Жильбер Синуэ - Порфира и олива

• Название: Порфира и олива
• Автор: Жильбер Синуэ
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: Транзиткнига
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036589-6: 5-9713-2209-5: 5-9578-3983-3

От смерти и Воскресения Спасителя нашего прошло всего двести лет, а в христианской церкви, еще гонимой и преследуемой, уже наметился раскол!

Чтобы примирить враждующих, вернуть веру сомневающимся и принести христианству НОВУЮ СИЛУ И СЛАВУ, наследие Святого Петра должен принять НЕОРДИНАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

Но он, похищенный из родной Фракии римскими легионерами и проданный в рабство, еще не предчувствует своего грядущего величия...

Так начинается история Калликста I — загадочнейшего Папы раннего христианства...

---

— Вот, господин, это здесь.

Калликст поднял голову. Этот дом походил на тысячи других. Обшарпан не больше прочих, но и не меньше. Однако не было никакой причины предполагать, что мальчик лжет. Он дал ему асс, привязал лошадь к каменной тумбе, затем постучался в дверь.

Тут посетителя ждал новый повод для удивления: человек, открывший ему, смахивал на раба, самого обычного, такого же, как все рабы.

— Я прибыл из Александрии. Меня прислал епископ Деметрий.

Человек при этих словах не нахмурился, не насторожился, ответил просто:

— Следуй за мной.

Он повел гостя к шаткой лестнице. Проходя по лестничной площадке, Калликст услышал влажный кашель, перемежаемый хриплым дыханием. Перехватив его вопросительный взгляд, спутник смиренным тоном обронил:

— Чума.

Но вот они подошли к двери, на которой было выгравировано изображение рыбы. Дверь оказалась не запертой. Привратник испарился, а Калликст внезапно предстал перед сидящим человеком. Тот медленно поднял голову, и тусклый свет масляной лампы упал на его лицо.

Ошеломленный Калликст узнал Ипполита.

Молодой пастырь, похоже, изумился не меньше пришельца.

Оба долго смотрели друг на друга в молчании, словно каждый старался уверить себя, что это не сон. Фракиец опомнился первым:

— Ты, здесь? Но как?..

— Я там, где должен быть. На службе Господней. Однако я точно так же мог бы задать этот вопрос тебе. Я считал, что ты скрываешься в безопасном месте, где-нибудь на Александрийском побережье или в Пергаме, и транжиришь там миллионы, которые украл у евреев, клиентов банка твоего прежнего хозяина.

Калликст задышал глубже, пытаясь успокоиться. Поистине годы нисколько не смягчили глумливого тона, свойственного Ипполиту.

— Я прибыл сюда из Александрии. С важными известиями. Меня прислал епископ Деметрий.

— Деметрий? Да что это с ним, с какой стати он доверился субъекту твоего сорта?

— Могу я видеть папу? — только и спросил Калликст, оставляя предыдущую фразу без комментариев.

— Ты видишь его! — раздался голос за спиной гостя.

Фракиец вздрогнул. Он не слышал, как позади него снова открылась дверь. Теперь ему навстречу шел тощий, довольно малорослый человек, в серых глазах которого, однако, светилась воля, а нервическая порывистость движений говорила о достаточно твердом характере. Вспомнилось описание, которое дал ему Климент: «Это уроженец Африки, но по складу совершеннейший римлянин, более склонный рушить препятствия на своем пути, чем пытаться обогнуть их».

— Святой отец, — встрял Ипполит, — этого человека зовут Калликстом. В прошлом раб блаженного Аполлония, затем одно время управитель делами префекта анноны, а ныне вор, голова которого оценена в двадцать тысяч денариев.

Калликст бросил на него свирепый взгляд. Эх! Если бы можно было обойтись с этим типом, как Господь — с торговцами во храме!

— Что тебе нужно? — сухо осведомился Римский епископ.

Фракиец вытащил из своего пояса кожаный футляр:

— Послание епископа Деметрия.

Папа схватил футляр и, вытащив оттуда свиток папируса, протянул его Ипполиту. Насупив брови, сказал:

— Прочти. У тебя пока еще глаза хорошие.

Ипполит начал:

«Виктора, наместника святого Петра, Деметрий, епископ Александрийский, S.D.[59]

До меня дошли сведения, будто ты намереваешься предать анафеме наших братьев из азиатских церквей, которые отказываются разделить позицию Всемирной Церкви относительно даты празднования Пасхи.

Тебе ведомо, что когда ты созвал провинциальные синоды, чтобы положить конец этой распре, разделившей Церковь на восточную и западную, я одним из первых присоединился к твоему мнению. А стало быть, ныне мне более чем кому-либо пристало посоветовать тебе отказаться от этого замысла.

Мне и впрямь представляется, что празднование Пасхи в день смерти Господа, а не в день его воскресения не дает достаточных оснований для того, чтобы взять на себя такую ответственность как отлучение целых церковных общин. То, что я тебе сейчас говорю, я говорю со всем почтением, более чем ясно сознавая собственные малость и несовершенство перед лицом наместника Петра. Но, тем не менее, должен уведомить тебя, что здесь, в Александрии, мое мнение разделяет большинство просвещенных людей.

