Светлана Белл - Крылатый лев, или Тайна цветных облаков

• Название: Крылатый лев, или Тайна цветных облаков
• Автор: Светлана Белл
• Жанр: Прочая детская литература

«Территория F» – серия книг, знакомящая читателей с новыми именами в детской и подростковой фантастике. Серия составлена на основе шорт-листа одноимённого конкурса, проведённого издательством «1С-Паблишинг» совместно с порталом «Author.Today». Светлана Белл – автор из Уфы, журналист и главный редактор газеты, посвящённой ветеранам. Ведёт работу в социальной сфере, активно участвует в общественной жизни региона. Роман «Крылатый лев, или Тайна цветных облаков» занял в конкурсе второе место и получил специальный приз «Серебряная буква». Также книга вошла в лонг-лист Международной детской литературной премии имени Владислава Крапивина. Это красивая сказка, действие которой происходит в волшебном мире, где у каждого жителя есть своё облако, олицетворяющее его душу. Раз в году облака прилетают к своим подопечным в город, для того чтобы помочь им пережить холодную зиму. И наступает праздник, который широко отмечается. Вот только к главному герою Лиону его облако, в виде крылатого льва, в этот раз не прилетело. Юношу обвиняют в том, что он мертвец, ведь только у мёртвых нет облаков. Правда главным обвинителем выступает колдун, который давно враждует с семьёй героя. Тут явно кроется тайна, которую Лион намерен разгадать, ведь оставаться в городе изгой всё равно не может. Лион отправляется в далёкое путешествие, чтобы найти своё облако. Впереди его ждут любовь и дружба, сражения и опасности, предательство тех, кому доверял, и новые друзья. Читайте книгу и переживайте приключения вместе с героем!

---

– Утро доброе, – отец положил руку на плечо.

– Доброе? Не уверен, – отозвался я, выплюнув кисловатую воду.

– Да, доброе. Доброе, зацепи змею за хвост! – вдруг рявкнул отец, да так, что Серебристый медведь, стоявший за ним, как тень, юркнул за занавеску. – Ты жив, я тоже жив! Что тебе еще надо?

– Да нет, ничего. Все у меня есть, все нормально, – ровно сказал я, провожая взглядом не в меру впечатлительного Мишку. Аккуратно поставил на полочку желтую жестянку с зубным порошком, сунул щетку в кружку, будто ничего не случилось.

– Ну да, не прилетел твой Лёвушка, – уже мягче сказал отец. – Ничего, раз ты жив – прилетит. Мало ли где он задержался.

Глядя в круглое, чуть помутневшее от времени зеркало, я ожесточенно вытирал мокрое лицо. Нос уже покраснел, как садовый редис, а я все прикладывал и прикладывал к нему жесткое, будто картонное, полотенце. Отец раздраженно выхватил его из рук: «Да хватит уже!», бросил в сторону. И я заметил, что выглядит он неважно – ввалившиеся щеки еще гуще облепила черная, с седыми проблесками, щетина, под глазами проявились сизые тени, кривая морщина рваным рвом разделила мохнатые серые брови. Отцовский подбородок заострился, как отточенный карандаш, и я впервые с тревогой понял, как постарел непобедимый Воин Вадим. Нет, не боец стоял передо мною, не железный предводитель, а утомленный горожанин, почти старик, высокий, сутулый, грузный. Пожилой человек, измотанный давними ранами, недугами, неутолимой печалью о жене и вечным страхом за сына.

Будто услышав мои мысли, отец встрепенулся, выпрямился.

– Ничего, – хрипло сказал он. – Всякое видали. Справимся.

– Справимся, – эхом повторил я. И добавил: – Душно мне дома. Я пройдусь.

В зеленых отцовских глазах мелькнуло беспокойство – не забывая о скорбном пророчестве Колдуна, он не хотел отпускать меня на улицу, где стоял непроглядный туман. Кашлянув, отец произнес:

– А завтрак? Я сварил пшенку. Поел бы, пока горячая.

