Артуро Перес-Реверте - Мыс Трафальгар

• Название: Мыс Трафальгар
• Автор: Артуро Перес-Реверте
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16370-0

Трафальгарское сражение – крупнейшее морское сражение Наполеоновских войн между английским и испано-французским флотами, которое состоялось 21 октября 1805 года у мыса Трафальгар. Битва длилась 12 часов, и в ней участвовало 33 корабля союзников и 27 – англичан, под предводительством знаменитого адмирала Горацио Нельсона. Англичане захватили и уничтожили 18 кораблей противника. Союзники потеряли также около 7000 человек убитыми, ранеными и пленными, англичане – около 1500.

Так нам говорят энциклопедии. Но блистательный испанский романист Артуро Перес-Реверте в своем новейшем историко-приключенческом романе «Мыс Трафальгар» рисует более подробную и убедительную картину того, что на самом деле произошло в тот осенний день.

Итак, мокрая палуба «Энсертена» покачивается под ногами от легкой зыби, что ерошит поверхность моря милях в тридцати к зюйд-осту от Кадиса. Капитан-лейтенант Луи Келеннек вот-вот попадет на страницы учебников истории, однако сам пока еще не знает об этом. А не то первые слова, произнесенные им на рассвете 29 вандемьера XIV года, были бы иными…

---

Маррахо весь обливается потом под своей грязной рубашкой, распахнутой на заросшей черными космами груди. Клянусь последними из умерших родных, повторяет он сквозь зубы. Раааз-два, раааз-два. Вот так, коллеги. Вот так он тянет и тянет, задыхаясь, тянет, сам не зная, ни что он тянет, ни ради чего он это делает. По крайней мере, в отличие от многих товарищей по несчастью, которых уже два дня рвет не переставая (как его приятеля Курро Ортегу, который пыхтит тут же, рядом, и уже отправил за борт ту бурду, что им давали на ужин, и сухари с вином, выданные на завтрак), его пока что не укачало; хотя вот сейчас из-за всей этой возни в желудке у него весьма неприятные ощущения. Он сглатывает. И надеется (вспоминая о спрятанном в поясе ноже), что эта распроклятая качка не доконает его. У него есть дело, а потому нужна ясная голова. Чтобы расквитаться со старшим лейтенантом, который влепил ему пару пощечин, да еще издевался, когда Маррахо, вырываясь, кричал, что у него дома больная жена, мать-старушка и семеро детей. Надо быть распоследней сволочью, чтобы не сжалиться, когда тебе говорят такое. Разве нет? То, что и жена, мать, и детишки – чистая выдумка, ничего не меняло, потому что этот скотина-офицер все равно не знал, правда это или ложь. Сукин сын. А кроме того, даже будь все это правдой, его, Маррахо, все равно бы заграбастали, как и его приятеля Курро и того несчастного парня, молодожена, который вчера вечером тронулся умом и его пристрелили как собаку; или взять другого – нищего, что побирался на паперти церкви (он притворяется хромым, каналья, но на самом деле вполне здоров), а тут явился отряд рекрутеров, и его схватили. Ты нужен родине, ну, и все такое прочее. Хороша же родина, если от них зависит, устоит она или не устоит против того, что сейчас на них надвигается: от них – от того, молодожена, и от нищего (он даже не успел переодеться), и от самого Маррахо. И от его приятеля Курро, который тоже попался в лапы вербовщикам и уже выблевал и ужин, и завтрак, и все то вино, что плескалось у него в желудке, когда их забрали, но все еще продолжает блевать, и в теле у него, наверное, осталось меньше жира, чем бывает в бедняцкой похлебке.

– Куррийо, как ты там, парень?

– Ужасно, дружище… Буээээээ.

Чтобы избежать этого зрелища, хотя от запаха не убежишь, Маррахо смотрит вверх и видит, как огромная поверхность латаной парусины, которую утреннее солнце золотит у него над головой, колышется под слабым ветром, а по штирборту горизонт вместе с толпящимися на нем английскими парусами начинает сдвигаться назад, к корме «Антильи». Во всяком случае, так кажется. Несмотря на объяснения надсмотрщика Онофре, Маррахо совершенно не представляет, что все они делают; однако нос корабля явно движется и перемещается с зюйда к норду. Так что барбатинец, смутно ощущая, что на душе стало чуть менее тревожно (на севере-то Кадис), оглядывается по сторонам и убеждается, что весь франко-испанский флот проделывает тот же самый маневр, то есть медленно разворачивается – паруса полощут, ветер дует в корму, – хотя и беспорядочно: одни корабли приведены к ветру больше, другие меньше, и что изогнутая, и прежде-то не слишком аккуратная линия теперь и вовсе изломана зигзагом, и нет двух кораблей, которые находились бы к ветру под одним и тем же углом.

