Виктор Слипенчук - Заметки с затонувшей Атлантиды

• Название: Заметки с затонувшей Атлантиды
• Автор: Виктор Слипенчук
• Жанр: Политика
• Год: 2005

«Не могу молчать», — так граф Лев Николаевич Толстой назвал своё публицистическое выступление в пользу отмены смертной казни в России. Выступление было записано на фонограф (один из первых приборов для механической записи звука и его воспроизведения), и теперь трудно сказать, кому надо быть обязанным (физикам или лирикам), что ознакомился с выступлением великого писателя ещё в школе.

Помнится, меня заинтересовало — граф. (Нем. Graf ) в раннее средневековье в Западной Европе — должностное лицо, представлявшее власть короля в графстве. У нас в России со времён Петра I и до 1917г. — наследственное дворянское достоинство, оно выше баронского и ниже княжеского. Чтобы получше уяснить субординацию, представил, что за царя-императора у нас — генсек КПСС, за князей — члены политбюро. Кандидаты в члены политбюро, пожалуй, были графами. А члены ЦК КПСС — баронами.

---

Гоголь Николай Васильевич, русский писатель, которому литературную известность принёс сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки». Живи он в наше время, словарь бы сообщил о нём — украинец. Тут, конечно, могут возразить: великоросс и малоросс — братья славяне с очень похожими языками. Тогда, чтобы уже поставить все точки над i , остановимся на Джозефе Конраде (настоящее имя и фамилия Юзеф Теодор Конрад Коженёвский), английский писатель. У меня есть его книга Гослитиздата 1936 года «Фрея семи островов» в переводе с английского. В начале двадцатого века в Америке его даже сравнивали с Львом Николаевичем Толстым. Но не это интересно. В возрасте, когда Владимир Маяковский писал — иду красивый, двадцатидвухлетний, Конрад ещё даже не приступал к изучению английского, а смотри ты, стал классиком английской литературы. По сути, стал англичанином, так что не будем вскидывать брови. Другое дело, разве можно представить себе, чтобы Конрад позволял себе в своих произведениях покрикивать на английский народ, народ, который является носителем языка его произведений. Нонсенс! Представить невозможно — европейская культура. Зато у нас всё возможно, именно о таких русских писал Достоевский в «Дневнике писателя», что это тип неумирающий; но всё же они более боялись и скрывали чувства, а теперь нет-нет, и вдруг прорвётся, на самую середину, такой господин, который считает себя совсем уже в новом праве.

И что же надобно такому господину? — спросим мы.

Оказывается, встать посреди собрания и вдруг что-нибудь гаркнуть на чистейшем национальном наречии, — свистнуть кому-нибудь оплеуху, отмочить пакость девушке и вообще тут же среди залы нагадить: «Вот, дескать, вам за двухсотлетний европеизм, а мы вот они, все как были, никуда не исчезли!»

Ну, вот гаркнул советский поэт на чистейшем русском — русский народ, не люби Ермака!

Да разве ж в Ермаке дело. Дело в народных песнях о нём. Это же целый пласт русской культуры, освоения Сибири, бытования, продвижение русского языка, в том числе и в Казахстан. Когда Гоголь писал «Тараса Бульбу», основным историческим источником для него были народные песни того времени. Впрочем, ни в ликбезе дело, а в степени унижения русского народа. Всё можно, всё сойдёт с рук — оскорбить русских по-русски это, знаете-с, приятно-с. Вот куда зашло дело.

Теперь уместен вопрос — было ли гражданское общество в СССР при Горбачёве, а в России при Ельцине? И есть ли это гражданское общество сейчас, при Путине?

Власть, народ и гражданское общество

После всех этих унижений, которые здесь (из-за краткости очерка) и рассмотреть-то невозможно, хочется сказать: никакого гражданского общества не было и не могло быть. Но это на первый взгляд. На взгляд учёного, который любые события созерцает с высоты умственных стратосфер, или из-за Кремлёвской стены. А если ты живёшь среди народа, и в часы пик тебе мнут бока и отдавливают ноги, потому что задержалась очередная электричка. И ты сам в толпе, наезжая на кого-то, чувствуешь, что и ты весьма конкретная частичка населения, вполне определённо скажешь: народ и гражданское общество были, есть и будут всегда.

В самом деле, если есть народ — гражданское общество созидается легко и просто. А вот посредством гражданского общества созидать народ мне представляется делом весьма затруднительным. Впрочем, я не намерен слишком сильно различать то и другое, мне представляется более важным заметить, что наше общество особое. Да-да, особое, не в смысле избранности, а по форме становления и несения своих общественных функций. Иногда эти функции настолько необычны для любого из европейских народов, что уже хочется говорить о загадочной русской душе. Но не будем столь углубляться. Со времен Брежневского застоя и до времён Горбачёвской перестройки между партией КПСС и народом существовал как бы негласный договор, консенсус. Партия брала на себя власть во всех сферах: идеологии, науке, образовании, здравоохранении, в средствах массовой информации, в общем, везде. Взамен она обещала коммунистическое общество, рай на земле. Где от каждого человека будет взято по способностям, а воздастся — по потребностям. Но пока коммунистического общества не было, нам необходимо было жить будущим, то есть мечтами, и мы жили. Мы жили при развитОм социализме, при котором от каждого требовалось по способностям, а воздавалось по труду. (Скажем прямо, далеко не всегда воздавалось.) Но сейчас не об этом речь.

