Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

– Дочка моя! – говорил восхищенный Боцзюэ. – Твои пальчики самим Небом предназначены для занятия, которому ты себя посвятила.

– Сгинь, проклятый! – заругалась Айюэ. – Я б тебе сказала.

Боцзюэ схватил Айюэ, поцеловал и пошел прочь.

– Вот Попрошайка проклятый! – закричала певица. – Грубиян несчастный! Врывается ни с того ни с сего, только людей пугает. Таохуа! – кликнула она служанку. – Погляди, ушел он или нет, и дверь запри.

Тут она стала рассказывать Симэню о Ли Гуйцзе и Ване Третьем с компанией.

– Видите ли, – говорила она, – Сунь Молчун, Рябой Чжу, Чжан Лоботряс, бездельники Юй Куань и Не Юэ, игроки в мяч Магометанин Бай и Шан Третий[1181] за компанию с Ваном Третьим целыми днями у Ли Гуйцзе пропадают. Барич Ван недавно бросил Ци Сян и сошелся с Цинь Юйчжи. В двух домах все состояние спустил. За тридцать лянов меховую шубу заложил, у матери пару золотых браслетов взял и все Гуйцзе отнес. На месяц ее откупил.

– Ах она, потаскуха! – негодовал Симэнь. – Я ж запретил ей с этим негодяем шиться, а она все за свое. А ведь как заверяла, клятвы давала. Голову мне, выходит, морочила?

– Не гневайтесь, батюшка! – успокаивала его Айюэ. – Я вам скажу, как Вана отвадить. Так проучите, за все отплатите.

Симэнь заключил ее в объятия. Обвив ее шею своими белыми шелковыми рукавами, он прижался к ее благоухающим ланитам. Она тем временем достала из жаровни немного ароматов и спрятала к себе в рукав.

– Я вас научу, батюшка, – продолжала она. – Только чтобы никто не знал, даже Попрошайка Ин. А то, чего доброго, слухи пойдут.

– Ну говори, дорогая! – шептал Симэнь. – Как проучить? Я ж не глупый, никому ни слова не скажу.

– Матери Вана Третьего, – начала Айюэ, – госпоже Линь, нет и сорока. А какие манеры! Подведет брови, подкрасит ресницы, нарядится… и собой красавица и умница. Ее сынок у певиц днюет и ночует, а она у себя дома поклонников принимает. Иногда, правда, выезжает – будто в женский монастырь помолиться, а на деле к своей сводне тетушке Вэнь. Все свидания через нее устраивает. Госпожа Линь в любовных делах слывет первой искусницей. Я вам, батюшка, говорю это потому, что свидеться с ней не так уж трудно. А другая зазноба – жена Вана Третьего. Этой только девятнадцать исполнилось. Племянница главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Красавица писаная. Играет в двойную шестерку и шашки. Муженек у нее больше на стороне обретается, а она, как вдова, одна-одинешенька дома сидит и тоска ее снедает прямо смертельная. Руки на себя не раз накладывала – отхаживали. Словом, женщина на редкость. Если вам, батюшка, посчастливится сойтись с госпожой Линь, то вне сомнения и невестка вашей будет. Рассказ Айюэ возбудил в Симэне вожделение.

– Милая моя! – говорил он, обнимая Айюэ. – Откуда же ты знаешь все эти подробности, а?

Айюэ частенько звали в этот дом петь, но она об этом умолчала.

– Один мой знакомый как-то видался с госпожой Линь, – отвечала она уклончиво. – Тоже тетушка Вэнь сосватала.

– Так кто ж это? – заинтересовался Симэнь. – Уж не Чжан ли Второй, племянник богача Чжана с Большой улицы?

– Конопатый Чжан Маодэ, вы думаете? – переспросила Айюэ. – Ну и грубиян! Глаза сощурит, насильник. До смерти замучает. Пусть уж его девицы от Фаня принимают, да еще Дун Цзиньэр с ним путается.

– Тогда не знаю! – заключил Симэнь. – Ну кто же? Скажи!

– Так знайте, батюшка. Тот самый южанин, по воле которого я рассталась с девичеством. Он дважды в год наведывается сюда по торговым делам. Всего на день-другой к нам заглядывает, но больше на стороне гуляет. Любитель случайных связей.

По душе пришлось Симэню предложение красотки.

– Раз ты любишь меня, дорогая, – говорил он на радостях, – я готов платить тридцать лянов в месяц твоей мамаше. Только чтобы никого больше не принимала. А я, как выберу время, буду навещать тебя.

– Если вы хоть немного привязаны ко мне, зачем говорить о тридцати лянах? – заверяла его Айюэ. – Дадите мамаше несколько лянов и достаточно. А я была бы рада никого не принимать кроме вас, батюшка.

– Ну что ты! – возражал Симэнь. – Я непременно дам мамаше тридцать лянов.

Они легли и отдались утехам. На высокой постели лежал толстый тюфяк.

– Может, разденетесь, батюшка? – предложила она.

– Да нет, одежда не помешает. Может, заждались они там нас, а?[1182]

Он подложил подушку. Она разделась и легла на бок. На ней была красная рубашка из шаньсийского тонкого шелка и панталоны.

Симэнь взял в руки лотосы-ножки Айюэ и отстегнул ее голубые шелковые панталоны. Его копье поддерживала серебряная подпруга. Красавица нежно прильнула к нему.

Только поглядите:

Раскрылся цветок – обнажил сердцевину игриво,
Колышется стан ее стройный, как гибкая ива.

Да,

Нежный цветок не терпит
грубого обращенья,
Гнется он неустанно
от знойного дуновенья.
Гулко забилось сердце,
страсти своей не пряча.
Как оно неуемно
жаждет любви горячей!
Цветок с мотыльком шептался,
к себе его призывая,
В утехах своих весенних
сытости полной не зная.

Душа красавицы все еще не насытилась, со страстью ничего нельзя было поделать, и она тихонько звала возлюбленного. Весенним вечером пришло наслажденье во дворец Вэйян.[1183] Но вот семя уже было готово испуститься. Симэнь Цин от усиленной работы задыхался, а раскрасневшаяся женщина непрерывно и нежно щебетала. Ее волосы, как черная туча, упали на подушки.

– Мой ненаглядный! – шептала она. – Не торопись, прошу тебя, милый!

Игра дождя и тучки, наконец, завершилась, и они привели себя в порядок. Симэнь обмыл в стоявшем у постели тазике руки и стал одеваться. Потом, взявшись за руки, они направились к пирующим.

Иньэр, сидевшая рядом с Айсян, сюцай Вэнь и Боцзюэ тем временем бросали кости и играли на пальцах. Пир был в самом разгаре.

Когда появился Симэнь, все повставали, предлагая ему место.

– Хорош друг! – воскликнул Боцзюэ. – Бросил нас, а теперь выпить пришел? Ну держись!

– Да мы только поговорили, ничего особенного, – бросил Симэнь.

– Будет тебе оправдываться! – продолжал Боцзюэ. – Видал, как любезничали.

Боцзюэ наполнил большой кубок подогретым вином, и все стали пить за компанию с Симэнем. Четыре певицы начали петь.

– Паланкин подан, – объявил Симэню стоявший рядом Дайань.

Симэнь сделал знак слуге, и тот велел солдатам зажечь переносные фонари. Пирующие поняли, что Симэнь не намерен больше оставаться, и окружили его с чарками в руках.

– Спойте «Лишь красотка стыдливо…», – заказал он певцам.

– Хорошо! – отозвалась Хань Сяочоу и, взяв лютню, запела приятным голоском:

Лишь красотка стыдливо
подмигнула едва,
И по каменным плитам
заклубилась листва,
И под ветром игриво
растрепалась ботва,
А под ряской залива
в парном танце плотва.
Я любовной молитвой
в твоих снах колдовал,
И письмом похотливо
локоток целовал.

Иньэр поднесла чарку Симэню, Айсян угостила Боцзюэ, Айюэ ухаживала за сюцаем Вэнем. Осушили свои кубки и Ли Чжи с Хуаном Четвертым.

Снова полилась песня на тот же мотив:

А наперснице молвил:
по купцу ли товар?
Золотыми наполнил
полукруг рукава,
Чтоб к ущелью в межгорье
был незаперт замок.
Как студент я покорен,
от любви изнемог.[1184]
Ночь тиха на просторе,
сторожа стражи бьют…
Пусть же буря ускорит
ожиданье уюта.

Выпили, и Симэнь велел опять наполнил чарки. Айсян ухаживала за Симэнем, Иньэр – за сюцаем Вэнем, Айюэ – за Ин Боцзюэ. Чжэн Чунь подносил подносил фрукты и закуски.

Запели на тот же мотив:

Я в хоромах затворник,
твой владыка и раб,
Я дождем благотворным
Твои сны разыграл.
Мы как фениксов пара,
мы сестрица и брат,
Тёплой влагой распарен
твоих губ аромат.
Рог жемчужной струёю
всё вокруг оросил…
С петушиной зарёю
Сна рассеялся дым.

Выпили и опять заказали вина. Айюэ поднесла теперь кубок Симэню, Иньэр —Боцзюэ, Айсян – сюцаю Вэню

Опять запели на тот же мотив:

Разметались подушки,
кружева на полу.
Мы прильнули друг к дружке
в обоюдном пылу.
Сжаты острые брови,
закатились глаза.
Как весенней порою
над цветком стрекоза,
Я над телом призывным
изойду до краев,
Полноводьем приливным
изопью твою кровь.

Осушили чарки, и Симэнь стал откланиваться. Он велел Дайаню подать одиннадцать узелков с серебром. Каждая из певиц получила три цяня серебра, повара – пять цяней, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь – по три цяня, слуги и подававшие чай – по два цяня. Тремя цянями была одарена служанка Таохуа. Все награжденные земными поклонами благодарили Симэня. Хуан Четвертый никак не хотел его отпускать.

– Дядя Ин! – обращался он к Боцзюэ. – Ну, попросите же батюшку. Батюшка, ведь рано еще. Посидите немного, сделайте великое одолжение. Айюэ! Хоть бы ты уговорила батюшку.