Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлинский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним – Ланьлинский насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

– Этого зубоскала, арестантское отродье, спроси. От его болтовни у меня руки онемели.

Воспользовавшись заминкой, Пинъань скрылся.

– Ну чего ты так сердишься, сестрица? – успокаивал ее Дайань. – Иди лучше причешись.

Хуэйлянь вынула из кармана не то три, не то четыре фэня серебра и протянула их Дайаню.

– Будь добр, купи горшок рыбного супу, – попросила она. – А отвар в чугуне подогрей.

– Сейчас все будет готово, – отозвался слуга.

Он быстро умылся и вскоре принес суп. Хуэйлянь разлила его в чашки и угостила Дайаня. Сделав прическу, она заперла комнату, показалась в покоях Юэнян, а потом направилась к Цзиньлянь. Та сидела за туалетным столиком. Хуэйлянь засуетилась, всячески стараясь ей услужить: подавала воду, держала гребень и зеркальце. Однако Цзиньлянь не обернулась к ней ни разу, казалось, даже не замечала ее.

– Я вам пока ночные туфельки уберу и ленты для бинтования ног скатаю, ладно? – спросила Хуэйлянь.

– Оставь, пускай лежат. Служанка уберет. – И Цзиньлянь кликнула служанку: – Цюцзюй, где ты запропастилась, рабское отродье?

– Она пол подметает, а сестрица Чуньмэй причесывается, – сказала Хуэйлянь.

– Ну и оставь! Не трогай! Они сами уберут, – оборвала ее Цзиньлянь. – Раз с ножищ, нечего тебе о них руки пачкать. Иди лучше батюшке служи. Такие, как ты, ему по душе, а я что? Женщина на одну ночь. Не первой свежести товар. Ведь это ты первая жена. Тебя по всем правилам в паланкине принесли. Зазноба!

Хуэйлянь поняла, что Цзиньлянь все знает, и встала перед ней на колени.

– Вы, матушка, моя истинная госпожа, – говорила Хуэйлянь. – Без вашей поддержки разве б я на ногах устояла?! Не будь на то вашей воли, матушка, я никогда не посмела бы исполнить желание батюшки. Ведь Старшая госпожа – одна видимость. Вы больше всех мне добра сделали. Как же я пойду против вас? Удостоверьтесь в этом сами, матушка, прошу вас, и если я хотя в какой-то мере вас обманываю, пусть меня всю покроют чирья и ждет мучительный конец.

– Ну что ты мне объясняешь! – прервала Цзиньлянь. – Я ж не слепая. Раз ты хозяину приглянулась, мне вмешиваться не приходится. Но я тебе не дам наедине с ним распускаться, других унижать. Так говоришь, меня затопчешь? Решила между нами встать? Вот что я тебе скажу, дорогая сестрица: выбрось это лучше из головы!

– Матушка! – взмолилась Хуэйлянь. – Прошу вас, еще раз припомните, как было дело. Ослышались вы, должно быть, вчера вечером. Не говорила я против вас.

– Глупышка! Еще не хватало выслушивать твои объяснения! Я тебе вот что скажу – и десять жен мужа не удержат. У нашего хозяина дома вон сколько жен да со стороны приглашает красоток. И ничего он от меня не скрывает, все по порядочку выкладывает. Одно время Шестая с ним душа в душу была. Так он, бывало, придет и от меня скрывает. А тебе до нее еще ох как далеко!

Хуэйлянь умолкла. Она постояла еще немного и ушла. На тропинке у задних ворот ей повстречался Симэнь Цин.

– А ты хорош! – начала Хуэйлянь. – Бездушный ты человек, вот кто ты есть. Я с тобой поделилась, а ты всем разбалтывать! Сколько из-за тебя унижений испытала! Я тебе откровенно, от души говорила. Мне и в голову не пришло, что ты выболтаешь. Рот у тебя – бадья худая, как есть бадья. Больше никогда ничего говорить тебе не буду.

– Но я ничего не знаю. О чем ты говоришь? – удивился Симэнь.

Хуэйлянь только бросила на него короткий взгляд и удалилась в передние покои. Язык у нее был хорошо подвешен. Всякий раз, когда Хуэйлянь выходила за ворота купить то одно, то другое, приказчика Фу она льстиво называла дядюшкой Фу, зятя Чэнь Цзинцзи – дядей, а Бэнь Дичуаня – почтенным Бэнем. Сблизившись с Симэнь Цином, она стала еще бойчей и речистей, то и дело с прислугой зубоскалила и во все совалась со своим языком.

– Дядюшка Фу, будь так добр, кликни мне продавца пудрой, – говорила она. – Я в ноги тебе поклонюсь.

И простоватый приказчик стремглав бежал на улицу, зазывал торговца, а потом еще просил ее выйти к воротам.

– Торговец пудрой по утрам приходит, – подшучивал над ней Дайань. – Ты, сестрица, лучше пораньше выходи, да безмен прихвати. Вот тогда он сразу к тебе прибежит.

– Мартышка проклятая! – ругалась Хуэйлянь. – Мне матушка Пятая с матушкой Шестой наказали пудры купить, причем тут безмен? Это шлюхи помаду фунтами берут, да и мажутся день-деньской. Погоди, я вот ей на тебя нажалуюсь.

