Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского

• Название: Приключения, почерпнутые из моря житейского
• Автор: Александр Вельтман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1957

Предлагаем знаменитый роман известного русского писателя А.Ф. Вельтмана (1800-1870 гг.). "Плутовской" сюжет, авантюрная интрига, оригинальные персонажи, искрометный язык повествования создают яркую картину подлинной русской жизни.

---

Рамирский не знал светской женщины, раздраженной, напуганной чужими опытами коварства, которая, боясь и сама быть жертвой доверчивого своего сердца, придерживается за кого-нибудь, чтоб в случае, когда обманчивый, ложный друг отнимет руку, не упасть со стыдом и убитым самолюбием.

– Скажите мне, Чаров, правду, – сказал он мнимому сопернику своему.

– Что такое? – спросил Чаров.

– Мне необходимо знать ваши отношения к Нильской. Чарову показался слишком несветским подобный вопрос.

Он настолько уже занят был Нильской и по самолюбию уверился в ее взаимности, что взглянул на Рамирского, как на жалкого несчастного влюбленного, которого даже по чувству человеколюбия должен разочаровать в тщетных надеждах.

– Мои отношения с Нильской? – повторил он, изменив к на с, – довольно интересны.

– Вы можете быть уверены в моей скромности.

– Я понимаю, в чем дело; вы хорошо сделали: предосторожность вовремя – не худо.

– Вы говорите по совести?

– Хм! Прочтите, – сказал Чаров, вынув из шкатулки небольшую записку.

Рамирский, содрогнувшись, развернул и прочел несколько строчек, написанных по-французски:

«Вы меня так обрадовали, что я целую вас тысячу раз. Не забудьте, что сегодня ввечеру мы вместе у общей нашей приятельницы Варвары Павловны. Она вас хочет лично благодарить.

Ваш друг М. Нильская»

Эти все нежности были просты сами по себе и вызваны радостию, что Чаров, по просьбе Нильской, имел случай доставить место мужу Варвары Павловны. Но Рамирский не мог понять смысла этой записки иначе как ревнивым чувством. Он бросил ее на стол и сказал:

– Довольно, прощайте!

«Зачем же все это было? – спрашивал он сам себя, выезжая через несколько дней из Петербурга, – неужели для того, чтоб нарушить во мне навсегда веру в женское сердце?…»

Чтоб потушить в себе безнадежную страсть и обратить скорее в сон грустную действительность, Рамирский просил о переводе в черноморский флот, где прежде служил мичманом, а вскоре, по вызову престарелого отца, вышел в отставку и поселился в своем имении.

«Здесь, – думал он, – может быть возвратится здоровье моего сердца. Здесь, вдали от света, от искусственной жизни, посреди самой природы и простоты нравов, верно сохранилась и чистота нравов».

Между тем Нильская, которую уже лелеяло благотворное чувство первой любви, не понимает, отчего нет Рамирского день, другой, третий; что с ним сделалось?

Ожидания сердца – мучительные ожидания. Оно все изобьется, дух возмущен, чувство настороже, мысли выбегают навстречу – и все нет, и все нет, и, наконец, не будет, никогда не будет!

У старой княгини, тетки Нильской, у которой она жила по смерти мужа, собрались на вечер обычные гости. Час съезда давно прошел; преферанс – аристократическое занятие от «нечего делать» и от «нечего говорить» – шел уже своим чередом. Нильской следовало бы занимать всех dames и messieurs, в которых душа была еще не усидчива, чувства искали иного выигрыша; но она жаловалась на головную боль, каждый проезжающий экипаж по улице сотрясал ее нервы, малейший стук у подъезда, топот и шорох шагов в зале приводил ее в содрогание; звонкий голос Чарова тревожил ее и как будто мешал вслушиваться в звонок, повещающий о приезде гостя. Несмотря на это, ее обступила толпа дам, жужжащих своими jolies paroles [260], и кавалеров,( гремящих своими grossi?re?s aimables [261].

– Скажите пожалуйста, – раздался резкий голос княгини, – что сделалось с Рамирским? Его с неделю не видно. Monsieur Чаров, что сделалось с вашим приятелем?

– С каким, княгиня? – отозвался Чаров.

– С Рамирским.

– Право, не знаю.

– С Рамирским? Он третьего дня уехал из Петербурга, он переведен в черноморский флот, – сказал басом один барин, сидевший за другим столом, – я его знаю, уехал третьего дня.

– Неужели Рамирский уехал? – вскрикнула одна из дам. – Marie, entendez-vous? [262] Рамирский уехал!… Ах, боже мой, ей дурно!…

– Marie, Marie!… Дайте поскорее воды!

Все бросились к Нильской; она была уже без памяти.

– Ее надо расшнуровать; выйдите, пожалуйста. Кавалеры вышли из маленькой гостиной; дамы остались помогать ей.

Все спрашивают друг у друга шепотом: что сделалось с ней?

– Она жаловалась на голову…

– Она несколько дней уже чувствует себя нездоровой.

– Этого я не замечала.

– Хм! Это можно было предсказать.

– О, как вы замечательны! но, к несчастию, замечательны в отношении того, что не касается до вас.

– Что делать! мало самолюбия.

