Эрнст Удет - Жизнь летчика

• Название: Жизнь летчика
• Автор: Эрнст Удет
• Издательство: Doubleday
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

Эрнест Удет – один из самых ярких летчиков в истории немецкой авиации, легендарный истребитель в годы первой мировой войны, в 1930-е годы стоявший у истоков Люфтваффе, пилот-испытатель, космополит по своим политическим взглядам, путешественник, способный художник-карикатурист, человек, имевший множество друзей и поклонников по всему миру.

Удет родился в семье мюнхенского предпринимателя 26 апреля 1896 года и заинтересовался авиацией еще в детстве. Cемейная легенда гласит, что первым его знакомством с воздухоплаваньем стал прыжок с крыши дома с зонтиком в руках. Удет начал первую мировую войну в качестве курьера-мотоциклиста, но был переведен в авиацию и впоследствии стал одним из наиболее известных пилотов-истребителей Имперской германской армии. Одержав 62 подтвержденные победы в воздухе, он пережил войну, добившись второго результата после «Красного барона» Манфреда фон Рихтгофена. Невероятный успех Удета отчасти объясняется тем, что в нем удачно совмещались два ключевых для пилота-истребителя качества – превосходный пилотаж и выдающееся тактическое зрение. Но немаловажную роль сыграла и просто удача. Удет был практически единственным пилотом-асом первой мировой войны, который сумел покинуть в воздухе поврежденный самолет и остался при этом в живых.

---

Смерть Удета стала косвенной причиной еще одной невосполнимой потери для Люфтваффе. Вернер Мельдерс, выдающийся немецкий ас, одерживавший победы в Испании, Франции, России и первым преодолевший рубеж 100 сбитых самолетов, получив сообщение о смерти Удета, срочно отправился в Берлин на похороны, но в условиях плохой видимости транспортный Хе-111, на котором он летел пассажиром, при заходе на посадку в Бреслау задел крылом за фабричную трубу и разбился вместе со всеми, кто находился на борту.

Е.М. Ковалев

Полет над вражеской территорией

Не успел я войти в комнату, как услышал слова Ниехауса: «Удет, ступайте и доложите о своем прибытии лейтенанту Юстиниусу. Он уже дважды за вами посылал.»

Я поправил фуражку так, чтобы кокарда находилась точно над переносицей и направился по дороге, идущей вдоль шеренги серых бараков. Курсанты-летчики, возвращавшиеся с утреннего марш-броска, с бряцанием и лязганьем промаршировали мимо меня, неся полевые ранцы и карабины.

Что могло понадобиться от меня Юстиниусу? Может быть он выяснил наконец, кто облил бензином хвост собаки, принадлежащей нашему капитану? Стал бы он вообще беспокоиться об этом? Кроме того, вряд ли он находится здесь, в Дармштадте, только для того, чтобы устраивать нагоняй пилотам. Прежде у него не было обыкновения вмешиваться во внутренние дела резервистской летной части.

Я постучал в узкую дверь, на которой была прикреплена маленькая белая карточка: «Л-т. Юстиниус» и вошел.

Юстиниус, в форменной рубашке, лежал на своей койке. Его китель был повешен на спинку кресла, в петлице была прикреплена бросающаяся в глаза ленточка Железного Креста. За открытым настеж окном разгорался погожий летний денек.

Я встал по стойке смирно.

«Садитесь, Удет», сказал Юстиниус, ногой столкнув со стула на пол пачку газет.

Я присел и уставился на него в ожидании.

«Сколько Вам лет?», начал он без предисловий.

«Девятнадцать, герр лейтенант».

«Хм», проворчал он, «слишком молод.»

«Но скоро мне исполнится двадцать», добавил я быстро, «в апреле следующего года.»

От смеха у его глаз собрались морщинки. «Ну что ж, тогда вам лучше с этим поторопиться», сказал он. «А как вы начали летать?»

Я начал понимать, зачем он меня позвал.

«Когда мне должно было исполнится пятнадцать, я был отчислен из мотоциклетной части, к которой был приписан в качестве добровольца», ответил я нетерпеливо, «и немедленно подал рапорт о переводе в резервистскую летную часть. Но они отказались меня взять.»

«Почему?»

«Потому что я был тогда еще молод», признал я неохотно.

Юстиниус снова засмеялся. «И что было потом?»

«После этого я получил подготовку в качестве частного пилота на заводе Отто в Мюнхене.»

«За свой счет?»

«Мой отец заплатил две тысячи марок и отделал ванную комнату для господина Отто.»

Я хотел продолжить, но Юстиниус прервал меня, взмахнув рукой. Он поднялся, и долго разглядывал меня своими жесткими голубыми глазами. «Хотите летать со мной пилотом?», спросил он.

Хотя я уже ждал, что он именно так и скажет, я все равно покраснел. От радости. Потому что Юстиниус – отличный парень. «Чертов сердитый пес», говорили о нем курсанты.

«Конечно, герр лейтенант», взревел я против всех правил. Он кивнул мне дружески.

«Хорошо».

Я встал и направился к двери. Не успел я дойти до нее, как он вернул меня. «Этим вечером свободны?» Когда я ответил, что да, он сказал, "Тогда нам нужно отпраздновать наше «'бракосочетание», Эмиль.

"Да, господин лейтенант, Франц.

Говоря с ним, я рискнул ответить именно так. На языке пилотов имя «Эмиль» по традиции носили все пилоты, а имя «Франц» – наблюдатели. Но я еще не осмеливался назвать его просто «Франц».