– Чего это ты, сестрица, все меня матушкой Пятой пугаешь, а? – не унимался Дайань.

Через некоторое время Хуэйлянь обратилась с просьбой к Бэнь Дичуаню:

– Почтенный Бэнь! Будь любезен, позови торговца искусственными цветами. Хочу прическу цветами сливы-мэй и хризантемами украсить.

Бэнь Дичуань бросил лавку и вышел ловить торговца. Когда тот остановился у ворот, Хуэйлянь открыла корзину, выбрала цветы и два лиловых с отливом расшитых золотом платка. За все причиталось семь цяней пять фэней. Хуэйлянь вынула серебряный слиток и попросила Бэня отсечь от него семь с половиной цяней. Бэнь тот же час оставил счета, над которыми корпел, сел на корточки и вооружился молотком.

– Дай я отсеку сестрице, – подошел к нему Дайань и взял слиток.

Он долго вертел его в руках, внимательно рассматривал.

– Ну, что рассматриваешь, мартышка проклятая? – торопила Хуэйлянь. – Серебро-то краденое. Не слыхал, как нынче ночью собаки лаяли?

– Краденое, не краденое, – отвечал Дайань, – а слиточек знакомый. Похоже, из батюшкиного кармана. Он вот тут у чжурчжэня[361] менялы на рынке слиток разбивал. Это от него половинка. Я очень хорошо помню.

– Ишь ты, арестант! На свете вон двойников то и дело видишь, а это слиток. Как же это батюшкино серебро могло ко мне вдруг попасть?

– Знаю, как, – засмеялся слуга.

Хуэйлянь дала Дайаню шлепок. Он отсек семь с половиной цяней и отдал торговцу, а остальное держал в руке.

– И у тебя смелости хватит чужое брать? – накинулась на него Хуэйлянь.

– Твоего мне не надо. А мелочью поделись.

– Верни серебро, – наступала Хуэйлянь. – Сама дам, сколько сочту нужным.

Дайань отдал серебро. Хуэйлянь протянула ему кусочек меньше, чем полцяня, а остальное спрятала в карман и ушла.

С тех пор она зачастила к воротам. То искусственные цветы купит, то платок. Лянами серебро считала. А семечек ковшей пять зараз брала. Всю прислугу оделяла. Прическу она украсила жемчужным ободком, в ушах у нее сверкали золотые фонарики-подвески. Носила Хуэйлянь красные из шаньсийского шелка штаны и стеганые наколенники. В широких рукавах прятала мешочки с ароматным чаем и корицей. В день, глядишь, по три, по четыре цяня серебром тратила. И все ей потихоньку давал Симэнь Цин. Однако говорить об этом подробнее нет надобности.

Крупный разговор с Цзиньлянь заставил Хуэйлянь пуще прежнего угождать ей. В покои Юэнян она только заглядывала и сразу же уходила к Цзиньлянь. Носила ей воду, подавала чай, шила туфельки и вышивала. Словом, усердствовала и где надо, и где не надо. За компанию с Цзиньлянь и Пинъэр играла она в шашки и домино. Когда к ним заходил Симэнь, Цзиньлянь нарочно просила Хуэйлянь наливать чарки или приглашала к столу. На радость Симэню пила, ела и веселилась с хозяйками Хуэйлянь. Она была готова лобызать ноги Цзиньлянь.

Да,

Ивы праздный пух кружится под ветрами,
Сливы павший цвет уносится волнами.
Тому свидетельством стихи:
Любви Симэня добиваясь,
коварная Цзиньлянь хитрит:
Муж захотел служанку на ночь –
жена на время гнев смирит.
О том, что грозовые тучи скопились, –
пташке невдомек.
Беда нежданная нагрянет.
Неотвратим жестокий рок.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ЗАИГРЫВАЕТ С КРАСАВИЦЕЙ В ПРАЗДНИК ФОНАРЕЙ ХУЭЙСЯН ОБРУШИВАЕТСЯ С ГНЕВНОЙ БРАНЬЮ НА ЖЕНУ ЛАЙВАНА

Фонари на высоких подставках,

опьяняющее вино,

Взрывы смеха в пышном застолье –

здесь веселью предела нет.

Плавный танец Чжантайской Ивы,[362]

как изящен и гибок стан!

Льется трель, что звучать достойна

в императорском парке весной.

Аромат шелестящих платьев –

как тревожит он наши сердца!

Осыпаются тихо-тихо

пестроцветные лепестки.

Если б не было так прелестно,

так возвышенно все вокруг,

Может быть, и не отрезвел бы

опьяневший когда-то Хань.[363]

Так вот прошли новогодние дни и настал вечер Праздника фонарей. Симэнь Цин украсил залу разноцветными фонарями и устроил пышный пир. Перед входом были расставлены роскошные парчовые ширмы и экраны, висела гирлянда из трех сверкающих жемчугами фонарей, множество других – самой затейливой и причудливой формы – возвышались на подставках по обеим сторонам.

Симэнь и Юэнян занимали почетные места. По обе стороны от них сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ и дочь Симэня. Разодетые в шелка и парчу, они блистали своими белыми кофтами и голубыми юбками. Только Юэнян выделялась ярко-красной кофтой с длинными рукавами, поверх которой красовалась соболья накидка, и белой цветастой юбкой. Жемчуга с бирюзой и шпилька-феникс сбоку украшали ей прическу.