Они принимают во внимание, что невозможно винить наших братьев в Азии за то, что они всего лишь продолжают следовать старинным почтенным традициям. До сей поры греческая и латинская церкви жили бок о бок, единые в своем поклонении Господу, Спасителю нашему. Твои предшественники проявляли большую терпимость по отношению к азиатским епископам; особенно Аникит, когда у него возникли разногласия с епископом Поликарпом.

Мы побуждаем тебя не отказаться от своих настояний, а лишь действовать осторожно, следуя их примеру. Нам же больше ничего не остается, как только ждать, когда наши молитвы воплотятся в жизнь. Я уверен, что милость Всемогущего Бога, в конце концов, просветит наших азиатских братьев. Итак, да соизволит он внушить тебе доброе решение.

Vale[60]».

Папа сидел на низенькой скамеечке и с задумчивым видом теребил свою бороду.

— Как вышло, что Деметрий доверил тебе это послание?

Тон понтифика был недвусмыслен, но Калликст испытал к нему благодарность хоть за то, что он не прибавил: «Ведь не похоже, чтобы ты заслуживал особенно надежных рекомендаций».

— Ему предлагали нескольких человек на выбор. Епископ остановился на мне.

— Это не ответ на вопрос. Почему язычнику отдали предпочтение перед христианами? — вмешался Ипполит.

— Язычнику? — удивился Виктор.

Калликст покачал головой:

— Ипполит не мог этого знать, но я теперь христианин.

— Как?! Что ты сказал? — Сын Эфесия уставился на него растерянно и вместе с тем скептически. — Ты? Христианин? Ты, который яростнее всех нападал на нашу веру? Ты, кто...

Калликст резким жестом прервал его:

— Да, я христианин. Обстоятельствам и, бесспорно, милости того Бога, которого я так долго отвергал, удалось взять верх там, где ты потерпел поражение.

Во взгляде Ипполита впервые промелькнуло живое чувство. Искреннее волнение, в котором память прошлого смешивалась с переживанием настоящего. Он прокашлялся, потом заговорил снова, на сей раз почти тихо:

— Ты... Ты правду говоришь?

— Меня разыскивают все власти страны. До своего обращения я вел далеко не образцовую жизнь. Если я взял на себя эту миссию добровольно, то именно потому, что здесь, в Риме, я рискую жизнью больше, чем где бы то ни было в другом месте. Это мой способ покориться Господнему суду.

Поскольку Ипполит, совершенно обезоруженный, хранил молчание, заговорил сам прелат:

— Это странно... Ты не подумал о том, что если хочешь действительно исправить свои ошибки, для этого можно найти иное решение, не столь опасное, как то, что ты избрал?

— Мне уже указывали на это. Но я, к несчастью, лишен возможности материально возместить жертвам моего воровства их убытки.

Наступило продолжительное молчание. Потом наперекор всем обычаям Виктор сделал фракийцу знак преклонить колени. Он благословил его — жест был плавный, медлительный — и молвил:

— Мы признательны тебе за то, что ты сделал. Да отпустит тебе Господь твои прегрешения и позволит возвратиться к близким целым и невредимым.

Калликст поднялся, наклоном головы поблагодарил и спросил:

— Будет ли ответ для епископа Деметрия?

— Да. Ты скажешь ему, что его письмо меня тронуло, но он беспокоился напрасно. Ириней, епископ Лугдуна[61], разделяющий те же опасения, убедил меня не прибегать к крайним мерам, которые я предполагал. Отлучения азиатских церквей не будет...

Глава XLIV

Когда Калликст добрался до своего цизиума, была уже глубокая ночь.

Ведя лошадь в поводу, он пробирался по переплетающимся улочкам, положившись на свою память. Темнота, как обычно бывает в подобных случаях, сильно усложняла его задачу. Он, вне всякого сомнения, подумал бы, что заплутался и вышел далеко за пределы Рима, если бы не беспорядочный шум повозок, которые, выгрузив свои товары, катили к выезду из города. Худо-бедно ориентируясь, он, в конце концов, расчистил себе путь и пристроился позади галльской двуколки, влекомой парой быков, которые тащились, толкаясь и покачиваясь, занимая всю ширину улицы. Коль скоро возница, похоже, знал, какое ему требуется направление, Калликст подошел к нему:

— Хо! Друг, ты куда это собрался?

Вопрошаемый отозвался с сильным шершавым акцентом, свойственным латинским поселянам:

— На ту сторону Тибра, по Эмилиеву мосту.

У Калликста вырвался вздох облегчения: им было по пути. Один за другим они еще долго колесили по запутанным переулкам, миновали какой-то храм, которого он не смог узнать, пока не добрались, наконец, до четырехугольной просторной площади. Тут уж фракиец смог забраться в свою двуколку и предоставить лошади вести его дальше.