Поль Виалар - Жатва дьявола

• Название: Жатва дьявола
• Автор: Поль Виалар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

Маститый, хорошо известный у себя на родине писатель, Поль Виалар — автор более чем полусотни романов, полутора десятков пьес, многих сборников рассказов и эссе, книг очерков и воспоминаний. Он родился в 1898 году, юношей участвовал в первой мировой войне, вернувшись с фронта, выступил с двумя поэтическими книжками: «Сердце и грязь» (1920) и «Срезанные лавры» (1921) — со стихами о войне и против войны. В двадцатые и тридцатые годы на сценах французских театров с немалым успехом идут пьесы Виалара «Первая любовь», «Разумный возраст», «Мужчины», «Зеленый бокал» и другие. Однако настоящая известность приходит к нему как к романисту, автору книг правдивых и нелицеприятных, оценивая которые, критика единодушно говорила — еще перед войной — о бальзаковских традициях. В 1939 году за роман «Морская роза» Поль Виалар был удостоен премии Фемина.

---

— Я обязательно скажу, обязательно, господин Женет, — заверил его юноша, и когда Альбер пожимал ему на прощанье руку, он спросил: — А мне тоже надо приехать?

— Право, не знаю, — ответил Альбер, — она сказала, все семейство, так что уж сам решай.

Он двинулся в обратный путь, зашел в церковный дом, позвонил. Служанка отперла дверь и, впустив его в переднюю, исчезла. Через минуту к нему вышел священник.

— Чем могу служить, сын мой?

— Жильберта прислала, — сказал Альбер. — Хочет вас видеть.

— Ей стало хуже?

— Думаю, что это конец.

— Не тревожьтесь, — сказал священник, — ваша жена святая женщина, на ней почиет благодать божия. Я нисколько ей не нужен, но раз она зовет меня, я приду, ибо обязан дать ей последнее утешение.

Он набросил на плечи черный плащ, позеленевший от дождей, надел на голову свою ермолку.

— Проходите вперед, — приказал он и затворил за собой дверь.

На дворе было темно, холодно, и священник сказал:

— Вот уж и зима настает!

— Пора, — отозвался Альбер. — Пришло время.

Да, пришло время и настала зима, а Жильберте пришло время умереть, и против этого не поспоришь. Для каждого дня, каждого времени года — своя задача, своя судьба. Больше спутники не разговаривали, сейчас им нечего было сказать друг другу. Только когда вошли в ворота и проходили по двору, священник добавил:

— Надеюсь, что я пришел не слишком поздно и еще успею дать ей последнее благословение.

Он вошел в большую комнату первым. Взглянув через его плечо, Альбер тотчас убедился, что Жильберта еще жива. Даже голос у нее окреп. Она сказала:

— Благодарю вас, господин кюре, что вы сразу же пришли.

— Пастырь должен немедленно идти на зов дорогих своих агнцев, — ответил священник.

Он подошел к постели и, благословляя Жильберту, осенил ее крестным знамением. Подойдя вслед за ним, Альбер увидел, что Жильберта сидит в постели, опираясь на подушки, подложенные ей за спину, и около нее стоит начеку Леона. Слева от кровати в полумраке виднелись все работники. Заметив, что Альбер с удивлением смотрит на них, Жильберта сказала:

— Я хочу, чтобы все тут были. А где же Альсид с его семейством?

— Они приедут.

Жильберта, видимо, обрадовалась, но ничего не сказала. Все чего-то ждали. Альбер понял, что ждут прибытия тех, кого Жильберта позвала в этот торжественный час смерти. Тишину нарушало только бормотанье священника, читавшего молитву. Вдруг по окну, у которого не закрыли ставни, метнулись лучи ярких фар, и во дворе остановилась машина.

— Это Альсид, — сказала Жильберта.

Но это был не он, — приехал доктор. Он вошел в комнату и сразу направился к постели.

— Ну что? — сказал он таким тоном, как будто хотел спросить: «Что? Она еще не умерла?» — Ну, что? Почему меня позвали?

Он нагнулся, взял Жильберту за руку, лежавшую на одеяле. Умирающая не противилась. Доктор долго щупал пульс.

— Что вы чувствуете? — спросил он.

— Ничего, — ответила она. — Чувствую только, что умираю.

Доктор посмотрел на нее. Неужели эта женщина останется жива, опровергнет его диагноз, его прогнозы? Она говорит, что умирает, а между тем пульс у нее ровный, хорошего наполнения, ей, очевидно, не хуже, чем это было при последнем его визите. Но она говорит, что умирает!.. В конце концов она должна это знать лучше всех. Как бы то ни было, надо сделать то, что обычно делается. И, повернувшись, доктор направился к двери.

— Куда вы? — спросила Жильберта.

— Хочу взять из машины сумку с инструментами.

— Зачем?

— Сделаю вам укол… камфару, кофеин…

— Нет, — сказала Жильберта. — Не надо делать укола. Не хочу. Мне уже не нужны никакие уколы.

— Дорогое дитя мое, — начал было священник.

— Нет, — твердым тоном повторила Жильберта. — Ничего не хочу. Я еще продержусь до того времени, когда приедет Альсид со своей семьей.

— Я видел их автомобиль в Вове, — сказал доктор.

— Они туда поехали, — подтвердил Альбер. — Я сказал в Энкорме, чтобы они сейчас же, как вернутся, ехали сюда.

И в эту минуту во дворе снова сверкнули фары.

— Должно быть, это нотариус, — сказала Жильберта.

