Жиль Делёз - Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип (сокращенный перевод-реферат)

• Название: Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип (сокращенный перевод-реферат)
• Автор: Жиль Делёз
• Жанр: Философия
• Год: 1990

ДЕЛЁЗ Ж., ГВАТАРИ Ф. – КАПИТАЛИЗМ И ШИЗОФРЕНИЯ. АНТИ-ЭДИП

---

Первобытные формации оральны, вокальны, но не потому, что у них нет графической системы: танец на земле, рисунок на стене, отметка на теле являются графическими системами, гео-графизмом, гео-графией. Эти формации оральны исключительно потому, что имеют графическую систему, независимую от голоса, которая не равняется на голос, не подчиняется ему, но присоединена к нему, скоординирована с ним. Иначе обстоят дела... в случае линейного/фонетического/ письма: цивилизации перестают быть оральными лишь в случае потери независимости и собственной структуры графической системы: именно равняясь на голос, графизм его вытесняет, индуцируя фиктивный голос. /Леруа-Гуран прекрасно эти два полюса описал: пара голос-слух и пара рука-графизм/.

Великой книгой современной этнологии является не «Опыт о даре» Мосса, а «Генеалогия морали» Ницше. По крайней мере так должно было быть...

Деспот отвергает боковые брачные союзы и расширенные родственные группы древней общины. Он навязывает новый союз и ставит себя в прямое родство с богом: бог должен следовать его примеру. Перескочить в новый брак, порвать со старым родством – вот его цель. Это выражается в странной машине, подвергающей тела людей жесточайшим испытаниям... Это и параноидальная машина, поскольку она выражает себя в борьбе со старой системой, и великолепная холостая машина, поскольку обеспечивает победу нового брака. Деспот – параноик, новые перверсивные группы распространяют изобретение деспота (возможно, они его за него и сделали), разносят его славу и навязывают его власть городам, которые основывают и завоевывают. Мы имеем варварскую имперскую формацию или деспотическую машину всякий раз, когда мобилизуются категории нового союза и родства. Каков бы ни был контекст этой мобилизации, имперская формация всегда определяется определенным типом кодирования и записи, по праву противостоящим первобытному территориальному кодированию... Новый союз и прямое родство свидетельствуют об /образовании/ нового социуса, несводимого к «боковым союзам и расширенному родству... Паранойю определяет мощь проекции, способность начинать с нуля... Субъект выпрыгивает из скрещения „брак-родство“, обосновывается на пределе, у горизонта, в пустыне, это субъект детерриториализованного знания, которое связывает его непосредственно с Богом и с народом. Впервые от жизни и от земли отнимается нечто, что позволит судить о жизни и воспарять над землей (параноидальный принцип познания). Относительная игра браков и родства доводится до абсолюта в этом новом союзе, в этом прямом родстве. Полное тело социуса перестало быть землей, стало телом деспота, самим деспотом или его богом. Предписания и запреты, которые нередко лишают его способности действовать, делают из него тело без органов... Важна не личность суверена, ни даже его функция, которая может носить ограниченный характер. Глубоко изменилась сама социальная машина: место территориальной машины заняла мегамашина государства, функциональная пирамида с деспотом, неподвижным двигателем, на вершине; бюрократическим аппаратом как боковой поверхностью и органом передачи и крестьянами как рабочими частями в ее основании... Блоки долга становятся бесконечным отношением в форме дани (подати, налога). Объектом присвоения становится прибавочная стоимость кода. Конверсия пронизывает все синтезы... Меняется принцип поселения как следствие движения детерриториализации. /Происходит замена знаков земли абстрактными знаками, территории – псевдотерриториальностью/. На горизонте деспотизма всегда маячит монотеизм: долг становится долгом существования самих субъектов.

Наступает время, когда кредитор еще не дал в долг, но должник не прекращает возвращать, потому что возвращать его долг, его бесконечный долг... На теле деспота происходит коннективный синтез древних брачных союзов с новым и дизъюнктивный синтез, заставляющий древнее родство вливаться в прямое родство... Сущность государства – в создании второй записи, с помощью которой новое полное тело, неподвижное, монументальное, неизменное, овладевает всеми силами и агентами производства; но эта государственная запись дает сохраниться древним территориальным записям в качестве «кирпичиков» на новой поверхности... Так, в рассказе Кафки «Китайская стена», Государство является высшей трансцендентной сущностью, интегрирующей относительно изолированные подансамбли, которые функционируют отдельно и которым оно поручает фрагменты строительной работы. Это как бы рассеянные частичные объекты, приделанные к телу без органов. Никто лучше Кафки не сумел показать, что закон не имеет ничего общего с естественной гармоничной целостностью. Сущность государства – в перекодировании, но не в декодировании.

