Карли Соросяк - Меня зовут Космо

• Название: Меня зовут Космо
• Автор: Карли Соросяк
• Жанр: Прочая детская литература
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-111435-0

Пёс Космо – лучший друг Макса, верный защитник его сестры, 8-летней Эммалины, и надёжный помощник родителей ребят. Однако в последнее время Космо стал всё чаще заставать Макса в слезах, потому что родители Макса и Эммалины часто ссорятся. Поэтому Космо, не жалея своих старых суставов (ему целых 13 лет!), берётся восстановить мир и согласие в семье. И даже вкуснейшая индейка на праздничном столе не собьёт его с выбранного пути!

---

– Хочешь немножко? – спрашивает Папа.

Он берёт маленький кусочек индюшачьей ноги с противня и кормит меня ею с ладони. Я быстро прожёвываю кусок, оставляя длинный след из слюны.

Дедушка ворчит из-за спины.

– Ой, не трать хорошую еду на пса!

Эти слова оскорбляют меня сразу по нескольким причинам. Собаки ценят еду больше, чем люди (солёное или сладкое, форма, текстура во рту). Да и «пёс» – это просто невероятно грубо. Меня зовут Космо.

– Да ладно, это же совсем чуть-чуть, – говорит Папа, вытирая обслюнявленную руку полотенцем.

В кухню проскальзывает Бабушка. Они оба пахнут напряжённостью и дёргаются, словно птицы на деревьях. Бабушка берёт с блюда кусок морковки и грызёт её – но слишком слабо, и на пол ничего не падает. «Я здесь, – говорю я ей. – Если ты предложишь мне морковку, я не откажусь».

Вместо этого она говорит Папе:

– Ты подумал о том, что мы обсуждали?

Папа ощетинивается.

– Слушай, мам, не сейчас. Сегодня День благодарения.

– Говорю тебе, чем дольше это продлится, тем хуже. Подумай о детях.

– Я думаю о детях, – отвечает Папа. – Вот почему это так тяжело.

В его глазах горит сердитый огонёк, словно он только что заметил, как Бабушка написала на ковёр.

– Давай не будем говорить об этом при…

– Ком? – перебивает Дедушка. – При псе? Да он слышит только бла-бла-бла, Космо, бла-бла-бла.

На секунду я просто ошеломлён. Меня оскорбляют настолько в открытую в собственном доме?!

– При Зоре и детях, – тихо отвечает Папа. – Они в другой комнате.

Бабушка догрызает морковку, так ничего мне и не предложив.

– Ладно. Но рано или поздно тебе придётся принять решение. Увильнуть не получится.

После этого они находят себе дела на кухне. Я раздумываю над словами Бабушки, слушая грохот кастрюль, лязг утвари, шипение чеснока на сковороде. Когда запах становится таким сильным, что я чихаю, из коридора появляется Эммалина. На ней костюм в горошек, а на плечах развевается плащ с Хеллоуина.

– Та-да! – восклицает она и кружится, её коричневая кожа блестит на свету.

Из-за её спины выходит Макс, пожимает плечами и говорит:

– Она очень хотела его надеть.

Папа улыбается, но одними губами.

– Очень хорошо. Ты похожа на Чудо-Женщину. – Он поворачивается к Максу. – Хочешь помочь с индейкой, здоровяк?

– М-м, – говорит Макс. – Хорошо.

Сидя на полу, я вижу всё. Папа разрезает индейку полностью и раскладывает куски по металлическому противню. Бабушка пытается освободить больше места на столе. Макс подхватывает противень с индейкой и говорит: «Я держу, не беспокойтесь». Но противень слишком горячий, и он ставит его на кухонную табуретку – ту самую, с помощью которой Эммалина достаёт до раковины. Он уходит, чтобы взять пару прихваток. В эти секунды передо мной проносится целая туча возможностей. Индейка прямо передо мной. Ждёт меня.

Я слишком нетерпелив.

Я не могу сдержаться.

Несмотря на больные бёдра, я бросаюсь вперёд и хватаю зубами индюшачью ногу. Время словно останавливается. Меня охватывает ужасное чувство, словно я что-то не рассчитал: то ли силу укуса, то ли скорость, с которой мой нос воткнулся в птицу. Табуретка покачивается. Потом покачивается противень. А потом всё вместе медленно-медленно плюхается на пол, во все стороны разлетаются потроха, сок и мокрая морковь.

Меня охватывают одновременно ужас и невероятная радость. Индейка на полу! Я бросаюсь к разбросанным кусочкам и пытаюсь запихнуть в рот как можно больше и быстрее. Надо мной звучат приглушённые голоса:

– Что?!.

– Космо!

– Нееет!

Но в этом мире, в этот момент, существуем только я и индейка, и я хочу завоеватьеё. Я хочу жить внутри неё. В горле горячо. Я ем и давлюсь, давлюсь и ем, а потом меня тянут за ошейник и оттаскивают. Только тогда я понимаю, что же натворил. Папа смотрит на меня с невероятным разочарованием. Бабушка хватается за сердце. Но Макс бросается на мою защиту.

– Это не он виноват! – говорит Макс. – Он, наверное, очень хотел есть! Это я виноват. Я… простите. Противень… Не злитесь.

