Лана Ланитова - Кольцов. Часть 2

• Название: Кольцов. Часть 2
• Автор: Лана Ланитова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

События, описываемые в этом романе, произошли ровно сто лет тому назад. Бурные и ревущие двадцатые… 1924 год. По столице свободно разгуливают обнаженные люди. Скажете, что такого не могло быть. И ошибетесь. Это были члены так называемого общества «Долой стыд». Итак… Москва. НЭП. И очень откровенная история любви и страсти. Он – довольно успешный и популярный в московских богемных кругах врач, практикующий хирург и костоправ. Она – любящая и любимая красавица-жена. О них все говорят, как о счастливой и яркой паре. Их семья – образец социалистической ячейки общества тех лет. Подрастают двое сыновей. Но так ли все гладко в этой семье, как кажется на первый взгляд? Море соблазнов, эксперименты с чувственностью, острая как бритва ревность, измены, происходящие под крышей их совместной уютной квартиры и на глазах жены. Многоженство и групповой секс, которые супруг считает нормой. Боль и страдания. Ложь и предательство. Тайны прошлого. Обо всем этом вы узнаете, прочитав этот роман. Роман изобилует откровенными эротическими сценами и содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

---

– Да?

– Птица поважнее – это ее родной братец, – Грабичевский понизил голос до шепота. – Он работает в ОГПУ, в одном из секретно-оперативных управлений УСО, под руководством самого Менжинского.

– О, Владлен Михайлович, мне уже страшно. А вдруг над этими двумя птицами есть еще одна птица, поважнее двух предыдущих? Тогда я точно умру от важности момента.

– Что? Ах, нет! – зав отделением кокетливо рассмеялся и погрозил пальчиком. – Вы все шутите, Андрей Николаевич.

– Да, какие уж тут шутки, коли все так серьезно. И когда эта ваша барышня придет?

– Завтра. В три часа пополудни. Будьте, пожалуйста, в вашем кабинете.

– А что, собственно, с ней?

– Там что-то с ногами. Надо бы определить, нет ли тромбофлебита.

– Хорошо, я посмотрю. Могу идти?

– Да, конечно, – Грабичевский задумчиво смотрел в сторону Кольцова.

– Что-то еще, Владлен Михайлович?

– Андрей Николаевич, я вот, что давно хотел вам сказать. Мне тут просигнализировали, что вы довольно часто ведете в ординаторской и на кафедре какие-то, прямо скажем, вольтерьянские дебаты.

– Да? – Андрей нахмурился. – И кто же вам просигнализировал?

– Нам не нужны детали, – жеманно произнес Грабичевский. – Вы, Андрей Николаевич, у нас один из лучших хирургов клиники. Я даже не побоюсь назвать вас одним из талантливейших хирургов столицы. Я, кстати, давно вам предлагаю подумать о написании диссертации. Но, не в ней суть. Ах, о чем я? Да, вот… – он снова взял Кольцова за пуговицу от больничного халата. – Андрей Николаевич, времена сейчас непростые. Ваши речи об островах и иностранных государствах могут растолковать не так, как надо. Опять же поступил сигнал, что и о советских продуктах вы отзываетесь дурно. Вы можете быть кем угодно. У нас в стране не возбраняется быть даже вегетарианцем. Но! – Грабический оглянулся по сторонам. – Давно ли молодая республика справилась с голодом? А это все был результат порабощения народных масс царским режимом, годы революции и гражданской войны. Люди только-только есть стали вдоволь. А вы им про то, что, дескать, колбаса вредна, есть мясо – дурно. Не надо, Андрей Николаевич. Товарищи вас могут не понять.

Андрей внимательно посмотрел на лоснящиеся от жира щеки Грабичевского и его выпирающий живот, и подумал о голодном прошлом этого человека.

– Я вас понял, Владлен Михайлович, – сухо произнес Андрей и кивнул.

– Вот и отлично, – Грабический улыбался. – Не забудьте. Завтра в три.

– Хорошо.

* * *

Вечером Андрей жаловался Светлане на непроходимую, на его взгляд, тупость многих советских функционеров.

– Светка, я иду иногда по улице, и мне кажется, что вокруг не люди, а куры с гребешками. И что они не говорят, а что-то кудахчут друг другу.

– Андрюша, прекрати. Ну, что за экзальтированные выдумки? Тебе просто надо отдохнуть. Ты слишком много работаешь. Да, еще жара. Я давно тебе говорила, чтобы ты прекращал вести прилюдно все эти разговоры о вреде цивилизации и прелестях островной жизни.

Она подошла близко и, обхватив руками его голову, прижала к себе. Губы коснулись его щек, глаз и русой макушки.

– И ты туда же? Я просто пытаюсь подобрать команду единомышленников.

– Подобрал? – она вновь нежно погладила его по щеке, словно ребенка.

– Нет, Светка. Все смотрят на меня глазами отмороженных окуней. И хоть бы у одного повернулась в башке здравая мысль. Света, сколько лет они живут? Шестьдесят, семьдесят? А многие еще меньше. А между тем человек должен жить как минимум лет сто пятьдесят. Они уже в сорок имеют кучу болячек. Я же врач, я каждый день оперирую и вижу все то, что творится у них внутри. То, насколько растянуты дерьмом их кишечники. Они все похожи на кашалотов. Хотя, я зря грешу на кашалотов. Нет в мире более всеядного чудовища, чем человек.

– Ну, ты хватил!

– Да, Света! Да! Наши запасы прочности велики. Но, нужна иная, более здоровая среда.