– Крепи брасы!.. Трави, трави!

Маррахо и его товарищи смущенно переглядываются, но потихоньку-полегоньку, подражая действиям ветеранов, все же выполняют требуемый маневр. Несколько морских пехотинцев и сухопутных солдат, взятых на борт стрелками (те, кто меньше других страдает от морской болезни), по инициативе своего сержанта приходят на помощь. А ну, разом. А ну, разом. Давай, вот так. Еще до всего этого, когда они встретили рассвет у мачты, сбившись в кучу, как ошалевшие от страха бараны, дрожа от холода (им не выдали теплой одежды), до костей промокшие от брызг, надсмотрщик Оноф-ре, уроженец Малаги, проведший на флоте долгие годы – он говорит, что был в Тулоне, участвовал в последней карибской кампании и в сражении близ мыса Финистерре, – попытался хоть как-то разъяснить рекрутам и солдатам, взятым на борт в Кадисе, что означает вся эта морская тарабарщина, всякие там бейдевинды и оверштаги. Постарайтесь запомнить, ребята, наветренная сторона – это та, откуда дует ветер, а подветренная – та, куда он уходит. Находиться с наветренной или подветренной стороны от противника – совсем не одно и то же, и у каждого расположения есть свои преимущества и свои недостатки. Если, к примеру, ты под ветром, то можешь бить нижними батареями, ба-бах, ба-бах, ба-бах, потому что судно кренится в противоположную сторону и вода не заливает порты; а еще при таком положении твои корабли, если их сильно потрепало или снесло мачты, могут выйти из боя и укрыться за линией баталии, а вражеские ветер понесет прямо под твои пушки, чтобы ты колошматил их в свое полное удовольствие, а если что, твоя эскадра может смыться со всеми удобствами – поставить паруса и помахать ручкой: пока, мол, оревуар, гудбай. Одно плохо, коллеги: когда ты с подветренной стороны, в этом больше минусов, чем плюсов. Если противник находится между тобой и ветром, ему атаковать тебя проще простого, а для тебя все усложняется в тысячу раз: и подход, и абордаж, и перестроение, а прибавьте еще риск, что на твоем судне возникнет пожар, потому что эти проклятые искры и разные обломки, которые загорелись от своего или чужого огня, начнут сыпаться тебе на голову (а это такой кошмар, коллеги, что не дай вам бог), да еще дым своих и чужих батарей – в нем вообще собственных рук не разглядишь. Одним словом, это такое дело, что не приведи господь, клянусь вам. Кораблям же, которые находятся с наветренной стороны, маневрировать не в пример легче, к тому же ветер сносит дым и искры в сторону противника, так что сигналы своих читаются лучше. Короче, у тебя все чисто-гладко, а те, что на другой стороне, задыхаются в собственном дыму. Кроме того, если, находясь на ветре, корабли заложат крутой бейдевинд – это значит идти почти против ветра, когда он будто скатывается к самой корме, – они могут уйти, и их почти наверняка не догонят; а если они собрались атаковать, ветер дает им возможность самим выбирать, где, как и когда… Понимаете? Впрочем, понимаете вы или нет, чумазая команда, сейчас вам нужно молиться, чтобы, когда совсем развиднеется, эти сволочи англичане не появились с наветренной стороны.

– Вон они, сукины дети. Как раз на ветре.

Надсмотрщик Онофре, откашлявшись, харкает через борт (с подветренной стороны) и, сощурясь, опять устремляет взгляд вдаль, на медленно приближающиеся с попутным ветром английские паруса, а тем временем Николас Маррахо, его друг Курро, остальные члены бригады и несколько морских пехотинцев освобождают шканцы, помогают спустить на воду все три шлюпки и привязать их к корме: это мера предосторожности, объяснил Онофре, поскольку при попадании пушечного ядра – а это неизбежно – они разлетаются по палубе ливнем острых щепок, способных нанести опасную рану.

– Охо-хо. Не нравится мне все это, парень.

– И не говори, дружище. Но кое-кто заплатит мне за все.

