Лесли Блюм - Все себя дурно ведут

• Название: Все себя дурно ведут
• Автор: Лесли Блюм
• Жанр: Биографии

Лесли М. М. Блум – признанный журналист и автор бестселлеров New York Times. В настоящее время Блум специализируется на историях об историко-культурных достижениях и задокументировала основополагающие моменты в карьере Джексона Поллока, Трумэна Капоте и Эрнеста Хемингуэя, среди других великих людей. 7 июня 2016 года компания Eamon Dolan Books / Houghton Mifflin Harcourt выпустила новую книгу Блум «Все себя дурно ведут: правдивая история за шедевром Хемингуэя», чтобы отпраздновать 90-ю годовщину выпуска романа «И восходит солнце» в 1926 году. Книга стала бестселлером вскоре после ее публикации. «Все себя дурно ведут» – первая книга, рассказывающая полную историю самого раннего опубликованного романа Хемингуэя и того, как он привел его к международной известности. Она отобрала бесчисленные письма, интервью, эссе, давно ушедшие из печати мемуары, архивы и опросила десятки потомков прототипов персонажей, которые сыграли важную роль в воплощении в жизнь романа «И восходит солнце» – включая членов семьи и друзей Хемингуэя, – оракула джазовой эпохи Ф. Скотта Фицджеральда, грозного редактора Максвелла Перкинса, юмориста Дональда Огдена Стюарта и многих других. В глубине души все ведут себя дурно – это история о том, как Хемингуэй стал Хемингуэем.

---

Тем временем Хемингуэй сообщил Паунду, что нашел общество Макэлмона приятным, и добавил, что этот издатель «выдает компромат на каждого»[213]. Поначалу союз оказался настолько удачным, что через несколько месяцев, в июне 1923 года, двое мужчин решили съездить в Испанию вместе. Макэлмон пообещал взять все расходы на себя. Их должен был сопровождать издатель и журналист-экспат Билл Берд, один из основателей телеграфного агентства «Consolidated Press», кого Хемингуэй знал по репортерской работе. В отличие от Макэлмона, который порой вызывал насмешки и неприкрытую враждебность, дружелюбного мистера Берда в парижской колонии любили все – серьезное достижение, если вспомнить о буйной натуре «сборища»[214]. Вдобавок Берду принадлежало недавно открытое маленькое книжное издательство в Париже. Для честолюбивого молодого автора, ищущего издателей, спутники были весьма подходящими.

Благодаря отчасти Гертруде Стайн, Хемингуэя все больше увлекала коррида, и он стремился увидеть это зрелище своими глазами. Стайн побывала на своей первой испанской корриде двумя десятилетиями ранее, вместе с братом Лео, а через десять лет опять приехала в Испанию с Алисой Токлас, которая оделась для посещения корриды в скромный наряд, состоящий из черной шляпы с пером, черного атласного пальто, черного веера и перчаток. («Я называла его своим испанским костюмом», – вспоминала Токлас в автобиографии, которую действительно написала сама[215]).

Дамы из дома номер 27 по улице Флерюс делились воспоминаниями о своих впечатлениях с Хемингуэем, и его постепенно занимал предмет этих воспоминаний. Стремясь скорее оправиться от кражи саквояжа, он сочинил стилизованную зарисовку о неудачной корриде, основанную исключительно на сведениях, о каких он знал с чужих слов[216]:

«Первому матадору бык проткнул правую руку, и толпа с гиканьем прогнала его с арены. Второй матадор оступился, и бык пропорол его живот, и он схватился одной рукой за рог, а другой зажал рану, и бык ударил его о барьер. Матадор выпустил рог и упал, а затем поднялся, шатаясь как пьяный, и стал вырываться из рук людей, уносивших его, и кричал, чтобы ему дали шпагу, однако потерял сознание»[217].

Хемингуэй явно чувствовал материал, но должен был увидеть это зрелище сам. Как он вскоре убедился, это все равно, что наблюдать из первого ряда за кровопролитным сражением.

Он ждал подобной возможности с нетерпением.

1 июня 1923 года Макэлмон и Хемингуэй отправились поездом из Парижа в Испанию.

«„Пивной папаша“ (Хемингуэй) ласково попрощался с „киской в перышках“ (Хэдли), – вспоминал Макэлмон, называя новейшие прозвища, которые дали друг другу супруги. – И мы с ним сели в поезд, хорошенько подкрепившись виски»[218].

Билл Берд намеревался присоединиться к ним в Мадриде. К тому времени, как они встретились там, Макэлмон успел попасть в черный список Хемингуэя. Когда кто-либо попадал туда, получить прощение было практически невозможно.

Конфликт между ними возник еще до того, как поезд пересек испанскую границу. В какой-то момент, находясь во Франции, поезд остановился. На соседних путях, на открытой платформе, валялся разлагающийся, кишащий червями труп собаки. Макэлмон побледнел и отвел глаза – и этим сразу заслужил презрение Хемингуэя. Он повидал много подобных сцен на войне, заявил Хемингуэй; нужно не принимать их близко к сердцу и относиться к ним философски.

«Он мягко растолковал, что нашему поколению следует приучать себя к тому, как выглядит суровая действительность, – рассказывал Макэлмон. – Мне вспомнилось, как однажды Эзра Паунд говорил о „самозакалке“ Хемингуэя»[219]. По мнению Хемингуэя, Макэлмон был слабохарактерным.

