Людмила Мартова - Последний штрих к портрету

• Название: Последний штрих к портрету
• Автор: Людмила Мартова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-04-117323-4

Катя Холодова восхищается бабушкой своей подруги: Аглая Тихоновна стойко перенесла не одну трагедию, сохранив и стать, и стиль, и манеры, отличающие потомственную дворянку. Новую внезапную беду Аглая Тихоновна встречает не дрогнув, но Катя-то видит, что пожилая дама напугана. Кажется, призраки оживают, не желая более хранить тайны прошлого, и мирная жизнь пожилой аристократки превращается в сущий кошмар с убийствами, шантажом и поисками мифического золота… Или золото все-таки было?

---

– В отличие от меня, – Бекетов закончил несказанное и засмеялся. – Ладно, Екатерина, я умею читать между строк и слушать между слов. Вы пытаетесь элегантно меня отшить, поэтому я удаляюсь. Простите, если показался назойливым.

Спустя всего мгновение Катя вдруг осознала, что его нет рядом. Крупный, даже грузный мужчина словно растворился в воздухе. Она даже головой повертела, пытаясь понять, куда он делся, но тишина стояла вокруг, только полупустой Цветной бульвар расстилался перед ней, и Катя пошла по нему, немного жалея об утраченной легкости, с которой она обычно преодолевала этот участок пути. Какое-то мимолетное сожаление испытывала она сейчас, хотя и не смогла бы сформулировать его природу даже для себя самой. Впрочем, ее ждала Аглая Тихоновна, а значит, сожалеть было не о чем.

* * *

1950 год, Магадан

Сожалеть было не о чем, а раз так, Аглая Дмитриевна и не сожалела. Жизнь вообще отучила ее от пустых сожалений, раз за разом лишая всего привычного, устоявшегося, важного, дорогого.

Стоя перед мутным зеркалом с облезшей по краям амальгамой, она придирчиво оглядывала себя в зеркало. Сорок восемь лет, а, пожалуй, уже старуха, особенно в сравнении с двадцатилетней дочерью. С Ольгой.

Подумав о дочери, Аглая Дмитриевна едва заметно улыбнулась. Видит бог, она много лет несла все бремя ответственности за их семью сама, в одиночку. Теперь пришел Ольгин черед. И если за спокойствие и достаток нужно заплатить, продав молодое тело, значит, так тому и быть. Она сама платила гораздо дороже.

Отойдя от зеркала, Аглая Дмитриевна выглянула в окно. Там бушевала зима, которую все привыкли называть суровой. На самом деле температура воздуха в декабре в Магадане практически никогда не опускалась ниже пятнадцати градусов мороза, пожалуй, теплее, чем в Москве, и снежных дней немного, и солнце есть, да и вообще Санкт-Петербург находится на той же географической широте, а вот поди ж ты, суровый климат, и все тут.

Впрочем, Аглая Дмитриевна прекрасно понимала, что дело вовсе не в климате и не в близости Охотского моря. На мгновение закрыв глаза, она вдруг как наяву услышала голос мужа Александра, размеренно объясняющего ей особенности местного климата в первую же зиму после ее приезда в Магадан.

– Видишь ли, Глаша, Охотское море выполняет функцию гигантского аккумулятора, поскольку его чаша, с одной стороны, достаточно обширна, а с другой, изолирована от остального Мирового океана. Весной здесь застаиваются плавучие льды, на их таяние требуется много энергии, поэтому воздух здесь и не может прогреться летом до привычных тебе температур. Лето у нас, как ты видишь, прохладное. Зато осенью и зимой воды Охотского моря отдают тепло, смягчая морозы. Но все же зима тут нестабильная, с Якутии идут антициклоны, которые способствуют установлению морозов, а с Тихого океана циклоны, которые несут потепление, снегопады и метели.

Аглаю Дмитриевну ничуть не удивило, что ее муж так уверенно разбирается в вопросах метеорологии. За годы брака она привыкла, что он знает обо всем на свете, но вот оборот «у нас» по отношению к Магадану царапнул сознание, срывая корочку с начавших подживать болячек. Восемь лет он провел здесь, в Магадане, один, без нее. И это брошенное вскользь «у нас» словно ставило крест на надеждах когда-нибудь вернуться в родную Москву. Всю жизнь ей что-то мешало туда вернуться.

В Москве Аглая Аристова родилась и провела все свое детство, поскольку вместе с сестрой воспитывалась у бабушки с дедушкой. Родителям, жившим в Санкт-Петербурге, было не до детей, и из Москвы ее забрали лишь в десятилетнем возрасте, да и то только для того, чтобы сразу отдать в Смольный институт. Аглае на тот момент было десять лет, разлуку с бабушкой и сестрой она переживала очень остро, но быстро поняла, что плакать, пусть даже и втихаря, вовсе не выход. За нюни и прочее нарушение дисциплины в Смольном карали жестко и слабостей не прощали.

Было это в 1912 году, и сестра Аглаи Вера, будучи на четыре года младше, подобной участи избежала. Она была слаба здоровьем, когда ей исполнилось десять, на семейном совете было принято решение оставить ее дома еще на год. Когда же этот год прошел и наступил 1917-й, проблема стала и вовсе не актуальной.