Инцест с сестрой и инцест с матерью -две совершенно разные вещи. Сестра не является заместительницей матери: одна принадлежит к коннективной категории брака, другая к дизъюнктивной категории родства. Одна запрещена в той мере, в какой условия территориального кодирования требуют, чтобы брачные союзы не смешивались с родством, другая /мать/ – в той мере, в какой родство по восходящей линии не должно «наплывать» на родство по нисходящей линии. Поэтому деспот благодаря новому союзу и прямому родству совершает двойной инцест. Он начинает с женитьбы на сестре. Поскольку эндогамия запрещена, он делает это вне племени... Эндогамный брак вне племени ставит героя в положение перекодирующего все эндогамные браки племени... Инцест же с матерью... перекраивает расширенное родство в прямое родство. Брак с сестрой вовне, это как бы испытание пустыней, он выражает пространственный разрыв с первобытной машиной; он основывает новый союз, осуществляя обобщенное присвоение всех брачных долгов. Брак с матерью связан с возвращением в лоно племени; он выражает временной разрыв с первобытной машиной /отрицается разделение поколений/; он образует родство, вытекающее из нового союза, совершая обобщенное накопление запаса родства. Оба союза необходимы для перекодирования... В имперской формации инцест перестал быть сдвинутым представленным желанием и стал самим вытесняющим представлением. Нет никакого сомнения в том, что тот способ, каким деспот совершает инцест и делает его возможным, ни в коей мере не упраздняет аппарат вытеснения-подавления; напротив того, он составляет его часть, он всего лишь заменяет его детали; кроме того, инцест в качестве смещенного представления занимает теперь положение вытесняющего представления... Просто было бы, даже слишком просто, если было бы достаточно сделать инцест возможным, суверенно совершить его, чтобы механизм вытеснения и подавления перестал работать. Варварский королевский инцест – это всего лишь средство перекодирования потоков желания, но, конечно, не средство их освобождения. Поскольку инцест никогда не был тождественен желанию, но был всего лишь смещенным представленным, как это последнее вытекает из вытеснения, подавление может только выиграть от того, что он придет на место самого представления и тем самым возьмет на себя вытесняющую функцию (что было проиграно уже на примере психоза, когда вторжение комплекса в сознание, если следовать традиционному критерию, не делает меньшим вытеснение желания). С новым местом инцеста в имперской формации... совершается лишь миграция глубинных элементов представления, что делает последнее еще более чуждым, более безжалостным, более окончательные или более «бесконечным» по отношению к производству желания.

Что действительно сильно изменяется в организации поверхности представления, так это отношение голоса и графизма... Деспот создает письмо, имперская формация превращает графизм в письмо в собственном смысле слова. Парадокс исследований Леруа-Гурана заключается в доказательстве того, что первобытные общества оральны не потому, что у них отсутствуют графизмы, но, напротив, они оральны потому, что графизм в них независим от голоса и метит тело знаками, которые соответствуют голосу, которые реагируют на голос, но являются автономными и не подстраиваются под него. И наоборот, варварские цивилизации являются письменными не потому, что они утратили голос, но потому, что графическая система потеряла в их рамках свою независимость и собственную зону воздействия, подстроилась к голосу, подчинилась голосу, извлекла из него абстрактный дерриториализованный поток, который его содержит, заставляя звучать линейный код письма. Короче, одним и тем же ходом графизм попадает в зависимость от голоса и индуцирует молчаливый голос высот, голос свыше, который попадает в зависимость от графизма. Лишь благодаря своему подчинению голосу письмо его вытесняет. Деррида прав, считая, что всякий язык предполагает изначальное письмо... т.е. изначальное существование какого-то графизма... В письме в узком смысле слова нельзя установить разрывов между пиктографическими, идеограмматическими и фонетическими приемами: там всегда уже есть равнение на голос вместе с подменой голоса... Он /Деррида/ также прав, таинственным образом связывая письмо с инцестом. Но мы не видим никакого основания для заключения о постоянстве аппарата вытеснения в виде графической машины, действующей как посредством иероглифов, так и с помощью фонем... Первобытно территориальный знак значим сам по себе, он фиксирует желание в многообразии его взаимосвязей, он не является знаком знака или желанием желания, он игнорирует линейную субординацию и взаимность: не будучи ни пиктограммой, ни идеограммой, он – ритм, а не форма, зигзаг, а не линия, артефакт, а не идея, производство, а не выражение...