Действительно, приехал нотариус, но одновременно прибыл и Альсид с семейством. Слышно было, как они вышли из автомобилей, как щелкнули дверцы. Послышались шаги, сначала по утрамбованной земле, потом по мощеной дорожке около дома. Потом приехавшие вошли: впереди — нотариус, за ним Альсид, Люсьенна и оба их сына. Увидев их, Жильберта как будто выпрямилась. Леона поправила подушки у нее за спиной, чтобы ей лучше было на них опираться. Прибывшие не произнесли ни слова, так их поразила тишина, царившая в этой комнате, сосредоточенность людей, собравшихся здесь Жильберта, казалось, пересчитала всех и осталась, по-видимому, довольна: на лице ее промелькнула улыбка. Но улыбка эта исчезла, сменилась строгим выражением. Жильберта тихонько вздохнула и показала рукой, чтобы присутствующие встали вокруг ее постели, и, когда это было сделано, она окинула их взглядом, словно хотела сказать: «Ну вот, все в сборе, теперь можно начать».

Глава IX

Она посмотрела вокруг величественным взглядом. Возле нее стояла Леона, и соседство румяной широкобедрой служанки подчеркивало, какое у хозяйки изможденное лицо и костлявые руки. Несомненно, тяжелый недуг превратил полную, крепкую дочку фермера, какою была когда-то Жильберта, в жалкую тень, обреченную могиле, но этому способствовали и добровольные лишения, которым она сознательно подвергала себя, со страстной силой стремясь попасть на небо. По другую сторону кровати сбились в кучку нотариус, священник и доктор, инстинктивно собравшись вместе, как люди одного лагеря. Альсид с семейством — все четверо — стояли посередине: сыновья впереди, отец и мать позади них; казалось, они нисколько не удивлены, что находятся здесь. Альбер очутился в стороне, во главе работников. Участники сцены расположились весьма логически, в естественном равновесии, соответственно желанию Жильберты.

Она покашляла, чтобы прочистить горло, взяла носовой платок, который ей подала Леона, и сплюнула в него. Затем заговорила ровным и внятным для всех голосом:

— Друзья мои, я пожелала, чтобы все вы нынче собрались возле меня, так как убеждена, что это мой последний…

— Да что ты, Жильберта! Не говори глупостей, — начал было Альбер.

Но она оборвала его.

— Помолчи, пожалуйста, я всех созвала, мне и говорить надо… И уж я знаю, что говорю, поверь. Да и все равно, умру ли я через час или завтра утром или даже позднее, — пришло мое время, и, пока я еще в силах говорить, мне надо сообщить, какие я приняла решения. Для того я и позвала вас (она посмотрела на работников), а так же и тех, кто помог мне в трудном, очень трудном для меня деле (она слегка поклонилась священнику, потом нотариусу и едва кивнула доктору), а так же и тех, для кого важно знать последнюю мою волю. Но главное, — сказала она более твердым тоном, — я хотела, чтобы мои слова, наверное, уж предсмертные мои слова, услышаны были всеми и стали бы исповедью, публичным покаянием, как сказал бы господин кюре, без этого я не могу отойти в мире.

Леона расплакалась, громко всхлипывая. Жильберта окинула ее таким суровым взглядом, что у нее мгновенно иссякли слезы.

— Я хотела, — продолжала Жильберта, — чтобы вокруг меня собрались мои близкие, мой муж, с которым я связана навек взаимными нашими обетами и таинством брака; наша работники, из которых многие уже давно трудятся вместе с нами, так же усердно, как и мы, и разделяют жизнь нашей семьи, которой господь, к сожалению, не даровал детей; и те, кто руководил мною, заботился обо мне, помогал мне идти по пути самоотречения, справедливости и веры. — Она вновь поклонилась священнику и нотариусу. — И если кто-либо из вас удивляется, видя здесь явившуюся по моей просьбе семью наших соседей, которая всегда была близка семье моего супруга, то у меня есть на то важные причины, они, впрочем, известны нашему священнику, известны они также и господину Фруа.

Альбер вдруг поднял понурую свою голову и вопрошающе посмотрел на жену. Жильберта остановила его движением руки, означавшим, что сейчас она все разъяснит и ответит на тот вопрос, который, как она чувствовала, готов был сорваться у него с языка.

— Подойдите ближе, Альсид и Люсьенна, — приказала она, — и дети ваши пусть подойдут. Речь будет о вас, потому что все дело вокруг вас вертится. И чтобы все было понятнее, я должна начать с исповеди. Наша семья, во всяком случае, та семья, чье имя я ношу, когда-то причинила вред вашей семье. Я узнала это только недавно. А до тех пор я не знала, какие обстоятельства много лет тому назад (уже лет пятьдесят) позволили отцу и матери моего мужа, а затем Альберу и его сестре Адель стать единственными владельцами фермы, называвшейся «Край света», которая у них была тогда, а потом, все разрастаясь, сменилась вот этой фермой. Некий человек, уже не принадлежащий к нашей семье, в то давнее время помог «судьбе». Он сам в этом признался и, открыв мне свой поступок, потребовал плату за него. Мы никогда больше не услышим об этом человеке, пусть он переносит укоры совести, если сможет, — будем надеяться, что он раскается, поймет весь ужас своего злодеяния, и тогда бог, милосердный даже к грешникам, даже к преступникам, приведет его в лоно свое, разумеется, покарав преступника должным образом. Ведь по его вине Альсиду и его близким привелось жить тяжело и трудно, меж тем как они могли бы жить совсем иначе, а главное, они лишены были сладостного права жить среди тех, кто мог законно считаться их родными. Мой муж и я (я-то уж совсем невольно) оказались причастны к тому, что было их несчастьем, их бедой. Всевидящий господь, несомненно, за то и не дал нам потомства. Когда я узнала о великом грехе, меня объял ужас. Подумать только, мои близкие родственники, если они и не совершили преступления собственными руками, все же допустили его, может быть, хотели его и воспользовались им!