Юрий Полухин - Улица Грановского, 2

• Название: Улица Грановского, 2
• Автор: Юрий Полухин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Новый роман Юрия Полухина затрагивает сложные проблемы взаимосвязи личности и общества, прошлого и настоящего, бытия и сознания. Анализируя мысли и чувства наших современников, писатель показывает неразрывную связь времен, влияние памяти о прошлом на сегодняшнюю жизнь. Роман строится в двух планах – основном, в котором живут и действуют люди наших дней, и ретроспективном, воссозданном из воспоминаний, документов, писем. В центре повествования – судьба нескольких бывших узников фашистского концлагеря, история их подпольной борьбы, подготовки несостоявшегося восстания, гибели их товарищей по заключению, жизни и деятельности героев романа в послевоенные годы.

---

Он похохатывал самодовольно, поглядывая на примолкшего Токарева. Еще добавил:

– Или почему не выплатить мне, Михаил Андреевич, хотя бы премию за рационализацию? Ведь это ж я ваши собственные огрехи в организации труда на стройплощадках инициативно устраняю, ваши недодумки докумекиваю. Разве не так?

Тут Манцев явно переборщил. Токарев грохнул рукой о стол и почти закричал; – Ну, хватит! Тоже мне рационализатор! Ты думаешь – один умный, а все дураки? Ты знаешь, сколько стоит тот аммонал ворованный? А знаешь, что сейчас его в стране нету, и нам каждый грамм, не то что полмешка, с бою доставать приходится! Хватит! Передаю дело твое прокурору, вот и рассказывай ему, какая разница между воровством техническим и физическим!

Трёкало ты пустопорожнее!

И даже рукой замахнулся. Манцев из-под нее вьюном вывернулся, из кабинета – вон и – на соседний этаж, в другой кабинет, к Пасечному.

Пасечный вызвал Токарева через полчаса. Хмурясь, кивнул на пустой стул, спросил:

– Ну что ты там напорол, Михаил? Власть-то заимел копеечную, а уж готов, как Штапов, чуть что к прокурору бежать?

– Семен Нестерович, я попрошу…

– Нет, это я тебя попрошу лихость свою придержать! Пусть бы и прав ты: воровство, аммонал дефицитный, фальшивые наряды, аптекарша аморальная и все такое! Ох, какой Шерлок Холмс нашелся! Да нет, не просто Шерлок Холмс, не просто распутал дельце, в котором никто и концов не прятал, – ты же еще и Судейкина из себя строишь. Или и впрямь, силком-то легче всего человеческий род исправлять?

– Да пусть бы и силком! Разве ж для того мы войну прошли, для того все муки приняли, чтоб каких-то прохиндеев покрывать? Власть, говоришь, копеечная?

Я к ней не рвался. Ты меня зазвал. Но уж на ту копейку, которую мне платят, я все сделаю, что могу. Пусть бы и силком!

– Да ты хмельной, что ли, Михаил? Что ты гуторишь?

– Может, и хмельной. Хмельной от тех возможностей, которые передо мной ты же сам и открыл, Семен Нестерович. Ох, сколько можно сделать даже с моей-то маленькой властью! Столько, что я и не мечтал о том, даже в Зеебаде сидя, а потом в стройбате вкалывая!

И разве не делаю? Кто мол в городе построил? Кто экскаваторы в горы затащил? Кто тоннель вместо канала бить придумал? Кто комплексные бригады механизаторов изобрел?..

– Будет! – криком перебил его Пасечный и после паузы тихонько уже добавил: – А то со счету собьешься… Одно, может, оправданье тебе – истосковался ты за все эти годы по настоящему делу, вот и порешь хреновину. Иначе я тебя и понять не могу. Рассуждаешь, как скорохват какой-то. А ты хоть подумал о том, какую цепочку прокурор-то вытянет, за Манцева ухватившись? Если заявление такое к нему поступит, он тех же взрывников заметет! Обязан будет замести! А аптекаршу, бабу эту несчастную? Да ты хоть знаешь ее?.. У нее муж на фронте погиб, а ведь баба-то – перестарок, того и гляди в семена пойдет, вот и цепляется за всяких отсевков, вроде этого Манцева. И ее прокурор тоже заметет, никуда от этого не денется! Да и Манцеву, ты знаешь, сколько он может влепить по Указу-то? Десятку! Если на всю катушку… А у нас это любят – на всю катушку-то, вроде тебя силушкой играть любят. Или ты не знаешь о том?

Токарев понуро молчал.

– Давай так, Михаил. Мой тебе совет: оформи ты все это дело действительно как рационализацию… Ну что ты вскинулся опять! А какой еще выход придумать, если уж столько шуму вокруг! И чтоб все, как положено: премию Манцеву выплатить. Ну, в частной беседе для собственного удовлетворения, – Пасечный поморщился, – выматери его еще разок. Но и скажи, что я велел премию эту Ронкину передать, в продовольственный фонд, общий. Понял? Я велел! Все. Иди.

Токарев молча вышел. Пасечный так и не понял, согласился он с ним или нет. Глядя вслед ему, прошептал удивленно:

– Законник! А?..

Осенью к одному и тому же воскресному дню Пасечный приурочил два события.

Сад на его приморской даче был хоть и заброшенный, но немалый: груши, яблони, грецкие, миндальные орехи – деревья старые и не просто добрые, а безоглядно щедрые. Деревья, как и люди, правда, далеко не всякие, только и могут стать такими – как раз на склоне лет, как бы для того, чтоб искупить с лихвой годы будущей своей, невольной немощности.