– Пока не хочется.

Любая мысль о еде, даже о стакане чая, вызывала липкую тошноту. Тревога – отвратительная приправа для любого блюда, а я ни на секунду не переставал волноваться о Крылатом Льве.

– Что ж, иди, – подумав, обронил отец. – Придешь – будем пилить дрова. Зима на носу. И это… Делом надо заниматься. Оно спасает.

* * *

Я шагнул с высокого крыльца прямо в густой туман, прошел через двор и, отворив калитку, понял, что мир изменился. Ночью кто-то снял с деревьев фонари и бумажные гирлянды – их вывешивают, когда появляются облака, и не убирают целый месяц. Белые домики с острыми блестящими крышами, еще вчера расцвеченные пестрыми флагами и яркими цветами из фольги, напоминали ныне замерзших нахохленных голубей.

Когда туман стал редеть, я с изумлением приметил, что двери домов заперты, ставни задвинуты, на хлипких калитках – небывалое дело! – уныло повисли железные замки. Мне показалось, что даже флюгеры – веселые медные петухи – поникли и опустили востренькие клювы. Нехорошая траурная тишина царила в городе. А ведь второй день прибытия небесных друзей – это пыл праздника!

Пока я шагал к главной площади, именуемой Овальной поляной, – уж там-то наверняка встречу знакомых! – не верил глазам, изумляясь безлюдности родных улиц. Но и на поляне было пусто – будто великан-недотепа гигантским платком смахнул с нее веселых горожан, торговцев и музыкантов. Тишину разбивало унылое монотонное шорканье – мой школьный приятель, упитанный, как пончик, гном Дарлик, ожесточенно махал длинной, выше него, метлой. Сердито бубня под нос скороговорки, он сгребал в кучу хрустящие фантики и запутанные пестрые ленты серпантина, а из его кармана опасливо выглядывал лопоухий облачный кролик. Дарлик был из наших, из местных гномов, его родители и многочисленные родственники испокон веков жили в Светлом городе – и к ним тоже исправно прилетали живые облака.

– Дарлик! – кинулся я к нему. – Что же такое творится?

Увидев меня, гном охнул, вздрогнул – даже метлу уронил! – выхватил облачного кролика из кармана и поспешно спрятал под красно-белый колпак, будто испугался, что я отниму его и унесу к себе в дом.

– Гном от дела не бежит, убираться гном спешит. Как метелка подметет, гном монетку заберет, – картаво протараторил Дарлик. Когда местные гномы волновались, слова сами собой склеивались в рифму. – А твоя тут личина – по каким же причинам?

– Сам ты личина… – обиделся я, сделав вид, что не замечаю глупого гномьего испуга. – Гуляю я. Знакомых ищу.

Бледный, как недопеченная булка, Дарлик глупо раскрыл рот.

– Ох! Знакомых ищет! – вскрикнул он, и его глаза-бусины переполнились ужасом.

– Вот тебя нашел, – невозмутимо сказал я.

– Ты ко мне, прошу, не лезь. Все же город, а не лес… – дрожащим голоском пробормотал Дарлик и, натянув на уши полосатый колпак с помпончиком, мигом растворился в сыром осеннем воздухе. Только метла осталась валяться на мостовой.

Глупые гномьи штучки! А я еще считал его приятелем. Математику списывать давал.

В горьком недоумении я прошелся по площади. Вчера ее украшали конфетные палатки, яркие пряничные домики, а сегодня вместо них уныло торчали металлические остовы. Никто не катался на скрипучей карусели, не устраивал веселую кучу-малу на расписных деревянных горках. Не слышно было ни оркестра, ни заливистых свирелей – только злобный ветер свистел в ушах, пробирался под капюшон, и я пожалел, что забыл дома шляпу.