Маррахо произносит эти слова, думая о спине старшего лейтенанта Макуа, обтянутой синим сукном кафтана. Я все же доберусь до него, клянусь последними из умерших родных. И украдкой чмокает скрещенные пальцы. Теперь Онофре выкрикивает слова команд, повторяя распоряжения старшего боцмана Кампано, который тоже здесь, поблизости, а бригада продолжает возиться со шлюпками: нужно, чтобы в каждой были свинцовые фартуки, запас пакли, чтобы затыкать пробоины, гвоздей, кожи, замазки, каболок из расплетенных старых канатов, а также инструменты, необходимые для починки обшивки прямо во время боя, если понадобится. Маррахо подчиняется неохотно, старается не слишком напрягаться, и лишь когда боцман или надсмотрщик смотрят на него, изображает на лице страдание и делает вид, что прямо-таки горит на работе. На самом же деле он думает лишь о том, как бы расквитаться со старшим лейтенантом, который выволок его из таверны. Этой сволочи, что затащила меня сюда, я просто кишки выпущу. Где бы он ни был: внизу, на батарее, или на макушке самой высокой мачты. Пусть только попадется мне на глаза. В этой суматохе никто и не заметит. Клянусь. Чмок, чмок.

– Как ты, Куррийо?

– Да потихоньку.

– Как это – потихоньку?

– Да потихоньку.

Неуклюже укладывая в бухту перлинь под критическим взглядом надсмотрщика, Маррахо украдкой поглядывает по сторонам, на море и на смешанную эскадру, которой, несмотря на почти полное отсутствие ветра, все-таки удалось – этак неторопливо – развернуться носами норд. К Кадису, перешептываются вокруг оптимисты. Какой там, к чертовой матери, Кадис, думает Маррахо, охваченный мрачным предчувствием. Кадис далеко, а англичане – вот они. А к тому же франко-испанская линия баталии, не может не заметить барбатинец, представляет собою кое-как выстроенную, растянувшуюся почти на лигу дугу: где густо, где пусто, и, чтобы встать на свое место, одни корабли маневрируют всеми парусами, другие же, напротив, убирают их. Полная неразбериха. Даже Маррахо, не имеющий ни малейшего представления о тактике морского боя, теперь понимает то, что на рассвете объяснял новобранцам надсмотрщик Онофре. Две эскадры обычно выстраиваются параллельными линиями, палят друг по другу, а потом та, на чьей стороне ветер, старается рассечь вражеский строй и взять его в клещи, чтобы сосредоточить огонь сразу нескольких своих кораблей на судах противника и по одному потопить их или заставить сдаться; а бывает, направляет удар в самый центр линии, перпендикулярно или почти перпендикулярно к ней, чтобы ее рассечь (этот маневр требует решимости, мастерства и выдержки, потому что, пока доберешься до линии противника, тебе тоже не поздоровится). Обычная же тактика обороны заключается в том, чтобы противопоставить атакующим хорошо выстроенную, крепкую линию без брешей, в которые они могли бы вклиниться, и, пока они приближаются, гвоздить их орудийным огнем. А сегодня даже самому неопытному в морском деле испанцу ясно, что англичане, после разворота эскадры оказавшиеся слева от «Антильи», попытаются сделать именно это: прорезать линию, разделить ее части, охватить их собой. Причем ударят они в центр и в тыл, потому что теперь даже невооруженным глазом хорошо видно, что британские корабли идут двумя колоннами – так и прут нагло, при попутном ветре, не скрывая – если только это не какая-нибудь хитрость (говорят, что ими командует Нельсон, а с этим парнем, похоже, надо держать ухо востро), – что метят в самый центр строя союзной эскадры. Ну, строя – не строя, но ведь нужно же как-то это называть. Маррахо понимает, что слабого ветра, благоприятствующего англичанам, не хватает, чтобы испанцы и французы достаточно быстро завершили маневр. Весело, нечего сказать, думает он. Когда англичане подойдут на расстояние пушечного выстрела, линия союзников еще не успеет окончательно перестроиться, в ней останутся опасные бреши, в которые англичане смогут запросто вклиниться, чтобы обойти союзные корабли и зажать их в огненные клещи. Правда, Маррахо все же немного успокаивает внушительный вид собственной эскадры – весь этот лес мачт, горы парусов, подсвеченных еще почти горизонтальными лучами утреннего солнца, его отблески на темном металле пушек, высунувшихся в открытые порты, громада парусины и переплетение снастей, скрипящих над головой под слабым напором ветра, и прочная, накрепко прикрученная к дубовому корпусу палуба, покачивающаяся под босыми ногами. Вся эта мощная военная машина кажется несокрушимой, как и ее братья, что плывут впереди и за кормой, ожидая приближения врага.