Себастьян Маллаби - Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики

• Название: Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики
• Автор: Себастьян Маллаби
• Жанр: Биографии
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-04-091156-1

Биография Алана Гринспена, самого влиятельного человека мировой экономики, в коллекционном оформлении. Мастер манипуляции, оракул деловых решений и фанат Айн Рэнд. История Алана Гринспена – это история современных финансов, которую необходимо знать каждому, кто стремится принимать верные стратегические решения. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

---

Правда состоит в том, что микроклимат в Школе торговли повлиял на Гринспена меньше, чем литература, которую он сам подбирал для своего чтения16. Важные факторы его детства – интроспективная изоляция, с одной стороны, и жгучее честолюбие с другой – заставляли Гринспена заниматься самообразованием, сводя к минимуму влияние посторонних. У него имелись друзья в университете, и он был счастлив сыграть на кларнете в оркестре колледжа, спеть в веселом окружении в клубе и вместе с Бобом Кавешем, однокурсником по классу бизнес-циклов, основать музыкальный клуб, который они назвали Симфоническим обществом17. Но так же, как Гринспен достиг желанного места в Джульярде, а затем бросил, и подобно тому, как он прервал занятия джазом, а затем обратился к экономике и финансам, в студенческий период он шел своим путем, не интересуясь происходящим вокруг. Если его более позднее либертарианство и имело корни в прошлом Гринспена, то они лежали в собственной природе этого молодого человека, а не в усилиях учивших его профессоров. Вера в индивидуализм должна была воззвать к столь чистому индивидуалисту.

Курс собственного чтения начался у Гринспена с экономической истории. Его юношеское увлечение железными дорогами вернулось в новой ипостаси: он проглатывал книги о провидцах-предпринимателях, которые превратили Соединенные Штаты в промышленную электростанцию, и всё это – в пределах жизни одного человека. Историки могут писать об армиях, и флотах, и договорах, но истинное становление нации сводилось к пару и стали, которые соединяли страну, занимавшую почти весь континент. Гринспену особенно нравился Джеймс Дж. Хилл, создатель Великой Северной железной дороги, чьи идеи и изобретательность превратили дикую природу великого северо-запада в процветающую производительную экономику18. В сознании молодого Гринспена промышленники конца XIX века были не грабителями-баронами, а пионерами и героями. Когда первый поезд пропыхтел через Дакоту к побережью Тихого океана, в этих вагонах ехала американская империя, и клубы дыма из трубы паровоза значили столько же, сколько тлеющий пепел Геттисберга19.

Гринспен также, напрямую и косвенно, впитал идеи Кейнса. Он прочитал работу Элвина Хансена, выдающегося экономиста из Гарварда, который в 1930-х годах принял эти идеи. Хансен усвоил главное в озарении Кейнса – так называемый парадокс бережливости – и дал ему новый поворот, повлиявший как на разработчиков политики, так и на молодое поколение экономистов. Парадокс Кейнса описывал, как циклический спад может подпитываться самим собой: когда экономика замедляется, осторожные потребители будут стремиться к снижению расходов, лишая бизнес клиентов и тем самым усугубляя замедление. Но Хансен считал, что слабый частный спрос и избыточная экономия стали структурной болезнью. Силы, которые стимулировали расходы в XIX веке, исчерпали себя; замедление темпов роста населения, закрытие американской границы и зрелость великих капиталоемких отраслей, таких как железнодорожное строительство и производство стали, сигнализировали, что расходы будут низкими в течение неопределенного срока. Хансен полагал, что полная занятость и инфляция были почти немыслимы в подобных условиях; а, следовательно, политические предписания, с которыми Кейнс выступал во время Депрессии, были на самом деле постоянными императивами. Чтобы противостоять тому, что Хансен назвал секулярным застоем, правительству пришлось бы отказаться от излишних сбережений, перераспределяя деньги от прижимистых богачей к активно тратящим беднякам. Это привело бы к увеличению государственных расходов и уравновесило большие бюджетные дефициты.

