Рана Авдиш - В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

• Название: В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту
• Автор: Рана Авдиш
• Жанр: Медицина
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-088990-7

Врач-реаниматолог Рана Авдиш никогда бы не подумала, что незначительные недуги, сопровождавшие ее беременность, могут привести к большой кровопотере, внутриутробной гибели плода на седьмом месяце и ее клинической смерти. Оказывается, параллельно с беременностью развивалось опасное заболевание, которое врачи не сразу смогли распознать. Рана провела долгие месяцы в собственной больнице, борясь за свою жизнь, перенеся ряд серьезных операций и получив осложнения на внутренние органы. Почти никто, даже она сама, не верил в ее выздоровление, а тем более в то, что она сможет иметь детей. Эта история не оставит вас равнодушным!

---

Зафиксированная гибель плода означала, что операцию, о которой я так умоляла, теперь проведут гораздо охотней. Меня настолько быстро покатили в операционную, что штатив капельницы ударил резиденту-акушеру по лицу. Он так и не встретился со мной глазами. Он по-прежнему отчаянно пытался разобраться с изображением на экране аппарата УЗИ.

Хотя, судя по рассказам, я и умоляла об операции, на самом деле я не верила, что смогу ее пережить. Я слышала, как кто-то серьезным голосом зачитывал показатели моего анализа крови. Я знала, что у меня почти не осталось циркулирующей в организме крови, а уровень гемоглобина упал до 3 г/дл. У меня почти не осталось тромбоцитов – частичек крови, которые отвечают за ее свертываемость. Совсем не было времени на проверку совместимости донорской крови и переливание, так что на улучшение этих показателей в ближайшее время рассчитывать не приходилось. Я знала, что уже впала в шок и мое артериальное давление было столь низким, что вообще с трудом обнаруживалось. Пациенты в таком состоянии обычно не переносят операции.

Я долгое время считала обращение в веру на смертном одре попыткой легким путем добиться отпущения грехов, однако теперь я понимала, насколько огромен соблазн. Я умирала, а мои религиозные взгляды так до конца и не устоялись – я всегда планировала, что в будущем обязательно смогу обрести в чем-то уверенность. Хотя временами я и чувствовала в своей жизни благословение чего-то по-настоящему божественного, это ощущение было недостаточно осязаемым, чтобы я могла построить вокруг этого нечто материальное и обратиться в религию. Подобно легкому ветерку, ощущению недоставало массы, чтобы я могла в него погрузиться.

Будучи опытным врачом, я в полной мере ожидала умереть в операционной, и, будучи врачом, понимала, что никому не станет лучше, если я поделюсь с ними этим своим убеждением и начну прощаться.

Я верила, что нет никакого смысла предвосхищать чьи бы то ни было страдания – пускай боль наступает, когда тому приходит время. Так что вместо того, чтобы напугать или предупредить свою семью, я просто сказала: «Ах, сплошная нервотрепка». На этих словах меня закатили через открытые стальные двери в освещенную резким светом операционную.

Чтобы вызвать в памяти воспоминания о каких-то прошлых событиях, нужно их заново прокрутить в голове, причем не пассивно. Это не то же самое, что достать кружку с полки на кухне, – каждый раз, когда мы что-то вспоминаем, мы меняем синаптическую структуру этого воспоминания. Мы заново его формируем, заполняя недостающие детали. Будто та кружка сделана из все еще податливой глины и тепло наших рук оставляет на ее поверхности заметные вмятины. Когда мы в следующий раз вызываем это воспоминание, то нам на ум приходит последнее воспоминание об этом воспоминании – мы достаем кружку с оставленными нами же вмятинами. Из этих неполноценных данных мы и составляем общее представление о себе. Таким образом, мы шаг за шагом, снова и снова постепенно себя переписываем.

Я помню холодную операционную и мелькание синих клякс облаченных в хирургические халаты тел, приглушенные масками голоса, которые звучали, как замотанные шарфами дети во время зимней прогулки. Белоснежную квадратную плитку, покрывающую стены. Бодрящий запах летучих спиртов. Стальную поверхность стола. Дренажную емкость на полу для сбора все еще теплой крови. Размазывающую у меня на животе антисептик медсестру. Лекарство было холодным, как бензин. Когда они начали вводить меня в наркоз, я услышала тревожный голос анестезиолога: «Мы ее теряем… систолическое давление 60».

Совсем было отключившись, я стала тут же приходить в себя, как только услышала эти слова. Меня теряют? Я решила попытаться пережить эту ситуацию. «Сосредоточься», – сказала я себе.

«Мы ее теряем».

Слова снова отдались эхом, или на этот раз их просто повторили?

«Ребят! Она долго не протянет!»

«Знаете, а я ведь вас слышу», – подумала я.

Я изо всех сил старалась оставаться в сознании, пытаясь противостоять тянущей меня в кромешную тьму силе. Мои руки окоченели и стали невероятно тяжелыми. Чтобы подвинуть их хотя бы на миллиметр, требовались нечеловеческие усилия. В глазах потемнело. Горло сжалось. Я постепенно опускалась ниже уровня водной глади. Вода была тяжелой, словно ртуть, и ее давление лишь ускоряло мое погружение.

