Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского

• Название: Приключения, почерпнутые из моря житейского
• Автор: Александр Вельтман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1957

Предлагаем знаменитый роман известного русского писателя А.Ф. Вельтмана (1800-1870 гг.). "Плутовской" сюжет, авантюрная интрига, оригинальные персонажи, искрометный язык повествования создают яркую картину подлинной русской жизни.

---

– Кто с национальной гордостью?… – спросил, подходя, один из большесветских юных мужей, во фраке с круглыми фалдами, в пестрой жилетке, вроде кофты. – Кто с национальной гордостью? Что за гордость национальная? Скажите, messieurs, какая быть может гордость национальная? Например, я…

– Например, ты… – начал было Чаров.

– Нет, mon cher, не шутя, ты о чем говорил? скажи, пожалуйста, о какой нации?

– Да дай договорить! у-урод!… – крикнул Чаров.

– Ну, говори, говори!

– Я хотел сказать, прежде всего, что ты, братец, ска-атина! Не выслушаешь и врешь.

– Non, vous badinez! [226] ведь я не знал, о чем вы тут рассуждали; я сказал только свое мнение… например, французская нация…

– Да молчи! Я пошлю за полицией, чтоб тебе рот заткнули!

– Ну, ну, говори! Что ты хотел сказать?

– Ты знаешь француженку, что у Далина?

– Какую это француженку, что в кондитерской, у… Файе? ah, une tr?s jolie brune!… [227] Представь себе…

– Иван! – крикнул Чаров, – беги в часть, скажи, что вот у него в трубе загорелось.

– Да я не понимаю, о ком ты говоришь? Какая француженка?… Ах, та, та, что у Далина… Madame, madame… [228] Черт ее знает… Знаю, знаю… я спрашивал у него, он говорит, что она теперь у Туруцкого в компаньонках.

– У Туруцкого? – прервал франтик в очках хриплым стариковским голосом, – Туруцкий – холостяк.

– Ну, что ж такое?

– Как, что ж такое?

– Ну, конечно, что за беда?

– Вот забавно, старикашка древнее Москвы.

– Стало быть, он был на пиру, который давал Святослав?

– Не знаю, братец; надо справиться в новой поэме в лицах.

– Послушай, тебе кто говорил? Сам Далин?

– Что, mon cher?

– Mon cher, ты ска-а-тина, ничего не слушаешь!… Тебе кто говорил про француженку? Далин?

– Далин, Далин; он сам мне говорил… именно, кажется, мне сам…

– Не может быть!

– Вот прекрасно, помилуй!

– Да врешь, братец, ты, ска-а-тина, все перепутал!

Интересуясь француженкой, Чаров отправился сам к Далину и вместе с ним, вы помните, к Саломее. Узнав про ее странное, несколько двусмысленное положение в доме Туруцкого, а вскоре потом, что она выходит за него замуж, Чаров так озлился на всех француженок, что всю ненависть свою к русским взвалил на них, называя безнравственными куклами, которые приезжают только развращать русские невинные и неопытные женские сердца, и не только женские, но и мужские и даже старческие.

– Ты что-то вдруг, mon cher, переменил свое мнение о француженках?

– Ну, врешь, у-урод, я не меняю своих мнений, может быть пьяный говорил другое… Знаете, messieurs, что теперь вся аристократия Франции перенимает тон и манеры у русских дам, приезжающих в Париж, ей-богу!

– Вот видишь, ты спорил, mon cher, со мною; положим, что грация принадлежит француженкам; но… ce je ne sais quoi [229] принадлежит именно русским дамам.

– А что ты думаешь, – сказал Чаров, – не следуй они глупой французской моде ходить в лоскутьях и не называй себя «дамами», тогда бы это je ne sais quoi объяснилось, ну, что за нелепое название dame, dame, dame! Ну, что – «дам»?

– Браво, браво, Чаров!…

Вошедший человек с письмом помешал расхохотаться как следует.

– От кого? – спросил Чаров.

– С городской почты.

– А!… Что за черт… monsieur… Чья это незнакомая женская рука?… – Чаров пробежал письмо и вдруг, вскочив с места, крикнул: – Карету! одеваться!

– Куда ты взбеленился? – Нужно; дело, неотлагаемое дело.

– Да доиграй, братец, партию.

– Мечта! некогда!… adieu, enfants de. la patrie, le jour de la gloire est arriv?! [230]

И Чаров, откуда взялась прыть, побежал в свою уборную, потому что и у него была уборная, которая годилась бы любой даме. Тут было трюмо, тут было все, все роды несессеров.

– Одеваться! – повторил он, бросясь на кушетку и читая следующие строки, писанные по-французски:

«Вы встретили меня у господина Далина как жертву несчастия и предлагали кров и покровительство. Я колебалась принять ваше предложение, потому что боялась ожить душою: мне хотелось быть где-нибудь погребенной заживо, не в столице, а в деревне. Предложение господина Туруцкого было сходнее с моим желанием. Но судьба послала мне новую беду. Старик влюбился в меня без памяти, предложил мне свою руку. Я чувствовала, что этому больному добряку нужна не жена, а заботливая нянька. Мысль, что я могу успокоить, усладить его старость нежными заботами, соблазнила меня, увлекла мое пылкое сердце, склонное к добру. Я решилась. Но когда пришла торжественная минута, во мне не стало сил посвятить жизнь на то, чтоб лелеять и баюкать труп. Я заболела. И теперь не знаю, что делать. Выведите меня из этого ужасного положения; приезжайте ко мне сейчас же по получении записки, мне необходимо с вами говорить… При первой встрече с вами я оценила вас…

Эрнестина»

– Эрнестина! Ах, какое имя! Эй! – крикнул Чаров.