К утру мы вернулись. Я просрочил свою увольнительную и Юстиниус набросил свой офицерский плащ мне на плечи, чтобы я смог пройти мимо часовых.

На следующий день, во время тренировочных полетов над Гриесхаймской равниной мы с моим курсантом чуть было не разбились. Перебирая в памяти разговоры прошлой ночи я забыл вовремя постучать по его летному шлему. Этот парень, высокий, толстый торговец деликатесами всегда слишком торопился выравнивать самолет при посадке. Я должен был подавать ему команды с помощью прогулочного стека. На этот раз он получил от меня сигнал в самый последний момент.

Четырнадцать дней прошло с тех пор, как я присоединился к 206-й эскадрилье в Хейлигкрейце. Каждый день мы с Юстиниусом совершали несколько полетов. Наша обычная работа заключалась в корректировке артиллерийского огня. Мы летали над одним и тем же участком фронта, где Три Уха, черное и белое озера, оттененные склонами Вогезов, слепили нас как бассейны с расплавленным свинцом.

Только изредка нам приходилось летать дальше. Однажды мы залетели так далеко, что смогли увидеть круглое навершие церковного шпиля в Диэ, видневшегося за грядой холмов. Когда-то давно, когда началась война, мы были мотоциклистами. Сколько же времени прошло с тех пор – девять месяцев, или девять лет? Пятеро из нас отправились на фронт в самом начале войны, в августе, но только трое вернулись домой в декабре. Одного убили французы, другой покончил жизнь самоубийством, потом что не смог примириться с войной и с тяжелыми требованиям службы. Как все это далеко в прошлом! Иногда я думаю, что все это случилось со мной в какой-то другой жизни.

Временами мы встречали противника. Но мы, пилоты самолетов-разведчиков, не могли причинить друг другу никакого вреда. У нас на борту почти не было никакого оружия и обе стороны это знали. Поэтому мы расходились как корабли на море. С началом осени война в воздухе становилась все более жестокой. Поначалу с самолетов на войска внизу стали метать стальные стрелы. Сейчас начали изготавливать бомбы, воздействие которых было почти равно эффекту от разрыва снарядов. Для того, чтобы поразить противника возможностями этого нового изобретения, 14 сентября был предпринят воздушный налет на Бельфор, в котором участвовали все имеющиеся в наличии самолеты.

Юстиниус и я летим вместе. Стоит серый день и мы прорываемся сквозь пелену облаков только на высоте трех с половиной километров. Здесь наверху стоит удивительная тишина, воздух почти неподвижен. Наш Авиатик-B со 120-сильным мотором Мерседес скользит в вышине как лебедь. Юстиниус часто перегибается через борт чтобы посмотреть на землю, видимую сквозь разрывы в облачном покрове.

Внезапно раздается резкий металлический звук. Как будто оборвалась струна пианино. В следующий момент машина накреняется влево, входит в штопор и, вращаясь, падает в облака. Впереди я вижу бледное и вопрошающее лицо обернувшегося ко мне Юстиниуса. Я пожимаю плечами. Я и сам еще не знаю, что произошло. Я знаю лишь, что должен давить на правую педаль со всей силы и удерживать штурвал до тех пор, пока мои руки не начинает сводить от напряжения. Мы теряем почти километр высоты, прежде чем мне удается выровнять самолет. Он все еще кренится, но больше не вращается и у нас появляется надежда, что мы сможем приземлиться. Но это означает плен! Мы все еще в пятнадцати километрах от немецких траншей.

Юстиниус указывает на правое верхнее крыло. Я вижу, что растяжка, на которой крепится трос, вырвана с мясом. Трос болтается в воздухе и давление воздуха выворачивает крыло вверх. Мы планируем на восток, по направлению к Швейцарии. Для того, чтобы замедлить потерю высоты, я периодически запускаю двигатель. Машина тут же снова начинает поворачивать в сторону. Крен все больше и больше, и я боюсь, что мы опять войдем в штопор. Я останавливаю двигатель.

Мы выходим из облаков над Монбельяром. Альтиметр показывает 1800 метров, и швейцарская граница все еще в 12 километрах от нас. Кажется, что мы никогда до нее не долетим.

Юстиниус встает на ноги и медленно вылезает из кабины на правое крыло, направляясь к центральной стойке. Здесь он ложится на крыло, его ноги болтаются в воздухе. Мое сердце поднимается к самому горлу только при виде одной этой картины. Мы находимся на высоте 1600 метров. Я вновь запускаю двигатель, и машина снова кренится в сторону. Противовес, который обеспечивает Юстиниус ощутим, но не достаточен.

Я не смогу так долго удерживать штурвал. Я чувствую, что мои руки начинают дрожать. Я машу Юстиниусу. Рука, онемевшая от напряжения, не слушается меня.

«Назад», я кричу, «Ползи назад!» Слово «герр» и другие формальности забыты.

И Юстиниус возвращается. Медленно он ползет вдоль наклонной плоскости крыла и карабкается назад в кабину.

Несколько сильных ударов сотрясают самолет, тонкое деревянная перегородка между сиденьями наблюдателя и пилота разломана на куски. Появляются две руки, в кровь разбитые разлетевшимся на куски деревом, хватаются за штурвал. Юстиниус здесь, он помогает мне!

Его бледное лицо, покрытое испариной от потери сил, появляется в проломе. «Мы должны продержаться, парень», кричит он, «до Швейцарии». Мы находимся на высоте тысяча метров и все еще в восьми километрах от границы.