Владимир Гнеушев - Тайна Марухского ледника

• Название: Тайна Марухского ледника
• Автор: Владимир Гнеушев
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Книга рассказывает о героической обороне Марухского перевала во время Великой Отечественной войны, доблести наших бойцов и командиров, не пустивших фашистов через Кавказский хребет. После выхода первого издания летом 1966 года на Марухский перевал поднялись сыны и дочери погибших здесь героев, оставшиеся в живых участники сражении на перевалах Кавказа. В память погибших был установлен обелиск и у подножия его замурована книга “Тайна Марухского ледника” и письмо комсомольцев Карачаево-Черкесии в будущее – молодежи 2017 года.

---

Сотрудники санатория много хорошего говорили о враче с искусственным горлом. Рассказывали, что он был коммунистом и имел какой-то орден. С приходом немцев все это закопал. Только благодаря его заботам и риску дети хотя и истощали, но были живы. Не однажды врача вызывали в комендатуру. И расправа над ним была предотвращена нашим приходом... (Это был Мироц Зиновьевич Кессель, бывший начальник управления евпаторийских санаториев для детей, больных костным туберкулезом. После освобождения Крыма он вернулся к своим обязанностям в Евпаторию и умер там несколько дет назад)

На третий день утром к Голоте подошел паренек с перевязанной рукой.

– Вы комиссар отряда?

– Да.

– У меня есть к вам очень важное сообщение.

– Слушаю вас.

– Я комсомолец, прошу мне серить. Кто-то выдал меня здесь немцам, я был арестован, и под Новый год два пьяных солдата ночью повели меня к реке на окраину. Как только подошли к реке, я бросился в ледяную воду. Они начали стрелять, вот, ранили в руку, но я остался жив. Перед вашим приходом я скрывался в горах, видел и слышал, что они там творили... Видите вон то ущелье?

Паренек показал здоровой рукой на поросшие хвойным лесом склоны ущелья, круто заворачивавшего вправо от реки.

– Да. Вижу.

– На машинах-душегубках они вывозили туда детей и закапывали. Там они многих и расстреливали.

Взяв шесть человек с лопатами и паренька, Голота через некоторое время шагал по ущелью.

– Вот здесь, – сказал паренек, останавливаясь. Лужайка была кок лужайка, довольно просторная, с кустами по краям, а дальше начинался лес. Только что выпавший снег сильно затруднял поиски, так как приходилось вскрывать каждый бугорок и возвышенность. Наконец, кто-то крикнул:

– Свежая земля!

Бойцы расчистили снег, и перед их глазами предстал холм свежей земли шириной метра в три и длиной более десяти. Начали раскапывать. Появились первые трупы. Вскоре вскрыли могилу и увидели трупы взрослых и детей. Лишь у некоторых на голом теле виднелась пятна запекшейся крови – следы фашистских пуль. У других не было телесных повреждений, видимо, фашисты подушили их в душегубках, либо закапывали живьем. Особенно поражал вид детей: они лежали в таких же коротких рубашечках, какие видели бойцы на детях в санатории, и даже по виду мало отличались от тех.

Весть о злодеяниях фашистов облетела Теберду. К могиле устремились толпы людей. Одни бросились отыскивать родных, другие просто стояли и плакали. Стихийно возник траурный митинг, на котором бойцы перед народом поклялись отомстить убийцам...

Злодеяния фашистов дополнили через много лет воспоминания очевидцев, лечившихся в санаториях Теберды я оставшихся в живых лишь благодаря наступлению наших войск. Вот что пишет нам из Тюмени Железно в Константин Иванович:

“...Многие сотрудники, оставшиеся с нами в оккупации, воевали с немцами, как могли: не отдавали им простыней, одеял, прятали продукты, но под дулами карабинов не всегда их война заканчивалась победой. Приходилось мириться и искать другие пути для нашего спасения. До самого снега и морозов питались мы кисличками – дикими яблоками и грушами. Напекут их нам, как картошки, и приносят вместе с какими-нибудь крохами домашних припасов. С разрешения врачей Елизаветы Ильиничны и Розы Борисовны сотрудники брали детей к себе домой и таким образом спасали нас. Никогда мы, оставшиеся в живых, не забудем этих прекрасных женщин-врачей, расстрелянных тогда фашистами...

Помню, что немцы очень боялись наших самолетов, когда те прилетали на бомбежку, прятались у нас в санатории – знали, сволочи, что эти здания были святыми для наших летчиков. И тут же увозили детей в душегубках, и в первую очередь детей еврейского происхождения. А Елизавета Ильинична и Роза Борисовна многих из них спасали, переделывая документы. Были, правда, и другие врачи, о каких стыдно вспоминать...”

Об этих других написали тоже бывшие больные, впоследствии закончившие Карачаевский пединститут и ставшие преподавателями, А. Нестеров и Аджигирей.

“Первое время после оккупации курорта Теберда немцы никого особенно не трогали, только шныряли вокруг санаториев да все выспрашивали: чьи дети, не наркомов ли? И никак не могли надивиться тому, что все мы дети колхозников, рабочих и служащих.