– Чего изволите? – спросил вошедший камердинер.

– И я так худо понял ее!… Ну, что ж, одеваться-то!

– Что изволите надеть?

– Ска-а-тина! карету скорей!…

– Карету подали-с.

– Шляпу!

– А одеваться-то-с?

– Пьфу, урод! Ничего не скажет! Давай.

Чаров, как ошалелый, торопясь влезть скорее в платье, то попадал не туда ногою, то рукою, разорвал несколько пар жилетов и фраков и, наконец, схватил шляпу и поскакал.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Часть десятая I

Так вот, брат, Борис Игнатьич, какой казус!

– Да, вот оно; поди-ко-сь, разбирай!

– Да!

– О-хо-хо!

– Ну, а он-то что?

– Он-то? постоял-постоял, да и пошел; а теперь и валандайся с ним.

– Ах ты, господи!… Ну, а она-то что?

– А ей-то что? она ничего.

– Э, чу! – звонит барин.

– Слышу…

– Ступай!

– Так, брат, надоело ступать, что и не приведи господи… Что, кажется, за служба: «Эй! Борис!…» – «Что прикажете, ваше превосходительство?» – «Ну, что, как?» – «Да ничего, слава богу». А потом опять: «Эй, Борис! Ну, как, что?…» Вот-те и вся недолга. А поди-ко, вскочи с места раз сто в день, да столько же в ночь, да помайся маятником, так и узнаешь, как укатали бурку крутые сивки… пьфу! как укатали горку… Ну! замолола!… Чего изволите?

– Что, как здоровье Эрнестины… Петровны?

– Я вам сейчас изволил докладывать… Ох, бишь, ваше превосходительство изволили спрашивать.

– Что спрашивать?

– Да о здоровье госпожи мадамы.

– Когда ж ты докладывал?

– Да вот, сейчас только.

– Сейчас!… Ах, глупец!… В час бог знает какие могут быть перемены! Поди!… узнай… расспроси подробно… расспроси, как, что… да что ж доктор? а?

– Я докладывал, что Жюли говорит, что, дескать, вчера был их собственный доктор и прописал лекарство, порошки, а сегодня им неугодно доктора.

– Неугодно доктора?… как же это можно!…

– Да так, верно просто нездоровы, а не то чтобы больны.

– Просто нездоровы! Ах, глупец!… Ее надо уговорить… я ее уговорю… Это невозможно!… Давай… ну!

– Что прикажете?

– Дай… руку… пойдем.

– К чему ж, ваше превосходительство, беспокоиться-то вам: ведь уж сколько раз вы вчера изволили беспокоиться, а она и принимать вас не хочет.

– Не хочет! Как не хочет?… врешь! Не может принять: это дело другое.

– Я так и доложил.

– Врешь, не так. Поди, узнай: лучше ли; да скажи Жюли, чтоб она… уговорила ее… уговорила… понимаешь?… что нельзя… лекарство необходимо… слышишь? лекарство необходимо!

– Слышу, ваше превосходительство; ведь я уж, как изволили приказывать, раза три говорил… какое три, раз пять говорил, а Жули говорит, что они не хотят, то есть не могут принимать лекарства.

– Не могут? как не могут? – проговорил с испугом Платон Васильевич, приподняв голову с подушки вольтеровских кресел… – Не могут! Что ж это значит?… Что сделалось с ней?… От меня, верно, скрывают опасность… верно, скрывают!…

– Кто ж скрывает, сударь! Я так точно, аккуратно докладывал, как все есть, без утайки. Что ж и таить-то: известно, что они не русские, так у них, стало быть, свои обычаи. Вот, ведь я по чести доложу вашему превосходительству, что сроду не видывал, чтоб какая-нибудь мадам лечилась. Примерно сказать, у Мускатовых была мадам: сроду не лечилась; да и больна-то никогда не бывала; да отчего и больной-то быть: кушают, так сказать, для виду, только слава, что кушают; а сидят всё дома, при детях; а на детей-то ветерок не пахни; так и простудиться-то нельзя…

Платон Васильевич смотрел на Бориса и, казалось, внимательно слушал его.

– А уж сами изволите знать, – продолжал Борис, – что все француженки на одну стать: здоровье-то и здоровьем нельзя назвать; а вся болезнь-то их – дурнота. Понюхают спирту – и прошло; не то, что у нас: уж если заболел, так и слег, а как слег, так не скоро подымешь…

Под говор Бориса Платон Васильевич забылся. Борис на цыпочках выбрался из спальни.

Только что Борис за дверь, вдруг снова колокольчик.

– Ах ты, господи! – проговорил Борис, воротившись в спальню.