Даниил Грачев - Письма на краю тумана. Инстаграм-роман

• Название: Письма на краю тумана. Инстаграм-роман
• Автор: Даниил Грачев
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2020

Древний город, древние цвета, трещины, пестрые и яркие вкусы, кофе, морская соль и золотое солнце на верхушке Айя-Софии. Один день в Стамбуле и две истории: его, которую он перескажет в соцсетях, и ее – записанная в письмах ушедшему мужу. Посты, картинки, султаны, мечети, мечты и ваши мысли. Две судьбы двух незнакомцев, один город и один туман на двоих. Долгожданный первый инстаграм-роман Даниила Грачева перенесет вас на улицы, которые пережили Византию и Османскую империю, на берега пролива Босфор и Принцевы острова. Улицы, которые переживут все вопросы и все ответы. В этом путешествии герои вспомнят свою жизнь и прошлое, отправятся в плавание по своим туманам, возможно, для того, чтобы в финале встретиться. И Стамбул им в этом поможет. Придет время, когда все будет сказано и все туманы рассеются.

---

Не смотря на это, в череде других домов по улице он выгодно выделялся. Все дома были разноцветные. Это походило на набор цветных карандашей, а художнику нужны все цвета: как без оливкового? Тут были и розовый дом похожий на кукольный, и яркий зеленый, как из какой-то сказки, с острой крышей; и белые с желтыми рамами, синие с зеленью пальм, коричневые из старых бревен и облупленной краской, красные с черными ступенями, а некоторые были так глубоко спрятаны во дворах, что их невозможно было рассмотреть. И об их цветах могли судить только хозяева. Все они были похожи и не походили друг на друга. Все дома были практически ровесниками, а если и появлялись новые, то отличить их от более пожилых было довольно тяжело. Никто из соседей никогда не договаривался, в какой цвет красить свой дом, но удивительным образом все они чудесно сочетались и составляли эту большую коробку цветных карандашей на небольшом острове Буюкада. А вот что это за остров я расскажу вам немного позже. Запаситесь толикой терпения и просто представьте каскады цветных домиков, которые спускаются с холмов острова прямо к его берегу. Они чередуются с деревьями, отражаются в воде, некоторые сливаются с небесным сводом над ними. Они вьются лентами улиц и сплетаются в единый клубок у самой вершины – там правит зеленый цвет листвы даже зимой.

Эмине-ханым выбралась из постели и первое что увидела – букет садовых цветов. «Как хорошо, что я вчера вечером его собрала», – подумала она. Лучи запутались в этом букете и пытались поскорее выбраться из его объятий, вытягивая свои ножки в блестящих сандалиях. В комнате стоял комод из красноватого дерева с белоснежной ажурной салфеткой, накрахмаленной до хруста. Комод только подчеркивал своей темной поверхностью узоры салфетки и служил ей неплохим фоном. Чуть дальше была кровать с кованым изголовьем бирюзового цвета. Она примыкала к стенке, по которой вился легкий узор мильфлер. В углу расположилась кадушка с большим цветком под потолок, у окна простирал свои плечи двустворчатый шкаф с зеркалом в пол с серебряными разводами по серому заднику. На стенах висели старые фотографии родных, усеянные сеткой кракелюр. Обои пожелтели и выцвели, особенно в тех местах, куда попадало больше солнца и света. Но они еще помнили цветы и цвета на своей поверхности. Кое-где отходили углы, а потолок был покрыт алебастровой краской, как и витиеватые портики, розетки, фризы и все подоконники в доме.

В центре комнаты, прямо над кроватью Эмине-ханым, свисала тучная старая железная люстра с хрустальными подвесками, некоторые из которых давно потерялись или были разбиты во время уборок. На полу лежала старая циновка с выгоревшим, вытоптанным узором из еле различимых цветных треугольников и полос, устремив свой взор в потолок прямо на люстру. Они были знакомы так давно, что это принято называть целой жизнью, и им всегда было о чем поговорить. Ах, сколько же шагов помнила эта циновка. Сколько теплых поцелуев и сладких слез, сколько минут ожидания сохранила в себе эта люстра. Сколько шагов вверх и вниз выдержала лестница, которая вела на первый этаж. Деревянная, с блестящими перилами. Но не от лака; перила были затерты прикосновениями хозяев дома. Дети скользили своими ладошками или попами, когда пытались беззаботно скатиться вниз. Родители, а теперь и Эмине-ханым опиралась на них, чтобы чуть легче было подниматься наверх. Шершавые руки Эртугрул-бея полировали перила, когда он возвращался с работы и взлетал на второй этаж в комнату к жене, выбивая весь дух из ступеней. Ступеньки лестницы были укрыты паласом той же расцветки, что и циновка в спальне. Вытерлись они приблизительно так же неравномерно, как это бывает в подобных домах с прошлым. Да, скорее, этим главным декоратором было именно прошлое. Оно наводило тут свои порядки, а ему противиться не хотелось никому из обитателей.