Когда в октябре 1917 года Институт благородных девиц перевозили из Петрограда в Новочеркасск, Аглая Аристова сбежала. Без предупреждения появилась она на пороге родительского дома, где ей, как оказалось, были вовсе не рады. Привыкшие к свободе родители понятия не имели, каково это – нести ответственность за дочь-подростка, тем более в новых условиях. Когда они приняли решение уехать за границу, пятнадцатилетняя Аглая ехать вместе с ними наотрез отказалась. И отец, и мать были ей, по сути, совершенно чужими, и больше всего на свете она мечтала вернуться в Москву, к бабушке, ставшей к тому времени вдовой, и к младшей сестре.

Везти ее в Москву отец категорически отказался, не хотел тратить время на лишние поездки, которые к тому моменту были уже небезопасными. Аглаю вручили заботам коллеги отца, друга семьи Александра Лаврова, который был старше ее на пятнадцать лет, то есть почти в два раза.

Слыл он человеком обширных знаний и недюжинного интеллекта, свободно владел тремя языками, был блестяще начитан. Неудивительно, что еще в поезде Аглая влюбилась в него до беспамятства, словно в омут нырнула.

Что думал Лавров о влюбленной в него девочке, история умалчивала. За всю дорогу он ни разу не прикоснулся к ней, только подал руку, чтобы помочь сойти сначала с поезда, а потом с пролетки извозчика. Доставил к бабушкиному дому, согласился выпить чаю с дороги, был представлен бабушке и Верочке, а после отбыл, слегка прищелкнув каблуками. Аглая, заняв свою детскую комнату, заперлась внутри и проплакала весь вечер и ночь до утра. Сердце ее было разбито.

В следующий раз Аглая Аристова увидела Лаврова страшной весной двадцатого, когда они с Верой похоронили бабушку и остались совсем одни в холодной, голодной и злой Москве. За продуктами ходила четырнадцатилетняя Вера, потому что Аглае было опасно оказаться одной на улице. Сестру она одевала как ребенка, потому что вытянувшаяся Верочка тоже была уже достаточно хорошенькой, чтобы притягивать нескромные и недобрые мужские взгляды.

О том, что их с сестрой ждет дальше, Аглая предпочитала не думать, но отмахнуться от этих мыслей не получалось. Она понимала, что им нужно искать защиты, а найти ее можно было, только выйдя замуж. Но где при ее затворнической жизни взять жениха, да еще такого, чтобы от него не воротило с души, она не знала.

Все чаще думала Аглая о том, правильно ли поступила, отказавшись уехать с родителями, но, обращая свой взор на русую голову склонившейся над шитьем Веры, понимала, что да, правильно. Оставшись одна, девочка неминуемо пропала бы.

В бывшей бабушкиной квартире сестры занимали теперь только одну комнату, причем не самую большую. Хорошо хоть с соседями им повезло. С тихой старушкой, занимавшей самую маленькую комнату в квартире, тоже дворянкой, потерявшей всю семью, девочки разговаривали по-французски, дородная Татьяна, жившая с пятью детьми в бывшей гостиной, учила Глашу стирать белье и одалживала имеющееся у нее жестяное корыто, военный по имени Илья обеспечивал дровами и один раз отшил привязавшегося к Вере хулигана, рук не распускал, смотрел не сально. Остальные соседи были под стать – тихие, незаметные, нескандальные. Тем не менее из их с Верой комнаты Аглая предпочитала лишний раз не выходить.

Зимой девушки отчаянно мерзли. Принесенные дрова кончались быстро, чтобы их сберечь, буржуйку растапливали только по утрам. К ночи комната выстуживалась окончательно, и, лежа на одной кровати и прижавшись друг к другу, чтобы согреться под двумя тонкими одеялами, они отчаянно дрожали.

Аглае было проще, она привыкла мерзнуть в Смольном. Там тоже холод преследовал институток везде: в классах, в столовой, в спальнях. Иногда, засыпая, она вдруг воображала, что ничего не изменилось. Она по-прежнему в институте, рядом ее подруги, а Вера где-то далеко, в Москве. И не было никакой революции, и бабушка с дедушкой живы, и родители где-то неподалеку.

Потом она открывала глаза и обнаруживала себя в настоящем, в старом дедовом доме, в котором теперь можно было занимать только одну комнату, с дрожащей и стонущей во сне Верой рядом.

Сестренка мучилась от холода ужасно и даже разболелась, металась в бреду и кашляла так, что Аглае иногда казалось, что сестра задохнется. Пришлось вызвать доктора, который ходил к ним, когда девочки были еще детьми. Он жил на соседней улице, пришел быстро, выслушал Веру фонендоскопом – деревянной трубочкой, которую он смешно прикладывал к уху с таким серьезным видом, что Аглая не выдержала и засмеялась, хотя, видит бог, не было вокруг ничего, что способствовало веселью.

Ничего серьезного он у девушки не нашел, выписал порошки и микстуру, обещал зайти через пару дней и действительно пришел, а потом начал захаживать регулярно, явно оказывая Аглае знаки внимания. Было ему за пятьдесят, пожалуй, даже ближе к шестидесяти, и, поняв истинную причину его визитов, Аглая сначала удивилась, потом испугалась, а потом, поразмыслив, решила, что это, пожалуй, выход из той ситуации, в которой они с Верой оказались.