Александр Чепурнов - Вирусолог: цена ошибки

• Название: Вирусолог: цена ошибки
• Автор: Александр Чепурнов
• Жанр: Биографии
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-113101-2

Любая рутинная работа может обернуться аварией, если ты вирусолог. Обезьяна, изловчившаяся укусить сквозь прутья клетки, капля, сорвавшаяся с кончика пипетки, нечаянно опрокинутая емкость с исследуемым веществом, слишком длинная игла шприца, пронзившая мышцу подопытного животного насквозь и вошедшая в руку. Что угодно может пойти не так, поэтому все, на что может надеяться вирусолог, – это собственные опыт и навыки, но даже они не всегда спасают. И на срезе иглы шприца тысячи летальных доз… Алексей – опытный исследователь-инфекционист, изучающий наводящий ужас вируса Эбола, и в инфекционном виварии его поцарапал зараженный кролик. Паника, страх за свою жизнь и за судьбу близких, боль и фрустрация – в такой ситуации испытал бы абсолютно любой человек. Однако в лаборатории на этот счет есть свои инструкции…

---

Так каковы шансы?

Глава 7. Аварии

Большинство работавших с большими объемами инфекционного материала рано или поздно попадали в лабораторные аварии различного уровня тяжести. Аварией в институте называли лабораторное заражение или происшествие, имеющее высокий его риск. Как ни странно, первый вопрос, возникающий при этом у сотрудника, – сообщать ли об аварии руководителю работ и в отдел биобезопасности. Для рассмотрения каждой аварии собиралась режимная комиссия, и доминировавшие там чиновники всегда применяли к потерпевшему максимум возможных процедур, не считаясь с реальным уровнем опасности. Это означало, что к допустившему аварию будет применен максимальный период карантина (21 день) в инфекционном изоляторе, введение иммуноглобулинов, которые, в свою очередь, могли спровоцировать сывороточную болезнь, напоминающую симптомами геморрагическую лихорадку. К этому, как правило, добавляли интерферон, провоцирующий температурную реакцию, и «Виразол»[10], также обладающий высокой реактогенностью[11]. Все это вместе вызывало реакцию, трудно отличимую от начала болезни, и провоцировало увеличение доз применяемых препаратов, подключение гемосорбции[12] и плазмафереза[13]. Правда, последние процедуры, как правило, быстро снимали неспецифические реакции организма. Становилось ясно, что никакой болезни нет, но трехнедельный карантин в изоляторе все равно был обеспечен. Кроме этих «удовольствий» исследователю причиталось административное наказание, поскольку инструкции были составлены так талантливо, что ничего невозможно было сделать, не нарушив их. Поэтому любая авария совпадала с невыполнением какого-нибудь пункта инструкции, что давало основание чиновнику от биобезопасности, никогда не державшему в руках вируса, фарисействуя о том, что «каждая буква написана кровью», готовить приказ о наказании, а то и об отстранении от работы очередного пострадавшего.

Алексей сталкивался совсем с другим подходом, когда режимную комиссию составляли работающие руководители с огромным опытом и знанием реального риска по каждой манипуляции и возбудителю. Приняв решение, соответствующее уровню опасности, они проводили в лабораториях анализ аварии и принятых мер по ее локализации. У летчиков это называется разбором полетов и лучше всякой инструкции учит правильно анализировать ситуацию и принимать оптимальное решение. С годами рост бюрократических тенденций раздавил систему, перестраховка стала нормой реакции руководителей всех уровней, и хотя есть понимание, что чрезмерная защита может дать обратный результат, чиновник твердо знает, что за нее не накажут.

Когда приступили к работам с вирусом Эбола, один из перестраховщиков ввел ношение пневмокурток в «грязной» зоне[14]. В них приходилось находиться независимо от того, собираешься работать непосредственно с вирусом или нет. Зашел в зону – будь любезен надеть. Куртка представляла собой часть костюма, защищавшего только органы дыхания, с полурукавами, заканчивающимися плотными резиновыми манжетами, и таким же поясом. Человек средней комплекции снять самостоятельно ее не сможет. Было совершенно очевидно, что все это не только бессмысленно, но и рано или поздно закончится печально. Однако к специалистам не прислушивались, точнее, не желали прислушаться, потому что в таком случае нужно было взять на себя ответственность и отменить ношение курток. Это было сделано лишь после того, как одна из сотрудниц потеряла сознание во время перехода по коридору, когда не была подключена к воздухораздаче и, выронив загубник, задохнулась, не приходя в сознание.

Поэтому при каждой аварийной ситуации пострадавший в первую очередь анализировал уровень опасности и, если она представлялась недостаточно серьезной, не докладывал о происшествии, хотя пристально следил за собой, отсчитывал карантинные дни, внимательно термометрировался, заводил дома отдельную посуду и старался меньше контактировать с домашними и знакомыми. И все время мучился сомнениями, правильно ли оценил уровень риска, пойдя на сокрытие аварии.

