А. Велидов (редактор) - Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2

• Название: Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2
• Автор: А. Велидов (редактор)
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1989

Возросший интерес к истории советского общества вызвал потребность и в литературе о Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности – одном из важнейших органов, осуществлявшем защиту революционных завоеваний Октября.

Читателю предлагается второе, уточненное издание документального сборника «Красная книга ВЧК» В нем содержатся подлинные материалы, изъятые у контрреволюционеров, их письменные показания, протоколы допросов, обвинительные заключения, постановления коллегии ВЧК и приговоры ревтрибуналов.

Книга выпускается по инициативе Комитета государственной безопасности СССР.

Издание второе, уточненное.

---

После этого ко мне заходил Шипов (сентябрь 1918 года) и просил прийти к нему, так как Федоров хотел переговорить с ним и со мной. Там застал я Карташева (я познакомился с ним при Временном правительстве, когда он был комиссаром исповедания). Карташев прочел свою программу по церковно-религиозному вопросу для Украины и, пожалуй, для всей России. Затем Федоров просил меня изложить, как я понимаю внешнеполитическое положение. Здесь мы довольно резко разошлись. Я вовсе не считал для России желательным полный разгром Германии и даже распадение Австрии, но и Федоров и Шипов фанатически отстаивали союзников, победа коих должна оздоровить весь мир, и Россию в том числе. Меня поразило тогда противоречие у Шилова, с которым я и позднее часто сталкивался. С одной стороны, он всего ожидал от внутренней, духовной эволюции русского народа и полагал вредным всякое насильственное действие и вмешательство. С другой, он думал, что каким-то путем союзники могут помочь России сейчас же. В конце концов Федоров просил меня составить записку по внешней политике, которая будет даже оплачена и которую он свезет на Украину. Я решительно отказался, не зная, какое выйдет отсюда политическое употребление. Но я счел возможным дать Федорову часть большой записки, составленной мной в 1916–1917 годах, когда я был председателем совещания по железнодорожному строительству при московском Военно-промышленном комитете, с дополнением о железнодорожном строительстве в Южной России и получил за нее гонорар. Здесь не было ничего политического, и суть этой записки я напечатал в «Экономической жизни» (декабрь 1918 года и январь 1919 года).

После этого Шипов стал меня приглашать на совещания, где обсуждались разные вопросы: законодательные, правовые, экономические и общеполитические. Трудно было назвать эти собрания какой-либо организацией, и состав их был не совсем постоянный. Обсуждались, например, разного рода положения по рабочему вопросу, выработанные Червен-Водали, и здесь принимали участие промышленники (октябрь – ноябрь 1918 года). Общая тенденция была – найти равнодействующую между старым и новым строем. В общем, господствовал взгляд, что большевизм должен внутренне переродиться и уступить место другим течениям. Передавались информации, иногда читались письма с Юга, но все это было весьма бессодержательно. На меня производило впечатление, что никакой связи собственно с уехавшими нет или нам ее не передавали. Я интересовался по преимуществу вопросами внешней политики и окраинами (Польша, Финляндия), а также областным строительством и национальностями. Помимо этого, готовил большое сообщение об экономических связях Польши и России. Предполагалось позвать экономистов, но это не вышло, и я не нашел Козловского, секретаря польской миссии, которого мы хотели расспросить. Были и большие споры. Я, например, решительно не думал что единство России без оговорок – все равно, большевистских, меньшевистских, кадетских, – может сейчас быть плодотворным политическим лозунгом. Нельзя навязывать окраинам централизма. Больше того, когда все разрушается, не нужно ли прежде всего остановить это разрушение, не воевать друг с другом и воссоздаваться по частям? Должен сказать, что я делал разные сообщения по этим вопросам и в других местах, особенно отстаивал важность федерализма в России.

Между тем мое отношение к Советской власти оставалось каким-то двусмысленным и начинало меня тяготить. Я не хотел, да и не видел возможности активно с нею бороться, в то же время я все-таки избегал с нею соприкосновения. Хотел как бы остаться нейтральным, в роли наблюдателя или историка. Но это оказывалось все труднее. Гражданская война не знает нейтралитета, и все промежуточное в ней бессильно. Нужно было или активно бороться и тогда ехать на Юг или на Восток, или найти способ лояльной и честной с ней работы.