В идеале с обеих сторон были предъявлены воистину великие Библейские ценности, и консенсус состоялся. Так что, когда народ, как в Пушкинском «Борисе Годунове», безмолвствовал, это вовсе не значило, что его не было. Он был, и он безмолвствовал в силу негласного консенсуса. «Мы предоставили вам власть в расчёте на коммунистическое завтра. — Где оно, где?!». Для власти это звучало, как боевой клич — действовать.

Молчание почти всегда можно было воспринимать, как знак согласия. Безмолвствование — нет. По напряжённому красноречию оно всегда превосходило базарный шум, и власть считалась с ним. Критические публикации в прессе (если уж случались) принимались властью к неукоснительному исполнению. Отчёты, с приписками несуществующих успехов. Суды над диссидентами, как тунеядцами, иногда показательные. Лишения гражданства и выпроваживание из страны известных литераторов. Это ведь не только и не столько уступки Западу, сколько реакция на красноречивое безмолвствование своего народа.

Словом, гражданское общество при Брежневе было. Тем более оно было при Горбачёве. Захватывающие политические диспуты в Верховном Совете СССР приковывали к экранам телевизоров всё население страны подобно самым остросюжетным спектаклям. Люди обсуждали столкновения мнений на голубом экране везде: на фабриках и заводах, на остановках автобусов и даже в очередях. Такого в Верховном Совете СССР никогда не было и, как-то совершенно безболезненно, мы стали называть его иностранным словом «парламент», от слова “ parler ” говорить. Следом за ним, естественно, стали утверждаться и другие слова: парламентарий, парламентёр, плюрализм, консенсус, менталитет и так далее, и так далее. В Берлине рухнула разделяющая страны стена, в Москве, ещё при Верховном Совете, лопнули опоры, оберегающие русский язык.

Лавинообразное нашествие иностранных слов было похоже на оккупацию, на новое татаро-монгольское иго, которое, как говорится, ещё предстоит по-настоящему переварить русскому языку. Но не об этом речь.

В начале было Слово. А за словом всегда стоят люди. И они пришли — люди Запада, они буквально ринулись в Советский Союз. В основном это были наши люди, учившиеся в Сорбонне, Кембридже и Гарварде. Они пользовались иностранными словами, точно своими, но мы-то в большинстве своём не понимали их. И русский народ, носитель русского языка, приостановился. Кто они такие, эти люди Запада?

Горбачёву ещё верили, надеялись, что в трудное для всех время, как бывало и раньше в советской действительности (выборы в первые президенты СССР не назовёшь лёгким временем), он обопрётся на весь советский, то есть в большинстве своём русский народ. Нет, его выбрали в первые президенты СССР в парламенте, уже превратившемся в говорильню, причём малопонятную для русского народа (с всякими там «менталитетами и консенсусами»).

Стало быть, Горбачёв стал первым президентом СССР без воли русского народа?! У них там, в парламенте, «менталитеты и консенсусы», а нас, русских, уже как бы и нет?!

Народ приостановился — выходит, власть расторгла с ним негласный, так называемый, консенсус?! Ну, что ж, пусть в СССР нас как бы и нет, но в своей-то России мы ещё есть. И взор народа упал на Ельцина.

Горбачёва ещё превозносили за рубежом, выбирали в почётные немцы, вручали Нобелевскую премию, а его политическая карьера в России уже была решена (заканчивалась) — русский народ отвернулся от него, следил за Ельциным.

К тому времени в глазах народа он был не то чтобы Христосиком, но многие старушки в церквях называли его «старотерпцем». Да и то: уже был выдворен из первых секретарей МГК КПСС, ушёл из КПСС, с моста в реку падал. Да-да, для многих он был подлинным страстотерпцем. Ведь мы все знали, как его «ушли» из кандидатов в члены политбюро ЦК КПСС. Как эффектно, хлопнув дверью, он сам покинул КПСС. А что в реку с моста упал — мы думали, «враки», оговаривают нашего богатыря.

Некоторые известные русские писатели не приняли Ельцина, призывали народ не смотреть телевизор, мол, ящик для оболванивания. Странным казался призыв, смехотворным — сами в главном парламенте (центре шабаша) сидят, так сказать, штаны протирают — и ничего. А нам нельзя, за нас они опасаются — лицемерие, да и только.

Вот откуда берёт начало неверия в русский народ, дескать, есть ли он?

Есть. Мы сами на своих руках принесли Ельцина и вверили ему верховную власть, сделали первым президентом России. Конечно, и Запад постарался, посредством гарвардских, кембриджских и сорбонских мальчиков, посредством наших зарубежных писателей, в том числе и писателя из Вермонта, который через океан советовал президенту «быть поменьше русским». Странный совет, но народ истолковал его в свою пользу — мы не ошиблись, Ельцин наш, русский, он позаботится о нас. Кажется, именно в это время он обозвал советский народ «быдлом». Но мы не приостановились. На этот раз мы как-то даже не сразу заметили, что за словом «советский» напрямую стоим мы — русские.