Все в доме было погружено в тягучую и неспешную историю его владельцев и помнило события нескольких поколений семьи Эмине-ханым. Склерозом, как и новизной, эти вещи явно не могли похвастаться. Дом помнит ее еще маленькой девочкой, которая играла в прятки в этих комнатах с двоюродными братьями-близнецами. Им не удавалось обмануть девочку и подменить друг друга. Она их всегда отличала, хотя они были похожи как два спелых абрикоса с ветки дерева в саду. Она всегда могла отыскать самые укромные детские уголки, и маленькая Эмине-ханым часто выигрывала, расстраивая тем самым менее проворных братьев. На нижнем этаже располагалась гостиная. Большая и светлая, так ей всегда казалось, в ней играть запрещалось – это была взрослая часть дома. Вход в нее обрамлял дверной проем аркой, на котором, если присмотреться даже сейчас (очень внимательно), можно было найти отметки с ростом самой Эмине-ханым и (если присматриваться не так тщательно) ее дочери.

Вода в трубах текла исправно и с одолжением. Ржавчина по ним тоже распространялась неохотно. Листья на деревьях в саду шумели вполсилы, даже если ветер удваивался. Три больших бесхитростных окна выходили на улицу и еще два таких же простачка в сад. Окна обрамляли ставни и, если их сомкнуть в летнюю жару, солнечные лучи пекли уже не так беспощадно. Они рассеивались на полосы и чертили собою комнаты и всю утварь в них. Пол и потолок становились сплошными линиями, будто линованная тетрадь. Полосы огибали углы, спускались по стенам, стекали по дверным проемам и превращались в пунктир по вине скрипучих стульев, столов, буфета. В доме было тепло. Даже зимними вечерами в нем невозможно было замерзнуть. Пледы не требовались. Если по крыше стучали капли, то их услышать можно было даже на первом этаже. Мелодия дождя всегда была кстати. Яркостью дом наполнялся только в дни, когда солнце на несколько часов прямыми лучами попадало внутрь. Вечерами же света казалось мало, но хозяйке этого было вполне достаточно. Могло показаться, что вечерами она зажигает свечи, но это только так казалось. Особенно, если вы прошли мимо горящих окон вдоль улицы. Весь дом с фасада был увит виноградом. Диким и совершенно непригодным для еды. Его ягоды не свисали барочными гроздьями и не полнились янтарем. Они уже будто рождались изюмом. Высохшими одинокими бусинами чернильно-синего цвета. Они не были и сочными или сладкими, скорее терпкими и какими-то вязкими. Пробовать их совершенно не хотелось. Своим вкусом ягоды могли порадовать только совсем изголодавшихся птиц, которым не досталось иного, более изысканного корма. Вина из них не приготовить. Солнце в них уже не впустить. Оставалось только покрываться дополнительными морщинами и коротать свой век. Но польза от винограда тоже была. Он давал необходимую прохладу в часы летнего изнывающего зноя, когда все силы выжигает жара. Его стебли своими щупальцами морского чудища обнимали, сковывали бревенчатые стены, карабкались по водосточным трубам, обвивали окна, ставни и доставали прямо до крыши. Всеми силами упирались, подпирали ее и потом исчезали из поля зрения. Листья, в отличие от ягод, источали жизнь в любое время года и, будто чешуйки какой-то рыбы, плотно находили друг на друга – превращались в единый щит. Прочный и надежный. Казалось, что в этих цепких, хватких объятиях дому гораздо спокойнее и ему не грозит суровое, беспощадное время или леденящие морские ветра в месяцы холода. Эта броня его защитит, надежно убережет, сохранит, а вместе с ним и всю нехитрую, но ценную для нашего рассказа историю семьи Эмине-ханым.

Часть 3. Капля, несущая наслаждение

Энес

Я расскажу вам сейчас одну историю, которая многое объяснит и, смею предположить, понравится. Ее я услышал в одном старом кафе Стамбула, от чайджи – седовласого разносчика чая в красном жилете с золотым позументом и пышной вышивкой. Они обычно ходят со старыми медными чайниками и носят их на кожаных ремнях, как шотландцы носят свои волынки. Чайники эти скорее больше похожи на кувшины с длинным носиком, подобным изогнутой шее лебедя. Они крепят их через плечо за спиной и, когда вам потребуется этот напиток, сгибаются пополам в поклоне, переливая жидкость из брюха сосуда в маленький стакан – «бардак». Юбок, по примеру шотландцев, чайджи не носят. Чаще всего шаровары или обычные штаны мужского фасона. Найти его всегда легко и обратиться к нему можно не только за утолением жажды физической. Так вот он и рассказ. Почему-то он мне показался убедительным, и перепроверять его я не стал. К чему? Да, чайджи славятся своей фантазией и приятной уху лживостью, но мы назовем ее сказочностью, чтобы не обидеть этих почтительных представителей исчезающей профессии. И потом, в этом городе ценна не сама информация, ее найти нетрудно в наш цифровой век, а то, кто и как вас ею угостил.

Много-много лет назад, в одном громадном городе (самом большом в мире на то время) в Малой Азии, произошло событие, которое могло бы остаться незамеченным, но волею обстоятельств стало судьбоносным для целой страны и миллионов жителей. Судьбы городов, стран и континентов меняют самые обычные люди, в самые обычные дни. Особенных дней не существует, мы сами делаем из обычных четвергов и пятниц выдающиеся. Особенностей этим дням и людям потом добавит история, свидетели, друзья друзей, которые, конечно, стали очевидцами этих событий. Но история происходит на наших глазах, города строятся нашими руками, да и рушатся тоже ими – нашими руками. Империя изменится в один единственный день и уже никогда не станет прежней.