– Имейте его больше.

– Внушите.

И прочая, и прочая, и прочая.

Через несколько дней Нильская уехала в Москву. Обманутое чувство невыносимо для светской женщины: в ней, кроме любви, страждет самолюбие; в ней двойное страдание, разрушены два кумира, два верования: в божественность любви и в личную свою божественность. Любовь просит у сердца слез и скорби, а гордость требует от рассудка презрения и забвения, восстановляет личный кумир ее на поклонение кому угодно.

Но Нильская не заразилась настолько самолюбием, чтоб вырвать из себя сердце, стать на нем, как на подножии, божеством, для которого нет уже ближнего, равного и дружного. Она исстрадалась, покуда душа не потребовала какого-нибудь прибежища сердцу.

И в Москве Чаров явился перед ней первый, с обычной настойчивостью светских зверей добиваться победы. Нильская приняла это за постоянство чувств. Она видела всю суетность и всю пустоту Чарова, но добрая природа проглядывала в нем. В Нильской родилось желание взять его под опеку, восстановить эту природу, а пустоту наполнить собою.

Но мнимая, принужденная любовь превращается в ненависть, когда что-нибудь затронет ее святыню. Едва только Чаров в полном самодовольствии похвалился перед ней в своих правах на нее, вообразил себя выше Рамирского в ее сердце и рассказал, как умно спас опрометчивого моряка от тщетных покушений на покоренное уже сердце, в Нильской хлынула кровь к сердцу и смыла нарисованную на нем любовь к Чарову. Но в ней была справедливость: она обвиняла в потерянном благе себя.

«Если б я не подала повода этому человеку, которого не люблю, надеяться на мою любовь, он бы не стал преградой между мной и Рамирским!»

И вот Нильская независима, свободна, но грустна. Сердце – живой челнок, должно быть «привязано» или управляться кормчим – любовью, чтоб ветры не занесли его, волны не разбили.

Судьба Рамирского не лучше. Если встретишь другого себя, этого другого себя не заменит ничья чужая душа, хоть разряди ее во все убранства цветущей юности и красоты, хоть напитай благовоннейшими свойствами нрава и всезнанием, хоть обставь горами золота и серебра, облей брильянтовыми, яхонтовыми, изумрудными водопадами, обрызгай жемчужной пеной…

Посмотрим на судьбу Рамирского. Он также не чужд нашему повествованию. После претерпенного кораблекрушения сердце его также носилось на обломке мачты по житейскому морю.

ІІ

В маленькой приютной комнате, отделанной и меблированной причудливым современным вкусом, для уединения, для» беседы с самим собою или с кем-нибудь близким сердцу, сидели безмолвно, как очарованные, два существа. Они как будто забылись в упоении; между тем как подле, за пределами этого маленького рая, в гостиной, не умолкал то частый пас преферанса, то хохотливые звонкие голоса, то шепчущие, как шорох листьев. Тут, за ломберным столом, сидели хозяин дома, хозяйка и почтенный гость с великолепной супругой; а близ дивана то говорили вслух, то шушукали две девушки: одна из них со взором, не отуманенным еще никакой грустью сердца, была гостья.

– Надина, где же они? – спросила она шепотом. – Там сидят…

– Как я буду рада, когда Сонечка выйдет замуж!… Выходить замуж по любви приятно.

«По любви!» – проговорила про себя Надина с злой усмешкой.

– Мне хочется пройти мимо, взглянуть на них.

– Ах, не ходи, пожалуйста! Оставь их!

– Он уж объявил свое намерение?

– Право, не знаю; это меня очень мало интересует.

– Пойдем ходить по комнатам.

Девушки встали и, взяв друг друга под руку, отправились ходить по комнатам. Живой, задорной гостье хотелось непременно заглянуть в маленькую комнату; но хозяйка, не доходя до двери, поворачивала налево кругом, произнося с досадой:

– Ах, оставь их, пожалуйста!

Таким образом, забытые всеми два существа, казалось, были в упоении чувств, которому невозможно было не позавидовать. Казалось, что их долгое молчание было предвестником решительной минуты.

Софи вздохнула, грудь ее взволнована, взор поник, глаза закрылись, душе хотелось забыться навек в очаровании мелькнувшей мысли, но глубокий вздох повторился и напомнил, что это мечта.

Еще глубже вздохнул задумавшийся подле нее Рамирский. Это был он. Не зная, чем заглушить в себе любовь, он решился жениться и жениться скорей. Молодой человек, наследник тысячи душ – клад для семейных соседей. Его ищут. Случайно или не случайно, но Рамирский скоро познакомился с одним из соседей; приехал по зову в гости, взглянул на младшую дочь его, Софью, в счастливую минуту, когда она была необыкновенно мила, одета к лицу и сверх того так очаровательно смутилась при неожиданном появлении прекрасного соседа, – и выбор был сделан. Хорошенькая Софи, несмотря на черные, пылкие глазки, была романическое, мечтательное, изнеженное маменькой существо, – существо, любившее поэзию, вдохновение, очарования, восторг души, новые наряды, с чаем пуховые бисквиты, за обедом желе или безе. Все сердечные жалобы в стихах она выписывала в особую тетрадку и знала наизусть.