В Испании мужчины отправились на свою первую корриду. Пропустив несколько порций спиртного, чтобы собраться с духом, они заняли места у арены и не забыли прихватить с собой еще виски на случай, если им снова понадобится успокоить нервы. Первый же бык ринулся на лошадь и поднял ее на рога. Второй лошади бык вспорол брюхо, и она в панике помчалась галопом «по арене, волоча за собой кишки», – вспоминал Макэлмон[220]. Его охватило отвращение, и не только к тому, что происходило на арене. Толпа зрителей тоже показалась ему жестокой и вульгарной. По словам Макэлмона, Билла Берда происходящее ужасало в меньшей степени, «но ни ему, ни мне так и не удалось „закалиться“», добавлял Макэлмон[221].

А Хемингуэй мгновенно пленился зрелищем.

«Это страшная трагедия – и самое прекрасное, что я когда-либо видел», – писал он другу. По его мнению, коррида требовала «больше решимости, умения и вновь решимости, чем можно представить». Это как «сидеть в первом ряду у арены на войне и знать, что с тобой ничего не случится»[222].

Как отмечал Билл Берд, Хемингуэй немедленно начал вести себя, будто его только что приняли в тайное общество, а он прилагал старания, чтобы стать в нем знатоком[223]. («Если ты когда-нибудь захочешь узнать о корриде, спроси меня», – писал он отцу через несколько недель, добавляя, что из этой поездки привез материал для «нескольких превосходных рассказов»[224]). Но терпение Хемингуэя иссякло, и он стал беспощадно глумиться над Макэлмоном, хотя и путешествовал за его счет[225]. Неспособность Макэлмона смотреть на что-нибудь неприглядное и жестокое, будь то гниющий собачий труп или лошадь со вспоротым брюхом, отталкивала Хемингуэя, вдобавок ему казалось, будто Макэлмон считает его позером[226]. Ничто не могло быть более далеким от истины. Его увлеченность корридой была неподдельна, и он намеревался доказать это[227].

Странно, но когда вся троица вернулась в Париж, у Хемингуэя появился не один новый издатель, а два: и Берд, и Макэлмон приняли решение опубликовать его работы. Макэлмон задумал опередить Берда, сразу по возвращении из Испании публично объявив, что первым издаст книгу Эрнеста Хемингуэя. Ведь талант есть талант, и неважно, целует он кольцо или кусает руку дающего.

То, что первая книга пройдет незамеченной, можно было бы догадаться по названию, которое в конце концов ей дали: «Три рассказа и десять стихотворений». Два из этих трех рассказов были уцелевшими от «великого ограбления поезда» – «Мой старик» и «У нас в Мичигане».

Третий рассказ Хемингуэй написал той весной после поездки в Рапалло, когда катался с Хэдли на лыжах в Кортине. Для него этот рассказ «Не в сезон» явился стилистическим достижением: он был не только четким и ритмичным, но и служил образцом новой «теории айсберга», какую Хемингуэй как раз «обкатывал». Он упрощал не просто язык, но и материал, побуждая читателей додумывать события, не описанные напрямую. Когда речь заходит о сюжетных линиях, талантливому писателю достаточно показать лишь верхушку айсберга: «Если автор пишет достаточно правдиво, [у читателя] возникает ощущение того, что пропущено, такое же отчетливое, как если бы автор описал его», – добавлял Хемингуэй[228]. Благодаря этому подходу читатель глубже вовлекается в сюжет, становится его активным участником.

Рассказу «Не в сезон» предстояло стать своего рода ситуационным исследованием. Позднее Хемингуэй признавался, что это практически дословное изложение того, что случилось с ним и Хэдли во время поездки в Кортину[229]. В центре рассказа – напряженная семейная жизнь молодого мужчины и молодой женщины, названной Тайни (малютка) – одним из прозвищ, придуманных Хэдли для Хемингуэя. Герои рассказа в отпуске, между ними вспыхивает ссора. В разгар конфликта они соглашаются, несмотря на неподходящий сезон, побывать на незаконной рыбалке со старым пьяным гидом Педуцци. Небольшая поездка проходит неудачно по вине гида; в конце рассказа читатель продолжает размышлять о причине ссоры между супругами и о том, что стало с пропащим Педуцци.

В действительности Хемингуэи побывали в подобной поездке, а потом Эрнест пожаловался на «пьяного гида» управляющему отеля, и тот немедленно уволил деревенского старика. Этот «отчаявшийся» Педуцци вскоре повесился в конюшне[230]. Повествуя о случившемся другу года два спустя, Хемингуэй явно не испытывал угрызений совести, думая о том, какую роль сыграл в самоубийстве этого человека, – он лишь деловито объяснил, почему суицид не годится в качестве литературного приема для рассказа с данной последовательностью событий. Он просто «полагал, что в рассказе это ни к чему»[231]. Несомненно, это был принцип самозакалки в действии.

Здесь оказались весьма кстати репортерские навыки Хемингуэя. Инцидент с Педуцци был лишь одним из множества реальных событий, которые он счел пригодным для художественной прозы. Раз за разом Хемингуэй распознавал литературную ценность того или иного события, а затем буквально мчался к ближайшей ровной поверхности, на которой мог описать это событие, преобразив его в прозу, – как правило, в слегка беллетризованной и явно стилизованной форме. Рассказ «Не в сезон» Хемингуэй сочинял лихорадочно, как репортер, старающийся успеть к сроку, начав сразу после возвращения со злополучной рыбалки. Уверял, будто писал его так быстро, что даже не расставлял знаки препинания.