Гринспен не был убежден ни в одном из данных положений. Утверждение о том, что избыточная экономия будет накапливаться и никто не захочет тратить деньги или инвестировать их, казалось слишком пессимистичным. Для молодого человека, который вдохновлялся мужественными железнодорожными магнатами XIX века, казалось очевидным, что всегда будут появляться новые технологии, которые позволят делать новые ставки. Это Хансена – экономиста, которому уже в начале Депрессии было за сорок – спад поверг в состояние мучительного мрака. Но для Гринспена Депрессия являлась всего лишь декорацией его детства; он не видел в ней ничего обескураживающего, поскольку считал нормой20. Его воспоминания о 1930-х годах не имели ничего общего с избыточными сбережениями или очередями безработных; вместо этого Гринспен помнил острые ощущения от посещения Всемирной ярмарки в Нью-Йорке в 1939 году, где впервые заглянул в волшебный ящик под названием «телевизор». Еще через несколько лет после того как он переехал в Нью-Йоркский университет, Гринспен увидел, что город меняется под воздействием этого ящика – тощие леса антенн прорастали на его крышах. Как Хансен мог утверждать, что прогресс остановился? И как мог кто-нибудь предположить, будто больше нечего тратить?

Прочитав всё, что нашел по этой теме, Гринспен случайно наткнулся на опровержение Хансена Джорджем Терборгом – безвестным экономистом, работавшим в Институте машинного оборудования и смежных продуктов. Обычный студент не удостоил бы этого автора своим вниманием – зачем читать посредственные исследования из лоббистского лагеря, когда против него выступает выдающийся профессор Гарварда? Но с ушлой независимостью человека, занимающегося самообразованием, Гринспен изучил книгу Терборга «Призрак экономической зрелости» (The Bogey of Economic Maturity) и согласился с тем, что в ней написано. «Застойная позиция» Хансена была чрезмерно окрашена «мрачными тридцатыми»21.

По воле судьбы события вскоре подтвердили правоту Гринспена и Терборга. Конец нормирования военного времени привел к буйному росту потребительских расходов. Американцы покупали стиральные машины, автомобили, электротовары, хлопчатобумажные изделия, корсеты, нейлоновые колготки, камеры, кинопленку, спортивное снаряжение, игрушечные электропоезда – им было отказано в этом во время войны, и теперь они с радостью тратили сэкономленное, чтобы побаловать себя22. Вопреки заявлениям Хансена, потребительские расходы, экономический рост и инфляция не умерли, и во время второго года обучения Гринспена в колледже потребительские цены выросли на 17,6 %. Таким образом, его скептицизм в отношении неокейнсианской идеи подтвердился. Кроме того, он убедился, что его всесторонний подход к собственному интеллектуальному развитию оказался правильным.

Гринспен менялся по мере своего несогласия с Кейнсом. Он начал учебу в колледже неуверенным юнцом, сбежавшим от бесперспективной работы во второсортной джазовой группе. За два года учебы Алан превратился в молодого человека с призванием. В конце своего первого года в Нью-Йоркском университете Гринспен занял второе место среди претендентов на стипендию Бета Гамма Сигма в университете, что было признанием его «эрудиции, характера и серьезности цели»23. Его друг Боб Кавеш, который сделал выдающуюся карьеру в качестве профессора экономики, уверял, что никогда не видел, чтобы кто-то столь эффективно собирал информацию из эклектичных источников. Открыв экономику, Алан нашел свое призвание.

Это было захватывающее время для вступления в профессию. Гринспен пришел в экономику тогда же, когда Соединенные Штаты стали доминировать в данной области. Перед войной Лондон и Кембридж Джона Мейнарда Кейнса сформировали экономическое мышление. После войны Бостон, Чикаго и Нью-Йорк одержали верх, ведя злобные академические бои между собой24. То, что действительно захватило Гринспена, не являлось ни миссионерским кейнсианством бостонцев, ни идеями свободного предпринимательства чикагской школы. Именно интенсивный эмпиризм нью-йоркской школы сформировал подход, сохранившийся на протяжении всей его карьеры и объяснявший его самые большие достижения.

Штаб-квартира нью-йоркской школы находилась примерно в шести милях к северу от Нью-Йоркского университета, в Колумбийском университете и в ближайшем Национальном бюро экономических исследований, которое было создано в 1920 году профессором по имени Уэсли Клэр Митчелл. Цель Национального бюро заключалась не в том, чтобы теоретизировать о функционировании экономики, а, скорее, в измерении того, что она уже сделала, например: объем полученного хлопка или чугуна; количество часов, проработанных среднестатистическим рабочим в неделю; денежные суммы, потраченные компаниями на новые машины или здания. В течение следующей четверти века исследователи из Национального бюро собрали статистику, необходимую для документирования бизнес-цикла и формирования национальных отчетов, на основе которых рассчитывается валовой внутренний продукт. В начале Депрессии администрации Гувера и Рузвельта столкнулись с крахом производства, понятия не имея о том, что же, собственно, производилось. К тому времени, когда Гринспен окончил Нью-Йоркский университет, армии помощников Уэсли Митчелла следили за всеми аспектами продуктивного существования американцев.