Внезапно я почувствовала неожиданную легкость и освобождение. Я отчетливо видела операционную, хотя и ориентировалась с трудом. Вид был обманчивым, подобно тому, как это бывает у пилотов, когда они слишком долго всматриваются в горизонт и порой начинают путать море и небо. Все вокруг словно было перевернуто. Я падала вверх. Я видела раздосадованное лицо анестезиолога, ставящего очередную капельницу. Я видела окружающее меня мониторинговое оборудование, акушерскую бригаду с инструментами, готовую извлечь моего мертвого ребенка.

Я видела себя, лежащую на столе.

До меня дошло, что они не ошиблись: они и правда меня теряли.

Если я вижу саму себя, то, наверное, я уже безвозвратно потеряна.

Я ничего не чувствовала. Боль чудесным образом прошла. Прошла и связанная с болью паника. Полное умиротворение. Я чувствовала себя невесомой, словно плывущей в воздухе, и при этом чрезвычайно крошечной. Я смотрела за развивающимися передо мной событиями с полным равнодушием к их исходу – лишь только тишина и спокойствие.

Я умерла.

Лишь год спустя присутствовавшие там хирурги опишут мне почтительным тоном цепочку катастрофичных событий, что произошли тогда в операционной. У меня была так называемая в травматологии «триада смерти» – сочетание гипотермии, ацидоза и коагулопатии. Говоря простыми словами, эта фраза описывает самоподдерживающийся процесс, при котором кровь слишком холодная и со слишком высокой кислотностью, чтобы сворачиваться, из-за чего пациент еще больше ее теряет, и ему приходится делать дополнительные переливания, которые только усиливают гипотермию и ацидоз. Такой вот кровавый порочный круг. По их словам, я потеряла десятки литров крови, которые в спешном порядке заменялись десятками литров донорской крови, некоторые из них были предварительно подогреты, чтобы хоть как-то бороться с гипотермией. Потом у меня отказали почки. В крови стремительно скапливался калий. Жизненно важные показатели стремительно падали. Раздраженное токсинами сердце постепенно затихало, билось сначала нерегулярно, а потом и вовсе перестало.

Я рассказывала, что помнила сама. Резидент-анестезиолог в углу, за компьютером. Запрос на установку центрального катетера, когда стало ясно, что крови понадобится много. Судорожные попытки найти источник кровотечения.

«Ты никак не можешь всего этого помнить, – говорили мне. – Ты воссоздаешь свои воспоминания по рассказам очевидцев, а также по тому, что ты прочитала в отчете».

Нет, я была там. Не могу этого объяснить, но я была там.

Чувство холода, которое я приравняла к ощущению смерти, сохранялось еще долгие месяцы. Я никак не могла согреться. В мою палату вызвали мастера, чтобы тот отрегулировал обогреватель, и в итоге каждый, кто заходил туда, снимал верхний слой одежды, неизменно комментируя по поводу духоты.

Меня укрывали стопкой одеял, подогревали физраствор, прежде чем повесить пакет с ним на штатив капельницы, но ничто было не в силах справиться с непреклонным холодом. Несколько лет спустя жители Среднего Запада столкнулись с погодным явлением под названием «полярный вихрь», когда ветер охлаждал температуру воздуха в Мичигане чуть ли не до минус тридцати градусов. Я стояла под снегом на улице в ту зиму и недоумевала, как люди могут называть это ощущение холодом. Странно, что мы используем одно и то же слово для обоих случаев. Для меня холод исходил изнутри и был непрекращающимся, без какой-либо надежды на наступление весны.

2 Пустота

Я вновь оказалась на поверхности, охваченная внезапным страхом. Я почувствовала, как воздух сам входит в меня, без каких-либо усилий с моей стороны, и вздрогнула от этого странного ощущения. Это было все равно что пытаться дышать, высунув из машины на полном ходу голову: воздух давит с такой силой, что дышать невозможно. Я полностью полагалась на аппаратуру. Это говорило о том, что ситуация крайне тяжелая. Я решила попробовать дышать самостоятельно и попыталась сделать вдох наперекор потоку воздуха из машины, и тут же сработал сигнал тревоги. Я быстро устала. Я была не в состоянии сохранять предельную бдительность, необходимую для дыхания. Через какое-то время я смирилась с происходящим, и на меня постепенно стала накатывать волна паники. Я погрузилась в забытье.

Потом все повторялось снова: я приходила в себя, осознавала, где нахожусь, и меня тут же наполнял страх. Я отчаянно пыталась дышать и начинала паниковать от мысли о том, что не смогу вдохнуть достаточно воздуха, чтобы ослабить ощущаемое удушье. Я отказывалась от попыток дышать и позволяла делать это за меня аппаратуре. После мучительных попыток механические «вдохи» приносили желанное облегчение, несмотря на их специфическое единообразие. Я слышала, как каждые шесть секунд звучал механический выдох. Я снова утомлялась и отключалась.