Оливия Поттс - Я справлюсь, мама

• Название: Я справлюсь, мама
• Автор: Оливия Поттс
• Жанр: Биографии
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-0014-6964-3

Оливия Поттс была успешным адвокатом, пока не разбилось ее сердце. В тот день она пекла пирог, чтобы впечатлить понравившегося парня… и не знала, что где-то в сотнях миль умирает ее мама. Прячась от мира и оплакивая утрату, после работы Оливия шла на кухню и вспоминала рецепты из детства. Проходили дни, и Оливия понимала, что больше не может жить как раньше. Пережитое горе как будто научило ее лучше чувствовать себя и свои желания, а еще заставило понять, что жизнь коротка и не стоит ее тратить на занятие, которое не приносит счастья. Так она оставила карьеру адвоката и с головой ушла в кулинарию, возвращавшую ей желание жить и творить.

---

Банка печеной фасоли в томате (400 г)

2 ст. л. томатной пасты

0,5 ст. л. соуса Henderson’s Relish (или вустерского)

200 мл бульона из баранины

Соль и перец

Верхний слой:

1 кг картофеля, очищенного и нарезанного 5-сантиметровыми кусочками

50 г сливочного масла

50 г зрелого сыра чеддер (тертого)

1 стебель лука-порея, нарезанного тонкими кольцами

1. Поставьте на сильный огонь большой сотейник, добавьте 1 ст. л. оливкового масла и фарш и обжарьте до золотисто-коричневого цвета. Слейте выделившийся сок и временно переложите фарш в другую емкость.

2. В том же сотейнике нагрейте 1 ст. л. оливкового масла и уменьшите огонь. Добавьте нарезанные кубиками овощи и потушите очень аккуратно, до мягкости, но не до изменения окраски.

3. Верните фарш в сотейник и добавьте фасоль, томатную пасту, соус, бульон и хорошую щепотку соли и перца. Доведите до кипения, накройте сотейник крышкой и тушите час на очень медленном огне. Через час проверьте начинку: если выделилось слишком много жидкости, снимите крышку, слегка увеличьте огонь и готовьте еще примерно 20 минут до густой консистенции рагу.

4. Положите картофель в кипящую воду и варите до мягкости (около 15 минут). Готовность можно проверить, проткнув картофель острым ножом: если он соскальзывает с лезвия, значит, готов. Слейте воду и оставьте на 5 минут. Разомните картофель в пюре вручную или пропустите через давилку – комочков быть не должно. Добавьте сливочное масло и взбейте.

5. Разогрейте духовку до 200 градусов Цельсия (с конвекцией) или 220 (без конвекции). Смешайте две трети тертого сыра и порей с пюре и выложите поверх мясной начинки. Прижмите ложкой и нанесите вилкой на пюре рисунок из концентрических кругов. Посыпьте оставшимся тертым сыром и запекайте 25 минут до легкой золотистой корочки.

2

Мы с Сэмом познакомились в твиттере. Вообще-то мы вместе учились в университете и окончили его в один год, но никогда не пересекались, хотя у нас было много общих друзей. Мы начали общаться в 2009 году, а в 2011-м наконец увиделись в отеле Wetherspoon на так называемой твит-встрече – это когда пользователи твиттера знакомятся вживую. Он стоял со мной на улице, я курила, мы перечисляли общих знакомых и поражались, как умудрились раньше не встретиться. Но на этом все закончилось: у меня был парень, у него – девушка. В следующий раз мы увиделись намного позже, после того как нас обоих возмутительно бросили с промежутком в несколько недель.

На первом свидании, еще до того, как случилось все, о чем я рассказываю в этой книге, Сэм пригласил меня на ужин. Дело было накануне Рождества. Мы договорились вместе встретить Новый год: оба привели не слишком убедительные доводы, почему компания почти незнакомого человека лучше вечеринки. Однако мы решили встретиться накануне, потому что разве можно устраивать первое свидание в Новый год (если это можно назвать свиданием)? Мы договорились в последний момент, и день, проведенный в магистратском суде[3] Милтон-Кейнс, в кои-то веки показался мне приятным. Перспектива волнующего вечера делала все сноснее. Я рассчитывала на романтику, хотя знала, что Сэм сильно простужен: он писал об этом в твиттере. Я приехала в Юстон раньше назначенного времени и купила болеутоляющего, бумажных салфеток и клементинов. Такое проявление заботы казалось мне милым.

Он действительно выглядел неважно, когда открыл дверь, и я уже подумала, что мы зря не подождали пару недель. Но менять что-то было уже поздно; придется, значит, иметь дело с тем, что есть. «Хочешь горячие бутерброды с сыром?» – спросил он. «Конечно, если тебе несложно», – ответила я и подумала: горячие бутерброды с сыром даже мне под силу приготовить. Шмыгая носом, он хлопотал на кухне: взял остатки буханки домашнего хлеба и травы, что росли у него на подоконнике. Растопил в сковородке сливочное масло, насыпал и обжарил муку. Плеснул немного молока и замешал густой бархатистый соус. Затем натер прямо в сковородку зрелого сыра, добавил горчицы и вустерского соуса, поджарил на гриле толстые ломти хлеба, выложил на них сырный соус и снова поместил на решетку гриля, пока сыр не запузырился. Я ходила за ним по кухне и думала, что бы рассказать интересного, но на самом деле говорила о работе. Совсем недавно я стала барристером[4] и ни о чем другом думать не могла. Я смотрела, как он гремит сковородками и хозяйничает, и думала: какая же я скучная, зачем я все это рассказываю?

