Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского

• Название: Приключения, почерпнутые из моря житейского
• Автор: Александр Вельтман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1957

Предлагаем знаменитый роман известного русского писателя А.Ф. Вельтмана (1800-1870 гг.). "Плутовской" сюжет, авантюрная интрига, оригинальные персонажи, искрометный язык повествования создают яркую картину подлинной русской жизни.

---

Вслед за Ивановной она пошла наверх. Анисья встретила ее в девичьей и истомила расспросами.

– Ну, как же я рада, что нашелся такой добрый человек, как ты! Пойдем к больному. Он забылся… тихохонько!

Входя в роскошный покой, где лежал Прохор Васильевич, черница, видимо, содрогнулась. Подойдя к постели больного, она схватилась за кровать, и взор ее, как прикованный, остановился на нем.

– Сядь, сядь, милая, – повторяла Анисья и наконец насильно взяла ее за руку и посадила подле себя на стуле.

– Ах, потише говорите, он уснул, – сказала черница.

– И то шепотом говорю, – отвечала Анисья, – какая ты осторожная.

И Анисья начала снова расспросы про то, про ce, откуда, куда, где бывала, что видела. Бедная черница как будто перезабыла все и отвечала рассеянно.

– Э, какая ты неговорливая, – сказала Анисья, начиная уже дремать, – фу, какая здесь духота!

– Вы бы пошли уснуть, Анисья Семеновна, я посижу.

– Ладно; да ты не заснешь? Сажала я в прошлые ночи Дуняшу да Машу, куда! Только отвернись, они уж и спят.

– Нет, я не усну.

– А как же быть-то, как он проснется да испугается тебя?

– Не испугается, отчего же испугаться? – проговорила черница.

– Как не испугаться: чужая женщина, вся в черном; хоть с головы-то сняла бы ты шапочку-то свою.

– Я сниму.

– Ну, ладно; смотри, как проснется, позови меня, я в девичей лягу.

Анисья вышла. Черница сбросила с головы платок и шапочку, упала на колена перед образами, и, заливаясь слезами, молилась.

Когда душа загорается во взорах и выступает на уста молящейся женщины, взгляните тогда на нее и сами молитесь.

После долгой молитвы она прислушалась вокруг, встала, подошла к кровати, сделала движение, чтоб прикоснуться к больному, но, казалось, не смела, боялась нарушить его сон.

– Прохор Васильевич! – произнесла она тихо и повторила несколько раз.

Больной вдруг вздрогнул, очнулся и устремил на нее глаза.

– Tс! Не пугайся, это я, твоя Лукерьюшка, узнаешь ли ты меня?…

Прохор Васильевич приподнялся, протянул к ней руки, но ни слова. Казалось, чувства его снова помутились.

– О, господи, что я сделала! – проговорила Лукерья Яковлевна, и она обхватила руками своего мужа.

– Лукерьюшка! – проговорил он, наконец.

– Узнал, узнал меня! Дай же мне теперь выплакаться! – произнесла она, задушив голос, и зарыдала.

– Что ты плачешь? – сказал Прохор Васильевич после долгого молчания.

– Tс, тише, тише!… да! я плачу… ты забыл меня!… ты… Она не могла продолжать.

– Я забыл? Нет!…

– Тебя женили на другой!… Погубил ты меня!…

– Ox, не говори!… Неправда!…

– Как неправда?

– Неправда! я все тебе скажу… О, господи!… Лукерьюшка! уйдем отсюда… я боюсь тятеньки; я боюсь на него смотреть… уйдем отсюда!

– Уедем, уедем, куда хочешь!… Да как же это, говорят, что ты женился…

– Ох, не говори теперь… уйдем поскорей!…

– Куда ж теперь идти, как идти? Прохор Васильевич задумался.

– Как уйти? – повторила Лукерья Яковлевна, – ты еще болен…

– Как-нибудь, Лукерьюшка.

– Да как же?

И задумались они оба, и ничего не могли придумать.

II

В гостеприимном караван-сарае, находящемся на перепутье из театра в собрание, есть тьма отделений, номеров, номерков, приютных для приезжих, проезжих, для скитальцев и путешественников, для странников вообще и для странников в особенности, для хаджей и даже для пилигримов с блондовой бородкой.

Одно из отделений этого караван-сарая только что занял какой-то приезжий: мужчина средних лет, статный, лицо худощаво, но румянец во всю щеку, глаза голубые, а волоса как смоль, одет по-дорожному, но сообразно форме, отдаваемой в ежедневных приказах моды, с тою только разницею, что вместо мешковатого пальто на нем была богатейшая бархатная венгерка, изузоренная снурками. По наружности, по всем приемам я по речи нельзя' было определить, к какой, собственно, нации принадлежал он. Казалось, что это был воплощенный космополит, европеец неопределенного языка, vagabond [158], объехавший для препровождения времени весь свет и посетивший на закуску, pour la bonne bouche [159], Россию. С своим слугой, немцем, он говорил по-немецки, как француз; с французом-чичероне [160] – по-французски, как англичанин; с половым – по-русски, как чех, и в дополнение пересыпал свои речи латинскими, итальянскими и даже турецкими восклицаниями; а распевал и бранился на всех земных языках.

