Алексей Слаповский - Оно

• Название: Оно
• Автор: Алексей Слаповский
• Издательство: Изд-во Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-14954-6

Можно сказать, что «Оно» — роман о гермафродите. И вроде так и есть. Но за образом и судьбой человека с неопределенным именем Валько — метафора времени, которым мы все в какой-то степени гермафродитированы. Понятно, что не в физиологическом смысле, а более глубоком. И «Они», и «Мы», и эта книга Слаповского, тоже названная местоимением, — о нас. При этом неожиданная — как всегда. Возможно, следующей будет книга «Она» — о любви. Или «Я» — о себе. А возможно — веселое и лиричное сочинение на сюжеты из повседневной жизни, за которое привычно ухватятся киношники или телевизионщики. «Вычислить» Слаповского трудно, в том числе ему самому. Этим он и интересен.

---

— Значит, это правда, что вы идейный человек? Я к тому, что уважаю идейных людей. Человек без идеи — быдло, животное.

— А психические больные? Они ведь тоже с идеями?

— Часто. Но они-то как раз не быдло. Я обожаю психов: безумие есть форма гениальности, гениальность — форма безумия. Мне нравятся комсомольцы, до безумия преданные идее. Идея становится их невестой или даже женой. И они делаются могучими. У вас в университете есть такой — Гера Кочергин, знаете?

— Слышал.

— Он почти клинический идиот, его мой отец полгода назад лечил, я другого такого урода не знаю, он прекрасен. И даже фамилия Кочергин — почти как Корчагин. Кстати, Павел Корчагин, в сущности, средневековый рыцарь, для которого существуют только две вещи: чаша Грааля, то есть светлое будущее, и любовь к прекрасной даме. Платоническая, само собой. От которой он может отказаться ради чаши Грааля.

Сотин говорил так, будто уже стал профессором, как его отец, известный в городе психиатр, и читал лекцию студентам. Он был преисполнен самоуважения, самолюбования, сознания своей исключительности. Валько это очень понравилось. Ему тоже хотелось бы так, но оно не умело.

— Печально, — продолжал Сотин, — но подобных рыцарей мало. Большинство — прохиндеи.

Ничего удивительного, что двадцатилетний студент в ту пору открыто говорил такие вещи. Во-первых, студент особенный: умный, начитанный. Во-вторых (из-за чего не надо бы и во-первых): кто только ни говорил тогда подобных вещей! Среди своих, правда, поэтому безбоязненность Сотина на Валько произвела впечатление. А Сотин признался:

— Знаете, я и жуликов тоже люблю. Я люблю смотреть, как они охмуряют плебс, как они заставляют массу копошиться в дерьме и смеются над этим. Итак, вы рыцарь или карьерист, скажите честно?

— Я не то, ни другое, — с тайным удовольствием сказало Валько.

— А что же вы? — задал Сотин вопрос в такой форме, что удовольствие Валько удвоилось.

Валько усмехнулось. Оно удивлялось само себе: еще вчера никто не смог бы вызвать его на откровенность. Оно привыкло чувствовать себя чем-то вроде инопланетянина среди землян; фантастику, кстати, оно любило, особенно зарубежную, как и многие из его поколения, кому подобная литература заменяла философию — им казалось, что там ближе к коренным вопросам бытия, чем в официальной науке про общество, т. е. марксистко-ленинской, и уж тем более, чем в советских художественных книжках. Валько нравилось, что многие фантастические книги бесполы; пусть они даже строятся на любовном сюжете, но, как правило, без плотских подробностей, без размазывания, главное все-таки — Космос, Будущее, Прошлое, Иные Миры и т. п. Фантасты ведь, за редким исключением, имеют ум детски-любознательный, хоть и развитый, им нравятся фитюльки и бирюльки их выдумок, основанных на непреходящем изумлении, что даже Луна ужасно далеко, не говоря о прочих планетах, или, возможно, у них математический ум, что не входит в противоречие с детскостью, поэтому их рассказы так похожи на хитросплетенные задачи с ловким и неожиданным ответом; Салыкин вот не любил фантастику (выяснилось, когда подружились), ворчал, что это ненастоящие события, происходящие с ненастоящими людьми, а Валько как раз это и устраивало: оно чувствовало себя похожим больше на этих выдуманных людей, чем на реальных. Иногда, впрочем, наоборот, Валько казалось себе единственно реальным существом, остальное же — мираж, призраки. Но опасность, исходящая от этих призраков, серьезна. И ежедневна. И надо быть бдительным.

(И при этом Валько умудрялось сотрудничать с призраками, да еще и в призрачных делах — комсомольских. Но Валько не вникало в них, для него главное было: получить задание, в срок и хорошо выполнить его и заслужить похвалу. Оно по-прежнему, как во время жизни с мамой, больше всего любило, когда его хвалят. Похвала ведь — лучшая форма подтверждения твоего существования на свете.)

И вот появился Сотин, бесшабашно и безбоязненно умствующий, и Валько увидело в нем какую-то родственность. Наверное, оно было бы таким же, если бы родилось мужчиной. Валько захотелось выглянуть, приоткрыться.