Бутерброды получились пузырчатыми, в желто-коричневую крапинку: желтый, как примула, коричневый, как красное дерево. Я и не думала, что они бывают такими вкусными! И ведь Сэм приготовил их, не сверяясь с рецептом, не суетясь и, казалось, даже не думая. Мы поели за маленьким столом, сели на диван и стали разговаривать (оба) и шмыгать носом (он). Он вызвался проводить меня до метро и у входа на станцию «Стокуэлл» поцеловал, несмотря на заложенный нос. Я не возражала.

– Я бы хотел снова с тобой увидеться, – сказал он.

– Мы и увидимся! В Новый год! – ответила я, но про себя подумала: «Я тоже».

Всю дорогу до станции «Финсбери-парк» я сидела и улыбалась. Мне было двадцать пять лет, меня вдохновлял грядущий роман, а мама была еще жива.

Первые дни после утраты тянутся бесконечно, как жвачка. Перебирать вещи покойного еще рано. Периоды лихорадочной деятельности и принятия решений перемежаются бесконечными чаепитиями и бесцельным сидением. Ни у кого нет плана. Все переживают шок, не знают, куда себя деть. Похоже на самое ужасное первое января в мире.

Никто из моих родных не мог спать, а я, напротив, готова была спать целыми днями. Я только и делала, что спала. Стоило присесть, и глаза начинали слипаться. Из-за этого меня мучили угрызения совести. Я же тоскую по маме, разве нет? Тогда почему сплю сном младенца? Я засыпала на диванах и стульях, дремала после обеда, а вечером ложилась раньше всех. Мне так хотелось, чтобы день закончился побыстрее и можно было лечь в свою детскую кровать и провалиться в забытье.

Мэдди и папа переживали горе синхронно: страдая от бессонницы, они проводили дни в тихой задумчивости, в то время как я, хорошенько выспавшись, носилась как в лихорадке. Переделывала задания по списку, хваталась за все подряд.

А вот есть мне совсем не хотелось, аппетит пропал. На завтрак тети с дядями готовили нам сэндвичи с беконом, и, пока папа с сестрой – оба с темными кругами под глазами – уминали их за милую душу, я сидела и смотрела. От одной мысли о еде крутило живот. Раньше мне казалось, что есть, особенно дома, за маминым столом, – самое приятное, что может быть на свете. Но без мамы наслаждаться едой было как-то неправильно.

Мой отец – адвокат по наследственным делам, и, сколько я себя помню, смерть незримо присутствовала в нашей жизни. По вечерам папа открывал местную газету на странице с некрологами и проверял, не умер ли кто из его клиентов. Почти каждую неделю бывал на похоронах. Приходилось нам сталкиваться и со смертью близких: еще до маминой кончины я потеряла всех бабушек и дедушек; они умерли в разное время и от разных болезней. А уж сколько героев «Скорой помощи» и «Анатомии Грей» я проводила на тот свет, и вовсе не счесть.

Так что о смерти я знала не понаслышке: я теряла близких людей и едва знакомых, кто-то уходил медленно, кто-то скоропостижно. Но на этот раз все было иначе. Совсем. Раньше я считала – и вы, может, так считаете, – что у горя есть шкала и, если внезапно теряешь близкого, боль сильнее. Но моя печаль была не просто глубже и чернее. Меня словно вычерпали до дна и наполнили чистой утратой. До кончиков пальцев ног и корней волос я стала самой потерей; боль текла по моим венам.

Как бы часто мы ни сталкивались со смертью, открытая скорбь была чужда нашей семье. Возможно, именно из-за привычности смерти мы пытались защищаться от нее черным юмором, а тот не всегда помогал. Когда в нашей жизни возникали трудности, мы с сестрой отшучивались; мы бы скорее сами умерли, чем заговорили о смерти всерьез, и смерть нам, честно говоря, порядком надоела. Поэтому мы шутили. Беспрестанно шутили: например, о том, как бы мама отругала нас за слёзы. На самом деле это было шуткой лишь наполовину. Мама придерживалась твердого мнения по поводу того, что прилично на похоронах – а также на свадьбах, вечеринках, в письменной корреспонденции и общении. Теперь-то я понимаю, что эти правила она взяла с потолка. В частности, она считала, что рыдать на похоронах ужасно стыдно; впрочем, еще хуже, если на поминках вдруг кончаются бутерброды и пиво.

Возможно, явная демонстрация горя действительно немного постыдна. Не мне первой довелось испытать эту неловкость, и даже не моей чудаковатой матери: с этим сталкиваются многие люди, недавно потерявшие близких. Профессор и литературный критик Сандра Гилберт описывает опыт публичного выражения горя как «настойчивое, едва осознаваемое и смутное ощущение, что я что-то делаю неправильно». К. С. Льюис заходит дальше: «Я заметил, что у моей утраты есть странный побочный эффект – всем, с кем я встречаюсь, словно стыдно находиться со мною рядом… Вероятно, есть смысл изолировать горюющих в особые поселения, как поступают с прокаженными».