Алексей в своей лаборатории категорически с этим боролся, предупредив сотрудников, что любой, кто скроет от него аварию, будет уволен. В то же время сотрудники знали, что без достаточных оснований он не позволит их изолировать или проводить превентивное лечение и в случаях, не вызывающих опасения, будет биться за своих людей до последнего. Отстаивание своих взглядов на методы воспитания специалистов по работе с особо опасными инфекциями постепенно создало Алексею репутацию буйного и даже скандального руководителя.

Впрочем, иногда события развивались так, что человек поневоле становился заложником событий и инструкций. Алексей и сам попадал в такую ситуацию. Однажды, пытаясь разработать метод получения высококонцентрированного очищенного вируса для обеспечения молекулярно-биологических исследований, Алексей гомогенизировал[15] печень обезьяны, погибшей от заражения. После центрифугирования гомогената образовавшийся плотный осадок инфицированных тканей он залил дезинфектантом непосредственно в полулитровом центрифужном стакане и оставил для дезинфекции на сутки, как того и требует инструкция. На следующий день Алексей достал стаканы из передаточной камеры бокса, вытряхнул содержимое в контейнер для автоклавирования[16] и начал очищать их ершиком. Вдруг он понял, что прилипшие к стенкам стакана остатки тканей имеют не темный от воздействия хлорамина цвет, а исходный, кроваво-красный. Видимо, ткани при центрифугировании уплотнились, и хлорамин не смог проникнуть в глубокие слои. Формально все было сделано по инструкции, в литературе случаев аэрозольного заражения вирусом Эбола не описано – мало ли что показалось, – и Алексей отбросил мешавшие ему мысли. Вечером, однако, они вернулись, и, тщательно их проанализировав, Алексей понял, что его позиция небезупречна, а шансы заразиться не так уж малы. На следующий день он проконсультировался у группы аэрозольных исследований, несколько раньше приступившей к работам на его этаже. Коллеги показали результаты экспериментов по инфицированию животных аэрозолем вируссодержащей суспензии – они были малоутешительны. Правда, Алексей был в респираторе, но без пневмошлема, то есть слизистая глаз не была защищена.

Докладывать уже было поздно: ему бы обязательно инкриминировали сокрытие, а это чревато отстранением от работы. И никакая формальная правота не поможет. Мудрость созданной системы чиновничьего контроля над биобезопасностью в том и состояла, что исследователь всегда виноват, а чиновник ему судья. Анализ события и обучение персонала на его примере просто выпадали из контекста.

Алексей отменил все планерки и встречи на ближайшие 16 дней, на работу и с работы ходил пешком, а придя в корпус, сразу переодевался и заходил в грязную зону, где ношение респиратора и других средств индивидуальной защиты не нужно было мотивировать. Жене ничего не сказал, но перешел жить в отдельную комнату, питался и посуду держал отдельно.

Жена, тоже работавшая в институте, все поняла сразу, но ничего не спрашивала, держалась мужественно, и только застывший в глазах страх выдавал ее состояние.

С седьмых суток, наиболее частого дня окончания инкубационного периода заболевания, начался настоящий кошмар: несколько раз в день Алексей находил у себя характерные признаки начала болезни. Когда через некоторое время успокаивался и обнадеживался, появлялись новые. То начинали пальпироваться лимфоузлы, то вдруг тошнило. На восьмой день появилась сыпь на предплечьях, на десятый – поднялась температура. Он собрал всю доступную литературу, где были описаны симптомы лихорадки и ее клинические проявления, и поминутно сверялся. Выросший в семье убежденных коммунистов и ранее ходивший в церковь только на экскурсию, коряво, но искренне молился.

Описанные в литературе 16 дней карантина наконец миновали, и стало ясно, что в этот раз повезло. Облегчение было огромным. Алексей упивался каким-то удивительным чувством уверенности в завтрашнем дне, свободой от страха, легкостью в мыслях. Как все хорошо! Не надо шарахаться от приятеля, протянувшего при встрече руку для пожатия, искать причину для отказа от приглашения в гости, выставлять за дверь друзей собственных детей, пришедших к ним в гости, а главное, можно больше не бояться. Так прошло несколько дней, и вдруг на утреннем медосмотре послышалось что-то очень знакомое.

Продемонстрировав медсестре целостность кожных покровов и спокойное состояние лимфоузлов, Алексей сунул под мышку градусник и подсел к своему приятелю, тоже завлабу. Они начали обсуждать какие-то второстепенные вопросы, и Алексей мысленно погружался все глубже в планы работ, как вдруг его внимание привлекла какая-то фраза. В ней было что-то неискреннее и одновременно хорошо знакомое. Лениво, как бы между делом приятель начал уточнять наиболее характерные первичные клинические проявления геморрагической лихорадки Марбург. Слишком свежи были собственные переживания и интерес к этим самым клиническим проявлениям. Слишком уж между делом задавался вопрос.