– Это не может быть,– говорили они,– только дети богатых могут лечиться в таких санаториях.

Мы отвечали, что всех нас лечит страна уже по нескольку лет.

– У нас в Германии такого нет,– удивляясь, говорили немцы.– У нас частные санатории, где лечиться можно лишь за собственные деньги или на средства католических обществ.

Все это переводил нам лечившийся с нами мальчик-немец Роальд Диркс.

Вскоре немцы, потерпев поражение, так сказать, в определении социального положения больных, принялись выяснять нашу национальную принадлежность. Даже среди улицы мог остановить фашист ходячего больного и спросить:

– Ты юда?

...На третью неделю офицеры немецкого штаба прислали в санаторий распоряжение составить списки всех больных с указанием фамилии, имени, отчества, года и места рождения, национальности и состояния здоровья. Словно проверяя верность главврача, они трижды требовали одни и те же списки, и каждый раз их требования полностью удовлетворялись. Наш главврач того времени Байдин Сергей Иванович (после освобождения нашими войсками Теберды Байдин был изобличен и арестован. Как пособник оккупантов был приговорен к тюремному заключению) не стеснялся хвастать тем, что сидел в одной комнате с немецким генералом. Он дрожал при одной только мысли, что его как комсомольца и саботажника моментально убьют, если он неточно исполнит малейшее распоряжение.

Каждый раз, когда штаб требовал списки с названными выше сведениями о больных, Байдин поручал врачу-ординатору каждого корпуса собирать их по своим корпусам. Распускался слух, что списки эти нужны будто для того, чтобы знать, сколько продуктов потребуется для больных и кого можно отправить домой, дабы разгрузить санатории и лучше кормить остающихся больных. И очень многие верили этому: ведь говорит свой же человек.

Ординаторы составляли списки – в наших корпусах это делали Ройтман Софья Моисеевна и Сарра Моисеевна, фамилию которой не помним – и передавали Байдину. Они надеялись на собственное спасение в том случае, если честно будут выполнять распоряжения фашистов.

Однако Байдину иногда казалось, что врачи неточно записали что-либо о ком-нибудь из больных, и тогда сам являлся в палату и спрашивал подозреваемого:

– Ты не еврей?

Так было с Ильей Игнатовым и с нами. Самое страшное было то, что многие ходячие больные ребята сами заходили к ординаторам и просили “Запишите, пожалуйста, меня...” Они ведь думали, что и в самом деле их отправят туда, где много хлеба. В Теберде в то время было очень голодно.

Вскоре после этого совершилось убийство почти трехсот человек около Лысой горы. А в санаториях организовали так называемый “еврейский корпус”, обслуживающего персонала туда не назначали. Ходячие дети-евреи, сами еле передвигавшиеся от голода, ухаживали за лежачими. Мы тоже заходили к своим товарищам по многолетней болезни, видели, как они мучились, а помочь ничем не могли.

– Хотя бы скорее что-нибудь,– говорили они нам,– или смерть, или что другое, только не эти мучения. Сколько можно? Сил наших уже нет...

Они не догадывались, что их ждет.

И вот 22 декабря 1942 года часа в три дня подъехала какая-то особая автомашина,– огромная, черпая, крытая. Она подкатила к “еврейскому корпусу”. Из кабины вылез немец и открыл, раздвинул две половинки задней стены машины. Другие немцы, сопровождаемые Байдиным, пошли наверх. Приказали они идти и дяде Ване, нашему санитару. Он и рассказал нам под большим секретом, что произошло дальше.

– Ну, ребята, сейчас мы повезем вас в Черкесск, – сказал Байдин. – Бери, Ваня, неси...

– Дядя Ваня, – со всех сторон закричали малыши, – меня берите, меня! Я хочу в Черкесск.

Дядя Ваня заплакал от жалости к ним, ведь он понимал, куда их повезут, но немцы были рядом и уже покрикивали: “Шнель, шнель!..” И сами хватали ребятишек, а были там совсем малыши – по три-четыре годика. Были и старшие – до восемнадцати лет...

Когда ребят укладывали в машину, немец приказывал класть нх штабелями вдоль стен; чтобы середина машины оставалась пустой. Наконец понесли последнего больного, и он сказал:

– Дайте мне одеяло, ведь я замерзну там.

– Принесите одеяло! – сказал немец подвернувшейся сестре. Та бросилась по лестнице, но не успела и двух ступенек одолеть, как немец сдвинул обе половинки двери машины. Они сошлись плотно-плотно, там щелкнуло что-то, раздался такой характерный звук, какой бывает, когда закрывают кошелек, только гораздо сильнее.

Немец сел в кабину к шоферу, и машина медленно поехала, потом остановилась не очень далеко от нас, в березовой роще. Остановилась и гудела там долго, минут пятнадцать. После гудеть перестала, но простояла на месте до сумерек. В сумерки к ней подошли немцы и начальник полиции Хабиб-Оглы (Хабиб-оглы сумел скрыться, бежать вместе с фашистами). Машина опять поехала. С тех пор мы ничего не слышали о наших товарищах...”