– О господи! – восклицает Мама, вбегая в кухню. – Что произошло?

Она смотрит на меня. Мой рот перепачкан слюной и индюшачьим жиром.

Папа говорит:

– А ты как думаешь?

Мама моргает.

– Ладно, всё нормально, мы просто… Закажем индейку? Уверена, что-нибудь ещё открыто.

– В День благодарения? – злится Папа.

– Да, – сквозь зубы отвечает Мама.

– Не ссорьтесь, – говорит Макс, разглядывая индейку, хотя обращается он, скорее всего, к Маме и Папе. – Пожалуйста, не ссорьтесь.

Я съёживаюсь. Мне очень стыдно. От меня по праздникам почти ничего не требуют, а я нарушил золотое правило: не ешь, если тебе этого не предложили. Я смотрю на катастрофу, устроенную своими собственными лапами, и думаю: вдруг это просто плохой сон?

Дедушка говорит:

– Вот почему в кухню нельзя пускать собак.

В следующие несколько минут Макс убирает на кухне, вытирая пол целой горой бумажных полотенец. Мама заказывает пиццу: «Здравствуйте? Вы открыты? Уф. Замечательно». А Эммалина расставляет по столу бумажных индеек. Когда привозят пиццу, я прогоняю себя из комнаты и держусь как можно дальше от сырного запаха. В животе тяжким грузом лежит чувство вины. И индейка.

Лишь много позже мы с Максом снова разговариваем.

Мы сидим на крыльце, я положил нос ему на сгиб локтя, а хвост повесил. На коленях у него кусок тыквенного пирога, но я даже не пытаюсь его лизнуть. Мы одни, а над нами – осеннее звёздное небо.

– Эх, парень, – говорит он, глядя вверх.

Макс однажды сказал мне, что любит небо так же, как я люблю теннисные мячи, и, возможно, это правда. Мяч никогда не бывает просто мячом: это запах, прыжки, воспоминания. Походы и барбекю, зима и лето, мы с Максом играем в полях. «Да, так оно и есть, – сказал он. – Для тебя теннисный мяч – то же, что для меня небо». Потом он почесал у меня за ушами и объяснил, что вселенная расширяется, а великий учёный по имени Карл Саган[3] отправил в космос золотой диск. «На нём куча картинок, – сказал Макс, – а ещё звуки Земли: шум машин, звуки океана, пение китов».

«А собаки? – хотел спросить я. – Как же собаки?»

Макс опускает голову, смотрит на меня и глубоко вздыхает.

– Я знаю, что ты не нарочно с индейкой. – Он замолкает. – Ну, точнее, я знаю, что ты нарочно, но будь я золотистым ретривером, наверное, поступил бы так же.

Если бы он был золотистым ретривером? Он что, считает, что это возможно – точно так же, как я считаю, что могу стать человеком? Я представляю, как ловко ловлю мячи – не ртом, а руками. Я бы мог читать книги и понимать все слова. Я был бы добрым и мягким.

– Мне жаль, что все из-за тебя расстроились, – говорит Макс. – Все очень напряжены, потому что, мне кажется, Мама с Папой хотят… Они хотят…

Он замолкает, и я подталкиваю его, чтобы сказать: всё нормально. Не спеши. У нас достаточно времени.

Лунный свет неслышно проникает на крыльцо, освещая тротуар и улицу. Странная тыква на газоне выглядит печально – пустая внутри и поникшая. Её уже обжили муравьи, они ползают по ней туда-сюда, и мне очень хочется их съесть, если получится. Я хочу гоняться за ними, приложив нос к земле и выслеживая по одному.

– Они хотят развестись, – наконец договаривает Макс срывающимся голосом. – Мама как-то говорила по телефону, думала, что я не слышу, и она сказала, на самом деле сказала это слово. Развод.

Он закрывает глаза руками и вздрагивает. Его плечи трясутся. Я никогда не чувствовал от него такого запаха – гневного, встревоженного, испуганного. Нас накрывает молчание, а я слишком удивлён, чтобы двигаться. Я слышал слово «развод», но всегда в кино, никогда – в реальной жизни и уж тем более – в нашей семье.

А теперь кто-то тревожно пыхтит – и, вздрогнув, я понимаю, что это я. Я дышу всё тяжелее и тяжелее, пока мне не кажется, словно я не успеваю за собственным дыханием. Раньше, после танцевальных вечеров, моя семья ложилась спать прямо на полу в гостиной. Макс помнит об этом? Крекеры и туго набитые спальные мешки. Они снимали носки, а потом через несколько часов, когда холодало и всходила луна, надевали их обратно.

– Космо? – говорит Макс, прижимая руку к моей груди. – Эй, всё нормально. Спокойнее, парень. Спокойнее. Скорее всего, ты просто индейки переел.

Но это не индейка. Точно не индейка.

– Жаль, что я не знал, что произойдёт, – говорит он после долгой паузы, когда моё дыхание замедляется. – И не знаю, произойдёт ли вообще. Я знаю только одно: хочу, чтобы мы были вместе. Мы должны остаться вместе. Ты и я.

Я скулю откуда-то из глубины души.

Потому что я не мог себе представить, что хоть в какой-нибудь вселенной мы будем не вместе.