Лесли Блюм - Все себя дурно ведут

• Название: Все себя дурно ведут
• Автор: Лесли Блюм
• Жанр: Биографии

Лесли М. М. Блум – признанный журналист и автор бестселлеров New York Times. В настоящее время Блум специализируется на историях об историко-культурных достижениях и задокументировала основополагающие моменты в карьере Джексона Поллока, Трумэна Капоте и Эрнеста Хемингуэя, среди других великих людей. 7 июня 2016 года компания Eamon Dolan Books / Houghton Mifflin Harcourt выпустила новую книгу Блум «Все себя дурно ведут: правдивая история за шедевром Хемингуэя», чтобы отпраздновать 90-ю годовщину выпуска романа «И восходит солнце» в 1926 году. Книга стала бестселлером вскоре после ее публикации. «Все себя дурно ведут» – первая книга, рассказывающая полную историю самого раннего опубликованного романа Хемингуэя и того, как он привел его к международной известности. Она отобрала бесчисленные письма, интервью, эссе, давно ушедшие из печати мемуары, архивы и опросила десятки потомков прототипов персонажей, которые сыграли важную роль в воплощении в жизнь романа «И восходит солнце» – включая членов семьи и друзей Хемингуэя, – оракула джазовой эпохи Ф. Скотта Фицджеральда, грозного редактора Максвелла Перкинса, юмориста Дональда Огдена Стюарта и многих других. В глубине души все ведут себя дурно – это история о том, как Хемингуэй стал Хемингуэем.

---

«[У Хемингуэя] имелась миссионерская жилка, побуждавшая его приобщать друзей к той мании, которую он поощрял в то время», – вспоминал Дос Пассос[344].

Как и предыдущим летом, Памплона выглядела обособленной и чистой, не тронутой потоком американских и прочих туристов.

«Памплона была нашей, – рассказывал Стюарт. – Пока никто не открыл ее… Это был „винтаж Хемингуэя“. Счастливое было время… мужское время»[345].

Испанцы в синих беретах танцевали на городских площадях, маленькие городские оркестры ручейками растекались по городу, били в барабаны и играли на дудках. Сотни крестьян с ближайших гор заполнили улицы, вешали на шеи связки чеснока, лили вино в рот из бурдюков. Пятнадцатифутовые гиганты из папье-маше участвовали в шествиях по городу. По ночам в небе взрывались фейерверки, гуляки танцевали на улицах до рассвета.

«Из каждого переулка доносились ритмы баскской флейты и барабана, или блеяние галицийских волынок, или треск кастаньет, – писал Джон Дос Пассос. – Как зрелище Сан-Фермин великолепен. Оркестры. Шествия. Cohetes [петарды]»[346].

Жара была почти свирепой; «пóтом истекали плоть и кости», как вспоминал Роберт Макэлмон[347]. Едва начавшись, фиеста превратилась в сюрреалистический, бессонный, движимый адреналином и алкоголем марафон. Компания Хемингуэя начинала каждый день, потягивая черный кофе и вскоре переходя на перно. Они теряли друг друга в толпе гуляющих и снова находили, правда, иногда лишь на следующий день. Любого и в любой момент могли увлечь блуждающие музыканты, танцоры и крестьяне. Каждую ночь попойки продолжались до тех пор, пока не вставало солнце или участники не валились с ног. Экспаты не могли угнаться даже за своими товарищами: Хемингуэй утверждал, что Дональд Стюарт облевал всю Памплону[348].

Но когда Стюарта не рвало, он глубоко проникался духом фиесты. Однажды ночью Стюарт плясал на главной площади города вместе с двумястами танцующих под песню «Риау-риау», которые затем унесли его на плечах. До самого окончания фиесты он стал любимцем местных крестьян.

Кульминация праздника началась 7 июля с бега от быков – энсьерро (encierro), эффектного обычая, в ходе которого быков, участвующих в корриде этого дня, выпускают из загонов на окраине города, где часть улиц перекрывают, направляя животных в центр Памплоны, к арене для корриды. На рассвете небольшие группы музыкантов двинулись в обход по городу, играя на старинных тростниковых гобоях и барабанах. Эти звуки будили сотни человек, спавших прямо на улицах: ими были заполнены городские площади, скамейки, тротуары. К шести часам утра тысячи людей выстроились вдоль улиц, по которым должны были бежать быки, и заняли балконы ближайших домов, чтобы полюбоваться зрелищем.

Вдруг в семь часов утра в небо взвилась ракета, возвещая о том, что выпустили быков. Затем в воздух взлетела вторая: животные приближались. По узкому коридору от них удирала толпа людей[349]. За ними с топотом неслись быки, поднимая клубы пыли. Когда никто не спотыкался и не падал, этот рывок протяженностью полмили занимал несколько минут, но заторы были обычным явлением[350]. Быки добегали до арены, и тогда в небо запускали еще несколько ракет. Начинался час непрофессионалов: каждый имеющий cojones[351] мог выскочить на арену к быкам и поиграть в тореадора.

Хемингуэй был готов присоединиться к ним. Если год назад во время своего испанского вояжа он занимался закалкой, то в этом году наступило время новой вариации на ту же тему.

«Он постоянно рассуждал о смелости, о том, что мужчина должен испытать себя и доказать самому себе, что он на это способен», – вспоминал Макэлмон[352].