Погруженный в невеселые мысли, я добрел до Осинового переулка, свернул к остроконечной ратуше – и ошеломленно остановился. С ратуши, самого высокого в Светлом городе здания, варварски сдирали портрет Воина Вадима. Несколько гномов, повиснув в строительных люльках, облепили кирпичную стену и, вооружившись кривыми, бандитскими какими-то ножами, вспарывали плотный тканевый плакат. Лицо портретного рыцаря исказилось, скривилось, будто в острой печали, но он по-прежнему крепко держал меч.

Командовал этим действом градоначальник эм Бобрикус. Низенький, толстый, взбудораженный, он, задрав голову, визгливо покрикивал на нерасторопных гномов: «Живей, живей! Не жалейте! Рвите, режьте! Дело высокой важности!» Меня он не заметил, поэтому, когда я шагнул к нему и поздоровался, подпрыгнул, как резиновый мячик.

– Что это вы делаете? – стараясь оставаться сдержанным, поинтересовался я.

Эм Бобрикус взглянул на меня, как на выплывшего из небытия призрака, но, покашляв, справился с собой и принял привычную надменную позу: живот вперед, подбородок вверх, руки скрещены на пухлой груди.

– Молодой человек, вы с главой города разговариваете! – высокомерно пропищал он. – Прошу почитать чин и не мешать делу высокой важности! Если желаете обратиться, запишитесь у Лауры. Я вас приму. Если посчитаю нужным. Возможно, в четверг. Если не будет дел. Высокой важности! – припечатал он и закричал на гномов: – Действуем без пауз! Без пауз! – И снова обернулся ко мне: – Не стойте, юноша, рядом со мной, не стойте! Идите, куда шли. А с обращениями – в четверг!

– После дождичка в четверг… – угрюмо буркнул я. Еще вчера я не решился бы даже приблизиться к городскому главе – хоть городок наш мал и все знают друг друга, но эм Бобрикус считается крупным чином.

– Ступайте, ступайте! – Он махнул в мою сторону чистеньким носовым платочком. Почему-то именно этот жест придал мне решимости.

– На плакате – мой отец. Я имею право знать, почему вы его изрезали!

– Не отец – а образ! Порезали не его, а картинку! Так решил совещательный орган! Важный орган! – выпалил градоначальник и, опасливо оглянувшись, сделал пару шажков в сторону ратуши.

Я с изумлением понял – эм Бобрикус меня боится! Поверить в то, что многоопытный градоначальник трясется при виде печального, тощего, измученного тревогами пацана, было невозможно. Но я уже не сомневался: эм Бобрикус с радостью отошел бы от меня подальше, а лучше того – подхватил длинные фалды черного сюртука и помчался переулками – да так, чтобы искры от ботинок отскакивали!

Но он не мог придумать, как, позорно улепетывая, сохранить достойный вид, и оттого мучился. Его щеки побагровели, на лбу проявились крупные капли, но он из последних сил пыжился, изображая респектабельного господина. Чем, интересно, я так его напугал? Секунду помедлив, я спросил об этом вслух.

– Вы забываетесь, молодой человек! Я первый начальник! Я ничего не боюсь! – отступив еще на пару шажков, заявил эм Бобрикус. Он снова вскинул кругленький подбородок – сначала один, потом второй и третий, но все равно выглядел не представительным чиновником, а жалким пузатым птенцом.

Беспомощно оглянувшись, он с ужасом понял, что гномов в строительной люльке нет, – исчезли, негодяи! Дрожащей рукой градоначальник выудил из-за пазухи облако – пухлого синего Пингвина, поспешно прислонил его к вспотевшему лицу, как салфетку. Пингвин не обиделся такому обращению – видно, для него это было обычным делом. Юркнув на мостовую, Пингвин вырос в человеческий рост, и эм Бобрикус, плюнув на респектабельность и чин, торопливо спрятался под его нелепыми крошечными крылышками.