело разобрать, что говорят другие. Я слышала фразы, которые прежде не раз говорила родственникам своих пациентов: «Ее тело выжило, однако мы не уверены, какой ценой». Было непонятно, плавают ли эти слова где-то в моем подсознании или же на самом деле льются на меня сверху.

В отделении интенсивной терапии не было зеркал, и о своем внешнем виде мне приходилось догадываться по реакции входивших в палату людей. Мои коллеги-врачи – мастерски умеющие обнадеживать люди с неизменной легкой улыбкой на лице – вместо этого ахали и плакали. Я прекрасно понимала, что должно было со мной случиться, чтобы вызывать у них такую реакцию, и осознала, что, пожалуй, даже хорошо, что у меня проблемы со зрением, а вокруг нет ни одного зеркала.

Когда они решили, что я точно не стану выдергивать из себя все эти трубки и капельницы, мои запястья освободили от ремней.

Я принялась ощупывать свое тело и не узнала его. Целостность моего кожного покрова была нарушена многочисленными толстыми трубками, вставленными во все легкодоступные крупные вены. Мое лицо и шею раздуло чуть ли не до размеров подушки. Мои бедра были странной неровной формы – круглые по центру и плоские по бокам. Моя кожа была пепельно-желтого цвета с крупными фиолетово-синими кровоподтеками. Двадцать девять острых металлических скобок не давали раскрыться моей брюшной полости. Я могла слегка надавить указательным пальцем на кожу вокруг колена, и образовавшаяся вмятина оставалась там часами.

Зашел мужчина, похожий на моего брата, однако, увидев меня, тут же покинул палату. Я подумала, что это не может быть он – не то чтобы я не верила собственным глазам, просто он живет в Бостоне. Вместе с тем время тогда для меня было чем-то совершенно непостижимым – я понятия не имела, какой сейчас день. Неужели прошло достаточно времени, чтобы он успел добраться сюда из Бостона? Я не знала.

Меня разбудил голос нашего священника со времен моего детства, который проводил обряд помазания над моим телом. Будучи врачом интенсивной терапии, я знала, что священник обычно приходит в палату к пациенту с одной-единственной целью – провести соборование перед смертью. Я тут же поспешила осмотреть комнату на предмет других свидетельств того, что я умираю. Мой брат был рядом вместе с остальными, склонив голову в молитве. В комнате царила грустная атмосфера, но я бы сказала, что недостаточно мрачная.

Я принялась изучать свое тело на предмет симптомов наступающей смерти, и, хотя оно и было холодным, мои пальцы не казались мне синими или покрытыми пятнами, что обычно свидетельствует о недостаточном кровоснабжении. Медсестры настраивали дозировку капельниц – они бы не стали этого делать, не будь надежды на выздоровление. Я заметила, что изголовье моей кровати приподнято на тридцать градусов, в то время как безнадежно больные пациенты обычно лежат у нас горизонтально. Все говорило в пользу того, что я пока не умираю, и я снова позволила себе погрузиться в забытье.

Я открыла глаза, и было такое ощущение, что все отделение собралось разом в моей палате. Они обсуждали некоторые аспекты медицинского ухода за мной. Что-то про вентиляцию легких и внутривенные жидкости. Кто-то один высказывал возможные варианты действий, в то время как все остальные таращились на пол или в окно.

«Нам не следует быть здесь. Смотреть на нее, когда она в таком состоянии. Это неправильно», – сказал кто-то из них, не обращаясь ни к кому конкретно.

«А вы ей сказали?» – узнала я голос своего наставника. Голос был направлен куда-то справа от меня, где, судя по руке, которая сжимала мою, все время сидел Рэнди.

«Нет, я решил подождать, пока ее не отключат от аппарата искусственной вентиляции, чтобы она наверняка все запомнила», – сказал Рэнди со смирением в голосе.

«Я могу ей сказать, если тебе слишком тяжело. Я привык сообщать плохие новости».

Они думают, будто я их не слышу.

Я направила свой взгляд прямо на коллегу, который предложил всем уйти. Ему доводилось сильно болеть, и по его дискомфорту я понимала, что ему знакомо унижение, с которым сталкивается тяжело больной человек, когда на него все вот так открыто смотрят.

«Ну давайте же, давайте оставим ее одну», – принялся он всех выпроваживать.

Мой наставник не пошел за всеми. Он наклонился к моему уху и сказал: «Теперь ты пойдешь на поправку. Дело не в сердце, сердце мы твое посмотрели. Завтра мне нужно лететь в Аргентину. Когда я вернусь, ты уже будешь в порядке». Последние слова были сказаны с такой интонацией, словно это было скорее пожелание, чем обещание.

Затем он повернулся к операционной бригаде и принялся давать инструкции по отсоединению аппарата искусственной вентиляции легких.

Что же такого хотели они мне сказать? Я не могла вникнуть в то, чего попросту не знала.

Я молча наблюдала в окно, как начинает смеркаться. У медсестер произошла пересменка, и меня подошла осмотреть ночная медсестра. Она послушала мое сердце и легкие, проверила каждый катетер на предмет инфекции или неисправности. Слила то небольшое количество мочи, что успело собраться в мочеприемнике, и измерила его. Она ввела мне препараты и задала вопросы, на которые я не могла ответить. Я вздрагивала, когда боль обострялась, однако никак по-другому выразить себя не могла. У меня начались рвотные позывы, когда она засунула мне через дыхательную трубку катетер отсоса, чтобы очистить легкие от выделений. Мне хотелось как-то дать ей понять, насколько мне невыносимо холодно, однако, как бы я ни старалась, изобразить озноб мне было не под силу. Выглядело это со стороны так, будто я качала головой и пожимала правым плечом.

О наступлении ночи я поняла по спящему в кресле у моей кровати Рэнди. Я всегда завидовала его способности спать, несмотря на любой шум. Мне же из-за невозможности побыть хотя бы минуту в полной тишине в сочетании с постоянной болью заснуть было гораздо сложнее. То и дело начинал срабатывать сигнал тревоги, пищали приборы. То закончится физраствор, то капельница отсоединится, то пульс подскочит, то давление упадет. Практически непрекращающийся шум, постоянная возня в коридоре, сообщения по громкой связи. Время тянулось мучительно медленно, и каждая секунда отделялась от следующей беспрестанным пиканьем и гулом аппаратуры. После тысячи «пиков» медсестра взяла у меня кровь, чтобы к утру были готовы анализы. Еще несколько сигналов тревоги, и сонный резидент хирургии зашел, чтобы провести беглый осмотр, а затем отчитаться перед остальными о том, как прошла ночь. На рассвете рентгенолог безнадежно пытался разбудить Рэнди, чтобы сделать мне снимок, не облучив его. Это напомнило мне орущий по утрам будильник, который был предназначен для глухих и передавал вибрации подушки с постепенно нарастающей амплитудой.