Естественно, на сей раз под испытанием подразумевалась готовность раздразнить животное весом 2000 фунтов (около 1000 кг), чтобы оно ринулось в атаку на виду у тысяч зрителей. За неделю в Памплоне Хемингуэй выскакивал на арену много раз[353]. Во время одной из подобных вылазок он пытался привлечь внимание холощеного бычка, размахивая перед ним своей курткой. Растерянное животное не замечало его, и тогда Хемингуэй схватил бычка за рога и попытался повалить его. Толпа разразилась одобрительными криками. Бычок «убежал, озадаченно мыча», вспоминал Макэлмон[354].

Макэлмон вовсе не собирался выходить за Хемингуэем на арену – в отличие от Дональда Стюарта[355]. Позднее Стюарт признавался: хотя обычно он «праздновал труса», ему пришлось выйти на арену, потому что «Хемингуэй пристыдил меня». А он вовсе не хотел терять расположение Хемингуэя, которое слишком ценил[356].

«С Эрнестом надо было или соглашаться, или пенять на себя», – добавлял он[357].

Стюарт был навеселе и на арене упал. Вскоре бык бросился на него и «наподдал почем зря»[358]. Стюарт погнался за быком, на сей раз подкинувшим его в воздух. Когда он поднялся, Хемингуэй подошел и похлопал его по спине.

«И я почувствовал себя так, словно забил решающий гол», – позднее писал Стюарт[359].

Однако его достижением стали лишь несколько сломанных ребер. Воодушевленные испанцы вновь взвалили Стюарта на плечи и унесли с арены.

Выходки спутников Хемингуэя на арене запечатлели местные фотографы и увековечили на сувенирных открытках[360]. Известие о подвигах Хемингуэя и Стюарта быстро распространилось по Парижу и даже долетело до Штатов. Хемингуэй вновь показал, что способен на многое. Газета «Chicago Tribune» опубликовала статью под заголовком «Бык забодал двоих янки, изображающих тореадоров».

В статье пострадавших называли «Макдональдом Огденом Стюартом» и «Эрнестом Хемингуэем, героем мировой войны». По уверениям «Tribune», бык бодал Стюарта, который якобы «вскочил быку на спину, пустил ему дым в глаза, а потом повалил на землю». Когда Хемингуэй попытался прийти на помощь товарищу, бык принялся бодать и его. В газете писали, что страшной кончины он избежал лишь благодаря тому, что у животного были перевязаны рога[361].

Стюарт отрицал, что исходное сообщение в газету отправил либо он, либо Хемингуэй – «наверное, они узнали обо всем от Берда, Макэлмона или Дос Пассоса»[362], – впрочем, Хемингуэй написал письмо в «Toronto Star», чтобы прояснить факты, которые газета исказила по своему усмотрению. Он также похвастался бывшим коллегам, что у них со Стюартом появились поклонники, они ежедневно приходили посмотреть на них[363]. Хемингуэй явно имел четкое представление о том, каким хотел предстать в прессе. И кроме того, стало ясно, что экзотический и опасный мир корриды – и повествования о выходках экспатов в этом мире (статья в «Tribune» подчеркивала, что компанию Хемингуэя составляли исключительно американские писатели, живущие в Париже) – вызывают живой интерес редакции на родине так же, как рассказы о парижской колонии пленяют читателей.

Через неделю после начала фиесты, 14 июля, она завершилась громом фейерверков и петард на главной площади города. Компания Хемингуэя мучалась с похмелья и была совершенно обессилена. К концу праздника энтузиазм Джона Дос Пассоса полностью иссяк. По его мнению, все вели себя слишком напоказ. Вдобавок «вид толпы молодых мужчин, которые силились доказать, насколько они мужественны, действовал мне на нервы», как писал он позднее. Он был не прочь изредка посмотреть корриду, но не каждый день в течение целой недели[364]. А для Хемингуэя дело обстояло иначе.

«Он присасывался, как пиявка, пока не впитывал все подробности, – вспоминал Дос Пассос, – и не насыщался ими до такой степени, что был готов лопнуть». Дональд Стюарт был любимым клоуном этой компании, Макэлмон – циничным и насмешливым наблюдателем. А Хемингуэй оставался «центром всеобщего внимания»[365].

Похмельная компания поправляла здоровье в Бургете – тихой и отдаленной баскской деревушке в Пиренеях. Это место идеально подходило для отдыха от памплонского дебоширства. Спутники Хемингуэя поселились на маленьком постоялом дворе деревни, где ужинали крестьянской снедью: сыром из овечьего молока, лепешками-тортилья, черным хлебом и кофе с козьим молоком. Здесь повсюду на склонах холмов паслись овцы и козы, в нескольких милях протекала река Ирати, полная форели. Компания устраивала пешие прогулки и пикники на берегу.

Во время прогулок Роберт Макэлмон наблюдал за своим автором. Пока они ловили рыбу у водопада, Хемингуэй мысленно работал над рассказом «На Биг-Ривер».

«Он так напряженно размышлял о том, о чем бы мог думать человек на рыбалке, что почти ничего не наловил, зато сделал записи к рассказу», – вспоминал Макэлмон. Его цинизм по отношению к Хемингуэю возрастал. Получившийся рассказ он счел «эффектным и совершенно неестественным», и вскоре пришел к выводу, что Хемингуэй – «превосходный делец и охотник за славой, он смотрит далеко вперед, высчитывает, скорее пользуется людьми, чем интересуется ими»[366].

Видимо, мнение Макэлмона о Хемингуэе не изменилось к лучшему после истерики, которую тот закатил во время одной из прогулок компании. Заподозрив, что Хэдли опять беременна (на самом деле нет), он так бурно возмущался перспективе снова стать отцом, что жена Билла Берда, Салли, осадила его при всех.