Оно сказало:

— Я забавляюсь. Меня не интересует карьера, как таковая. Ее надо делать серьезно, а я этого терпеть не могу. Я просто играю в эту игру, вот и все, — уверенно сказало Валько то, о чем подумало лишь сейчас, но так, будто это и впрямь являлось его жизненной установкой.

— То есть вы не верите в светлое будущее?

— Меня будущее вообще мало волнует. То есть свое — да, общее — нисколько.

Сотин кивнул:

— Меня тоже. Я, знаете, тоже ведь и карьерист, и подлец, и все прочее, но не до конца. Не до донышка. Кто-то на это тратит силы, старается, кто-то естественный подлец, от природы, а я просто себе это разрешаю. Тоже, наверно, игра. Мы похожи. Кажется, я впервые встретил такого же интересного человека, как я сам. Только, знаете, вы как-то скучно играете. Вы слишком соответствуете тому облику, который выбрали. Не курите и даже вот не пьете.

А Валько и в самом деле, хоть и научилось, бросило курить. Выпивать с друзьями-студентами сначала пробовало, надеясь, что с помощью этого войдет в их братство, но скоро поняло — не получается, все равно оно остается отдельным, особым. К тому же, в алкоголе опасность: Валько почему-то сразу же потягивало на слезу и на желание все рассказать о себе первому встречному.

С Сотиным же эта настороженность исчезла. Не страшно было проболтаться — уже потому, что Сотина мало интересует все, что не он сам.

— Могу выпить! — сказало Валько.

— Сделайте одолжение!

Сотин налил полный стакан.

Валько взяло, понюхало:

— Мерзко пахнет.

— В этом и смысл! — воскликнул Сотин. — Пить такую мерзость — унижение организма, но унижение добровольное! Тоже игра.

Валько выпило и заметило Сотину:

— Вы, между прочим, тоже не курите.

— Не курю. И пью довольно редко. Занимаюсь зарядкой. Я вообще очень рациональный и практичный человек. Еще я фарцовщик, спекулянт. Люблю, когда имеются карманные деньги, папа избаловал. Сейчас он в другой семье, это неплохо, у него комплекс вины — и денег подбрасывает, и выручит, если что. Но я люблю жить широко. А грабить его не хочу — есть остатки совести, как ни странно. И учусь отлично. То есть, можно сказать, веду двойную жизнь. От понедельника до субботы примерный студент и комсомолец, я ведь тоже комсомолец, взносы аккуратно плачу, а с вечера субботы до понедельника — разгульный тип. Хотел бы сказать, что бабник, но нет. Девушки дают мне мало и не те, какие нравятся. Я ведь урод, сами видите. Астеническое телосложение, нос длинный, глаза маленькие. И не могу утерпеть, чтобы не завести умного разговора, а они это ненавидят. Вы мастурбацией не занимаетесь?

— Нет.

— Врете, скорее всего. Я занимаюсь почти каждый день. Добился больших успехов.

— Какие тут могут быть успехи?

— Не скажите! Дело не в способах, не в механике, а в том, как перед этим достичь нужной релаксации и как в процессе оказаться в состоянии транса. Интересуетесь?

— Нет.

— Врете, скорее всего. Ну да ладно. Все мы жертвы своих комплексов и фобий. Я сам такой. Я решил заниматься чужими комплексами и фобиями, чтобы не слишком концентрироваться на своих. Итак — будем дружить?

— Будем.

14.

Стали дружить.

Валько, не имевшее в себе ничего доподлинно настоящего (так оно привыкло о себе думать), то есть ясной цели и преобладающего стремления, которые объяснили ему, зачем оно живет, увидело в Сотине пример того, как можно сочетать разные цели и стремления. То есть взять количеством. При этом главное, самое главное, за что зацепилось Валько: ни к чему не относиться горячо; оказывается, это и настоящие люди умеют, ибо Сотин постоянно декларировал, что все в жизни ему интересно только в той степени, в которой это может быть забавой умного человека. При этом, конечно же, все-таки что-то важнее, а что-то второстепеннее. Постижение человека, высказывался Сотин, вот мое призвание, остальное — средства для жизни. И добывать их надо — играючи!

Валько увидел, как это делается. Сотин раз-другой занес к Валько товар под тем предлогом, что дома могут возникнуть вопросы, только на пару дней. Потом, поняв, что Валько человек надежный, начал использовать его квартиру как склад, а иногда и как лавочку. На улице, в институтском туалете, в каком-нибудь закоулке торгуешь наспех, без выдумки, а тут появляются варианты. Например, перед робким юношей, выклянчившим у папки с мамкой энную сумму на джинсы, он выкладывал сначала что-то фирменное и запредельно дорогое — «Super rifle», «Lee», «Levi Strauss» и т. п. Яркие пакеты, наклейки, лейблы.

— Двести пятьдесят, друг мой!

Юноша мялся:

— А подешевле?

Сотин, не скрывая пренебрежения, доставал другие джинсы: изделия стран соцлагеря — Польши, Югославии, Венгрии и даже Монголии. Выглядели они рядом с фирменными как крашеная мешковина. Юноша уныло глядел на них, а Сотин говорил: