Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

– Когда жив был, еще туда-сюда, – отвечала Ван. – И ты еще думаешь серебро отдавать?

– Вот я и хотел с тобой посоветоваться. Может, отдать половину? Как ты считаешь?

– Ну и простофиля! – не выдержала Ван. – Хоть на этот-то раз дурака не сваляй! Нет его больше, понимаешь ты или нет? Нет у нас теперь никакого хозяина. А кто мы им такие! Родственники, что ли! «Отдать половину»! Чтобы потом неприятности нажить? А где, спросят, остальные? Уж отрубить, так сразу! Упакуем вещи, захватим это серебро и махнем к дочке в столицу. Не выпроводит же нас зятюшка. Он ведь у самого государева наставника на службе.

– Значит, дом бросим? – недоумевал Хань. – Нет, сразу с места не тронешься.

– Какой же ты, брат, несмекалистый! – продолжала свое Ван. – А почему бы тебе брата не позвать? Дай ему несколько лянов, пусть за домом пока присматривает. А от хозяев будут спрашивать, скажет: дочка, мол, их в столицу пригласила. Неужто они такой смелости наберутся – к государеву наставнику поедут? Ну и пожалуют – мы их не испугались.

– Но как же так! – воскликнул Даого. – Он, батюшка, сколько нам добра делал, а мы ему, выходит, изменой отплатим? Разве это порядочно!

– Будешь, говорят, соблюдать порядок, голодный насидишься. Он с твоей женой миловался. Возьмешь серебро – поквитаешься. А когда он умер, так я с благими намерениями жертвы приготовила, пошла почтить покойного. А знаешь, как меня Старшая хозяйка встретила?! Полдня не выходила, неотесанная потаскуха! А как только не обозвала! Я не знала, куда мне деваться. И ждать вроде неудобно, и уйти неловко. Потом уж, наконец-то, Третья вышла, приняла. Но я не осталась. В носилки – и домой. Так что за все мои унижения и мне из этих денег причитается.

После таких доводов жены Хань Даого приумолк. На том они в тот вечер и порешили.

А на другой день еще до рассвета, в пятую стражу, позвали Ханя Второго. Объявив о своем намерении, попросили его постеречь дом и дали не то десять, не то двадцать лянов серебра на расходы. Хань Шулер выразил полную готовность.

– Час вам добрый, брат и невестушка! – приговаривал он. – Поезжайте и будьте спокойны. А с ними я сам управлюсь.

Хань Даого забрал с собою Ван Ханя и обоих служанок. Наняли они две больших телеги, куда нагрузили сундуки и корзины с добром, миновали рано утром западные ворота и отбыли в Восточную столицу.

Да,

Разбита клетка из нефрита –
И феникса уж нет.
Ключ золотой дракон похитил
И свой запутал след.

Однако не станем говорить, как ехал в столицу Хань Даого. Расскажем про У Юэнян.

На следующий день она взяла Сяогэ и вместе с Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, падчерицей, кормилицей Жуи и зятем Чэнь Цзинцзи отправилась на кладбище, где принесла жертвы на могиле Симэня.

– А я вчера дядю Ханя повстречал, – объявил Юэнян кладбищенский сторож.

– Он вернулся? – удивилась Юэнян. – Что же мне не доложил? Наверно, сегодня придет.

После возжигания бумажных денег Юэнян оставалась на кладбище недолго.

Она торопилась домой. А по возвращении послала Чэнь Цзинцзи к Хань Даого и велела разузнать, где корабль с товаром.

Цзинцзи постучался в ворота, но ему не открывали. Потом вышел Хань Второй.

– А брата с невесткой племянница моя в столицу вызвала, – заявил он, – Где корабль – понятия не имею.

Когда зять доложил Юэнян, она забеспокоилась и велела Цзинцзи скакать на пристань. Через три дня он добрался до Линьцина и отыскал корабль, на котором оставался Лайбао.

– Передавал вам брат Хань тысячу лянов? – спросил Лайбао.

– Да он к нам и не показывался, – отвечал Цзинцзи. – Его сторож Чжан Ань видал. На другой день мы на кладбище были, потом меня матушка к нему посылала узнать, но он, оказывается, с женой в столицу уехал. И серебро с собой прихватил. С кончины батюшки седьмая седмица вышла, и матушка беспокоится. На пристань меня направила.

Лайбао ничего ему на это не ответил, а про себя подумал: «Разрази его Небо! И меня обманул. Недоброе задумал. Так вот почему он, оказывается, товар на пристани продавал. Выходит, рядом человек, а душа его за тысячи ли». Когда он узнал о смерти Симэня, то решил пойти той же дорожкой, что и Хань Даого. Завлек он Цзинцзи на пристань, где они гуляли в кабачках и домах веселья с приглашенными певичками. Лайбао между тем тайком прибрал к рукам на восемьсот лянов товару и передал его на хранение на один из постоялых дворов.

Немного погодя уплатили они пошлину, и кораблю было разрешено следовать дальше. В порту Цинхэ они перегрузили товар на телеги и двинулись в город. Холст сложили в восточном флигеле. Шелковая лавка на Львиной к тому времени была уже закрыта. Расположенную напротив дома атласную лавку продали сразу же после распродажи товара, а приказчиков – Гань Чушэня и Цуй Бэня – рассчитали. Теперь оставались только две лавки рядом с управой – лекарственных трав и закладная, где управлялись Чэнь Цзинцзи и приказчик Фу. Надобно сказать, у Лайбао рос пятилетний сын – Сэнбао, а у Ван Шестой, жены Хань Даого, была четырехлетняя племянница. И жена Лайбао, Хуэйсян, с Ван Шестой в знак особой привязанности устроили помолвку детей, но Юэнян об этом ничего не знала.

Всю вину Лайбао свалил на Хань Даого.

– Он на две тысячи товару продал, – говорил слуга, – а деньги повез домой.

Юэнян не раз посылала Лайбао в столицу справиться, куда девал Хань Даого серебро, но тот отпирался.

– Не поеду я! – заявил он. – Да кто же решится войти к самому государеву наставнику! Будешь правду искать – только греха наживешь. Надо Будду молить, что нас-то в покое оставили. А то пришлось бы в затылке чесать – будто вши завелись.

– Но ведь Чжай свой человек! – продолжала Юэнян. – Мы ж ему сватали. Неужели не войдет в положение?!

– Он в дочке Ханя души не чает, – твердил свое Лайбао. – А она, само собой, мать с отцом поддержит. Не о нас же ей печься. И давайте оставим этот разговор между нами, а то узнают посторонние – неприятностей не оберешься. А с потерей серебра вам придется смириться и лучше о нем больше не поминать.

Юэнян вынуждена была отступить. Она поручила Лайбао собрать торговцев и продать привезенный холст. Цзинцзи должен был назначать цену и получать серебро. Прибыли купцы, но не сторговались и разошлись.

– Ты, зятюшка, в торговле не смыслишь, – говорил, обращаясь к Цзинцзи, Лайбао. – А мне довелось по рекам и озерам поскитаться. Я-то знаю, что это за штука. Лучше продать – потом раскаиваться, чем каяться, а потом торговать. Понял? Надо было уступить. Цену давали подходящую, а ты тетиву до отказа натянул. Так торговля не пойдет. Прости меня, я не собираюсь себя выставлять, но ты еще молод и опыта у тебя нет. И не думай, что я нос сую куда не надо или за кого-то хлопочу. Нет, я просто хочу сбыть партию товара и больше ничего.

Цзинцзи стало не по себе, и он ушел, а Лайбао взял счеты и, не спрашиваясь Юэнян, вернул купцов. Вырученные от продажи две тысячи лянов были переданы Цзинцзи, а тот вручил их Юэнян.

Товар увезли. Юэнян решила наградить Лайбао то ли двадцатью, то ли тридцатью лянами серебра на домашние расходы, но тот, выказав притворное великодушие, отказался.

– Нет, деньги и вам пригодятся, – говорил он. – Когда умирает муж, жена уподобляется стоячей воде. Вам самим сгодятся, а мне зачем? Уберите, я не возьму.

Как-то вечером Лайбао вернулся пьяный и прошел прямо в покои Юэнян.

– Вы еще молоды, сударыня, опираясь на кан, обратился он к Юэнян. – И остались без мужа с младенцем на руках. Неужели вы не тоскуете в одиночестве?

Юэнян не промолвила ни слова в ответ.

Как-то от дворецкого Чжая из столицы пришло письмо, в котором тот сообщал, что до него дошло известие о кончине Симэнь Цина и что от Хань Даого он узнал о четырех обученных музыке и пению красавицах, коих держал покойный.

«Нельзя ли сообщить о цене за них, – спрашивал в письме Чжай, – дабы я мог расплатиться. Вас же прошу прислать девиц в столицу, где они будут ублажать мою жену».

Прочитав такое послание, Юэнян пришла в замешательство и решила посоветоваться с Лайбао.

Лайбао явился в спальню.

– Чего вы, женщина, понимаете в делах! – Лайбао уже не называл хозяйку, как полагается, матушкой. – Не отдадите – горя наживете. А во всем хозяина, покойника, винить надо. Любил богатствами похвастаться. Пиры бывало закатывает, домашних певиц гостям напоказ выводит. Все же о них знали. Та же дочь Ханя, раз она в услужении у хозяйки, небось, и рассказала. Я ведь предупреждал тогда. Так оно и вышло. А откажете, он здешним властям даст знать, из управы с предписанием явятся, силой заберут. Тогда, что называется, и обеими руками отдавай, да будет поздно. Нет, лучше уж сразу уступить. Ну, не всех, а пока двух, скажем, хватит. Думаю, и у него есть совесть.

Юэнян долго колебалась. Отобрать Ланьсян у Мэн Юйлоу, а Чуньмэй у Пань Цзиньлянь было неудобно. Сючунь ухаживала за Сяогэ, и ее тоже нельзя было отпускать. Тогда она обратилась к своим горничным Юйсяо и Инчунь. Те согласились.