Но даже Мария не смела сорвать с ветки хоть одно яблоко, – запрет отца был безусловен: подними, если упало на землю, но рвать – ни в коем разе. Было немало по этому поводу шуток, сравнений с богом, дьяволом, Евой…

И вот в воскресенье утром на четырех грузовиках Пасечный привез сюда мальчишек из поселка строителей – всех, лет от шести до пятнадцати, впрочем, о возрасте их никто не спрашивал: кто сумел сам залезть в кузов, тот и приехал. Набралось, наверно, не меньше сотни.

А здесь Семен Нестерович зычно, по-кавалерийски скомандовал: грабить сад кто во что горазд, кто на что падок; одна только острастка – не ломать при этом веток. И ребятня облепила, обсела деревья, как стая воробьев спелую вишню. Рвали, ели, грызли и пихали за пазуху и опять ели, а тем, кто, осоловев от еды, валился в траву, Пасечный сам подбрасывал груши посочней, соблазнительней и ходил меж деревьев, седой, грузный, довольный, а похохатывал совсем как эти мальчишки и подсказывал им, на какую ветку можно встать, чтоб она не сломалась и чтоб дотянуться до яблока позаманчивей. Сам тряс ветки, стволы, непосильные этой ораве, чтоб и на их вершинках не удержалось ни одного плода.

К полудню с садом было покончено.

А к вечеру под деревьями были накрыты столы для взрослых – тоже на сотню примерно человек. Не то чтоб ломились столы от яств, но сумел хозяин добыть, приготовить еду не такую уж обычную для тех лет: и копченую рыбку, и жареных кур, и вдоволь – картошки, масла, и разные соленья, приправы, а кроме всего – пятьдесят бутылок водки и бочку пива.

В кузовах тех же грузовиков приехали теперь к Пасечному лучшие на стройке бригадиры, рабочие. Все они знали об этом празднике еще несколько месяцев назад, – не то чтоб специально он рекламировался, нет, но так повелось из года в год: лучших – а они сами выбирали таких человек по пять из бригады – начальник строительства звал к себе каждую осень, И за то, чтоб попасть в их число, негласное соревнование шло на стройке чуть не с самого начала лета.

Инженеров почти не было – человек пять, шесть.

Среди них – Токарев. Он присутствовал на празднике таком впервые и не без удивления вышучивал Пасечного:

– А не похожи ли мы с тобой, Семен Нестерович, на купчика ветхозаветного, которому бурлаки приперли на горбу своем баржу с добром, и он, чтоб не платить сполна, тут же – на пристань, под небо – выкатил бочки с брагой: «Пейте, ребятушки, за процветание дела моего, за сохраненный на перекатах хозяйский достаток, заливайте зенки, ешьте от пуза – хоть раз, да сыт будешь и память о том сбережешь на всю жизнь!

Экий, мол, добрый, свойский у вас хозяин – знайте все!..»

Тут и правда за дальним столом кто-то выкрикнул тост за начальника стройки, и все поддержали его дружно. Пасечный рассмеялся. Смех у него был страннозвонкий, совсем не соответствующий рыхловатому телу, нездоровым легким, и оттого каждый раз смех этот казался неправомерно счастливым. А сегодня старик растрогался и слова выговаривал – тоже – тона на два выше обычного, взволнованно:

– Ха! Брось ты мне морали читать! Ты накорми сперва вот, мужиков этих, накорми! А потом про купчиков поминай… Давай-ка выпьем лучше и мы! – Он забывал закусывать, спешил сказать. – Если б я имел право на то, если б не хватали меня за руку всякие органы, контроли всякие, ей-бы-ей, я бы каждую неделю такие столы накрывал! Минимум раз в неделю – изловчился бы, нашел возможность!

Токарев опять свое ввернул:

– Иметь право еще не значит быть правым.

Опять Пасечный рассмеялся легко, с удовольствием чрезмерным.

– Вот то-то и оно! Вся и беда в том, что у нас с тобой – одни обязанности, а прав – никаких. Хоть и доверили нам хозяйство немалое, а распорядиться им по своему усмотрению мы не властны: все права-то у тех, у кого, наоборот, обязанностей – никаких! Никаких, кроме той, чтоб нам палки в колеса совать… Да что уЖ! – отмахивался рукой, как от мухи. – Опять же с другой стороны подойди: не нами это выдумано, но нам завещано – любое соревнование должно быть конкретным, так ведь? А куда уж больше тебе конкретности, чем тут? – он кивнул на стол.

Морщился Токарев.

– Выходит, сознание-то проще всего жратвой воспитывать? Так, что ли?

– Да никого я не хочу воспитывать! Зачем? Они и сами меня воспитают, если потребуется. Война, брат, всех воспитала, как надо!

– Так уж и всех? А Манцева?

– Ишь, вспомнил!.. Самолюбивый ты, Михаил. Это хорошо. Но в иных обстоятельствах-то и хорошее дурью обернуться может. Ты ему премию выписал?

– Выписал. А с бульдозера снял. В слесари перевел.

– Так. Значит, все-таки силком воспитывать хочешь. – Пасечный на секунду потемнел лицом. Но тут за дальним столом затянули песню, и он опять заулыбался, спросил: – А может, лучше вот так? – и обвел сад рукою.