На вопрос полового у камердинера, кто таков его барин, немец отдул отвислую губу и, подняв указательный палец, отвечал:

– Это магнат унгарски Волобуж, слышишь?

– Нет, брат, не слышу; кто такой?

– Это великий господин, магнат унгарски Волобуж, слышишь?

– Нет; ну-ко еще.

– Хе! – сказал немец, усмехаясь, – это тебе gross Kurios! fine wunderliche Sache! [161]

– Иоганн! – крикнул путешественник по-немецки, пыхнув дымом сигары и остановясь посреди комнаты, – здесь скверно пахнет! Как ты думаешь?

– Скверно пахнет? – спросил немец-отвислая губа, – позвольте, мейн-гер, я понюхаю.

И Иоганн, как легавая собака, вытянул шею, поднял нос и начал нюхать удушливую атмосферу отделения.

– Ну, понюхай еще, – сказал венгерский магнат, – а потом неси шкатулку и вещи назад в дормез. В этой «Москве» я не остаюсь. Гей, бир-адам! Seigneur serviteur [162], как твое имя?

– Мое имя Андре, – отвечал француз.

– Есть тут какой-нибудь «Лондон»?

– И очень близко отсюда, если только вам угодно,

– Очень угодно: только с тем, чтоб и в «Лондоне» не было такого же натурального запаху.

– Как это возможно! будьте спокойны; я пойду сейчас же займу лучший номер.

– Если невозможно, так едем в «Лондон».

– Что ж, ваше сиятельство, не понравился номер? мы вашей милости другой покажем, – сказал приказчик гостиницы.

– Что ты говоришь? – спросил его магнат.

– Да вот вашей милости, может быть, номер не понравился, так другой извольте посмотреть.

– Ты что, что говоришь? а? – спросил он снова, выходя из номера.

– Черт их разберет, этих немцев, – сказал приказчик, махнув рукой, – и сами ничего не понимают, и их не поймешь!

У подъезда стоял, хоть и не новомодный на лежачих рессорах, но славный дормез, со всеми удобствами для дороги, придуманный не хуже походного дормеза принца Пюклер-Мюскау [163]. Немецкий человек Иоганн был уже наготове принять господина своего под руку и посадить в экипаж; но его задержал па крыльце какой-то отставной, низко поклонился ему, встал перед ним навытяжку, держа шляпу в левой руке, и начал излагать, запинаясь, свою покорнейшую просьбу помочь страждущему неизлечимой болезнью, погруженному в крайнюю бедность и имеющему жену и пятерых человек детей мал мала меньше.

Венгерский магнат уставил на него глаза с удивлением, осмотрел с ног до головы, как чудо, какого еще не видывал, и, выслушав долгую речь, спросил:

– Жена?

– Так точно: жена-с… ваше сиятельство, – повторил отставной, – и пятеро человек детей…

– И пятеро детей?

– Так точно-с…

– Что-о, что вы говорите?

– Пятеро-с, – проговорил отставной, отступив с испугом.

– Жаль, мало; только пятеро!… – сказал магнат, вынимая кошелек, – вот вам по червонцу на человека; если б было больше, больше бы дал… считайте, пять?… Только пятеро детей?

– Ваше сиятельство, – сказал отставной, у которого от радостного чувства тряслись руки и разбежались глаза, смотря на горсть золота, – жена на сносе, прибавьте на шестого…

– Хорошо; а может быть, жена ваша родит двойни?

– Всегда двойни родит, ваше сиятельство, всегда, вот и прошлый раз двойни родила…

– Ну, вот еще два.

– На родины, на крестины понадобятся деньги…

– Ну, об этом поговорим после; приходите-ко ко мне как-нибудь на днях; я буду стоять в «Лондоне».

– Слушаю, ваше сиятельство…

– Ну-ну-ну! ступайте себе, пока назад не отнял!… Отставной опрометью бросился от магната Волобужа, который посмотрел ему вслед, пожав плечами.

Француз Андре также пожал плечами. Он пришел в ужас, заметив такую щедрость путешественника.

– Пропадшие деньги, совершенно пропадшие! – сказал он со вздохом, – я обязан предостеречь вас; вы думаете, что это в самом деле несчастный офицер? Это мошенник; их здесь тьма ходит… Они вас оберут, monsieur… le comte [164], – прибавил Андре, не зная, как величать путешественника.

– Оберут? неужели? какое горе!

– Ей-богу, оберут! как это можно давать столько! Им ничего не надо давать… этим бездельникам, попрошайкам! нищим!

– Тебя как зовут?

– Андре, monsieur.

– Вот видишь, Андре-monsieur, знаешь ли ты разницу между нищим и плутом?

– Non, monsieur [165].

– Так я тебе скажу: нищий напрашивается на деньги, а плут на услугу. Понял? и прекрасно; довольно рассуждать. Что ж «Лондон»?

– Я уж был там; самый лучший номер готов,

– Умные ноги!

Венгерский магнат вскочил в дормез, Иоганн взлез на козлы, ямщик чмокнул, подернул вожжами.