Здесь у меня постепенно произошел перелом. Он был связан прежде всего с Принцевыми островами. Я считал, что этот проект, если бы он осуществился, мог бы принести России великое благо или, точнее, мог бы избавить ее от великого зла, потоков крови, проливаемой в гражданской войне, материального разорения и морального одичания. Несомненно, проект был проникнут скорее враждебным отношением к Советской власти, и, однако, она его приняла. Я считал и считаю тяжким грехом Деникина и Колчака и разных заграничных русских групп, что они все сделали для его провала. Может быть, попытка и не удалась, но нужно было ее сделать. Еще более пагубным был провал американского примирительного проекта, на который Советская власть дала свое согласие, но который был сорван Францией и Англией при участии русских белогвардейских групп. Тут была бы, во всяком случае, передышка, открылись бы границы, снята была бы блокада и т. п. Я изложил свой взгляд в публичном сообщении и в Кооперативном клубе в марте 1919 года, мне кажется, встретил полное сочувствие аудитории и очень жалел, что не мог по внешним условиям пропагандировать его далее. Далее на мне сильное впечатление оставил разговор с польским уполномоченным Венцковским, у которого я был по делам «Северного пути»,[213] но с которым пришлось вести и общую беседу. Венцковский заявил, что он совсем не враг России и даже Советской России (с большим сочувствием и уважением говорил о Чичерине), но из его слов было ясно, как растет польский империализм, подготовляя столкновение с Россией. И этот империализм направлялся Антантой, прежде всего Францией, которая, разочаровавшись в России, как бы желала поставить вместо нее Польшу, поощряя ее к захвату русских земель в границах чуть ли даже по Днепру, а не по Березине. А Версальский мир ясно предопределял будущее сближение ограбленной Германии и России. Уже поэтому утверждение правительства, совершенно зависящего от Англии и Франции, есть опасность с точки зрения чисто русской. В Германии же, хотя бы и с шейдемановскою властью и диктатурой Носке,[214] есть полная готовность вступить с Россией в мирное общение.

С другой стороны, чем больше я думал, тем более мне казалось сомнительным, чтобы другая, несоветская власть могла ввести в России сейчас порядок и дисциплину – если эта власть не держится на иностранных войсках, которые когда-нибудь да уйдут, и тогда повторится судьба Скоропадского. Я видел все темные и жестокие стороны существующего порядка, столь усиленные гражданской войной, что даже и они лучше сплошного анархического бандитизма. В лагере, боровшемся с Советской властью, много людей прекрасных, благородных, талантливых, много таких, с которыми я лично был связан своим прошлым, но там нет людей калибра Ленина и Троцкого. Здесь можно видеть и фанатизм, и утопии, но там не чувствуется вообще новых начал. Ведь единство и неделимость России только форма: чем будет жить единая неделимая Россия? Как историк, я чувствовал, что возврата к старому нет в гораздо более глубоком смысле, чем это понимают. Ни одна антибольшевистская группа не внесла своего положительного содержания в смысле этого нового. Огромные недостатки большевизма связаны с огромностью самого явления русской революции и открывающихся из нее мировых перспектив.

Вся творческая работа как будто остановилась, и все же Красная Армия при самых тяжелых условиях становится настоящей русской армией. Оздоровление только в общей созидательной работе. В малом виде я видел это на реформе университета и создании факультета общественных наук, в котором мне пришлось принять участие. И у меня явилась потребность расширить это участие. Еще раньше я обратился к В. М. Свердлову,[215] предлагая организовать при нашем Красном Кресте широкую разработку вопросов, поставленных на очередь войной и направленных на ликвидацию ее последствий и смягчение на будущее время. Свердлов вполне сочувственно отнесся к этому, и весной 1919 года мы в К. К. (консультации) выработали ряд новых международных правовых положений. Я надеялся, что общение краснокрестных организаций, хотя бы по поводу обсуждения этих положений, может пробить некоторую брешь в нашей блокаде. Наконец в июне я решил стать просто советским ответственным работником и поступил в Трамот ВСНХ. Здесь уже я должен был сам подать прошение и с тем принять на себя соответственное обязательство. Остановился на Трамоте, так как меня особенно интересовал транспорт и я полагал, что работа в этой области наиболее неотложна. Эта работа дала мне очень большое удовлетворение. Я убедился, что и при современных условиях можно достигнуть известных результатов, особенно в учреждении, руководимом таким энергичным и талантливым лицом, как председатель коллегии Трамота. Тем с большей уверенностью я вступил в Комиссариат юстиции, к несчастью, до сих пор как-то бойкотируемый многими нашими юристами, которые могли бы принести здесь большую пользу. Точно так же я принял предложение Л. Б. Каменева, сделанное в день моего ареста, вступить секретарем председательствуемой им комиссии по национальным и федеративным вопросам – область, которой я всегда занимался. Я вижу и вполне убедился, что в условии наличного строя для русской интеллигенции возможно весьма широкое и интересное применение своих сил. С другой стороны, я уже раз был арестован, раз был дан ордер на мой арест, и помню, с каким доверием отнеслись ко мне учреждения, с коими я был связан, и отдельные лица, какую они оказали помощь, хлопотали за меня, брали меня на поруки и т. д. Все это налагает обязательства, которые должны быть выполнены и могут быть выполнены лишь лояльным отношением к Советской власти и действительно полезной работой. То и другое я, оставаясь беспартийным и, конечно, не выдавая себя за обратившегося в коммуниста, хотел бы выполнить полностью.