– Андрюша, милый, но не все люди также сильны духом как ты. Вот, даже я. Я ведь часто ем сладкое. И даже иногда рыбу или колбасу. Немного, но ем. И не смотри на меня так. Люди не совершенны. И в этом мире хочется попробовать многое. Иначе мы бы все родились без чувства вкуса.

– Ешь. Ты ешь немного. Но не жрешь же, как они.

– Нет, не жру, – она прыснула от смеха. – Но я же не худенькая, Андрюша.

– Тебе и не надо быть слишком худенькой. Ты женщина и самочка. Я больше говорю о мужчинах. Посмотри, каждый второй ходит с пузом. Они отожрали их всего за каких-то пару лет.

– Андрей, но многие и вправду в войну наголодались. Вспомни еще недавнюю Москву. Да, я уверена, что и сейчас во многих областях люди не едят досыта. У соседки родственники живут в Поволжье. Она мне рассказывала, что там два года был страшный голод. И даже случаи людоедства.

– Светик, давай тогда поедем одни. Я присмотрел тут парочку мест в океане с хорошим климатом. Нам же ничего с собой не нужно. Лишь горстку семян возьмем. И будем там питаться одними плодами. И жить вполне себе счастливо. Ты даже не представляешь, каково это – жить на свободе. Я буду ночами играть тебе на флейте, а ты будешь слушать меня. И мы будем друг друга любить.

– Андрюшенька, любовь моя, ты у меня самый умный, сильный, смелый и талантливый человек. Но ты такой идеалист и мечтатель. Ты говоришь, что мы поедем туда с горсткой семян. Знаешь ли ты, что такое семена? Нет? А я знаю. Мой папа, покупая домик в Коктебеле, брал с собой огромную кучу разных семян. А в результате взошли и прижились из них немногие. Прижились лишь абрикосы, персики, виноград и черешня. И то лишь от саженцев, которые он купил на рынке в Ялте. Да, и пока деревья начнут плодоносить, что мы будем есть в это время?

– Тогда надо найти земли с развитым садоводством.

– Любимый, но это же будут чьи-то сады. Мы ничегошеньки не знаем о нравах островитян, об их обычаях, об их мироустройстве. А вдруг они нас прогонят или побьют? Многие чернокожие не любят белых и пришлых людей.

– О, Светка! Ты режешь меня без ножа. Замолчи.

– Я молчу, любимый. Но надо еще о многом думать. Андрюшенька, родной мой, все твои мысли опережают время. Не ко времени пока твои идеи.

– Ну, почему?!

– Почему? Люди еще карточки не забыли и хлеб из опилок. А политика Военного коммунизма с ее продналогом и продразверсткой? А тысячи голодных лишенцев? Ты все время на работе, а я видела их лица, лица голодных и изможденных людей, просящих подаяние. А Владимирка с ее каторжанами? Андрюша, не ко времени все это. Дай людям в себя прийти.

– Ну, эта же власть строит коммунизм и рапортует о том, что голодающих у нас уже нет.

– Есть они, Андрюша, они всегда есть.

– Света, ну к чему эти крайности? Я не хочу постоянно жить в мире страданий. Пойми ты. И ты еще молода, а я даже мальчишкой помню, сколько всего жрали купцы и помещики в «обжорных рядах» и трактирах. У этой страны всегда – крайности. Толпы голодных, а рядом с ними жратва от пуза сильных мира сего. Они подобны свиньям. Им вечно всего мало.

– Андрей, этот мир несовершенен.

– И ты мне это говоришь? Помнишь, как я однажды рассказывал о том, что у меня был опыт выхода из тела?

– Помню…

– И вот, именно тогда я ощутил такую легкость и такое наслаждение, что сама мысль о возврате в «футляр», была для меня просто чудовищной. Я парил в темном родном пространстве и был счастлив! Но меня тогда вернули назад. Это было очень больно и жестоко. Вернули грубо, указав мне на мое место. А знаешь, что было за несколько мгновений до этого?

– Что?

– Я вознамерился, подобно самому Творцу, создать нечто свое, понимаешь? По-видимому, в каждом из нас есть часть от Творца, раз мы созданы «по образу и подобию». И я, его «подобие», решил дерзнуть на творение собственной реальности, собственной планеты. Организовать все иначе, чем создано на земле. Понимаешь? По своим правилам – без лжи, боли и страданий.

– Ну, это на тебя похоже, – улыбнулась она.

– Но мне, Светка, не дали. Мне указали «мое место». И оно сейчас в этом «футляре», в котором я живу. А потом я стал думать о том, что каждый из нас может все изменить хотя бы в рамках своей собственной жизни. Жить там, где нет атрибутов гнилой цивилизации. Жить именно так, как и задумывалось изначально творцом. Отсюда и возникли мои идеи об островах, где тепло и где я смогу жить только по моим правилам.

– Ты у меня идеалист и великий утопист, Андрюша, – прошептала она.

Утром она прижалась к нему всем своим мягким телом. Сквозь сон он почувствовал ее поцелуи.

– Андрюша, хороший мой, если бы ты только знал, как я тебя люблю…

– Господи, счастье ты мое… Дурочка… За что же ты меня так любишь?

* * *

В три часа дня, как и обещал ему заведующий отделением Грабичевский, в дверь его кабинета раздался стук.

– Войдите, – сухо отозвался Кольцов, не отводя взгляда от рентгеновского снимка.

Краем глаза он увидел, что в кабинет вошел сам Грабичесвский, ведя под руку какую-то высокую даму.