Симона Винчи - Номер 411

• Название: Номер 411
• Автор: Симона Винчи
• Издательство: Махаон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-18-001031-4, 88-06-18064-9

В номере отеля, в самом центре Рима, в двух шагах от Пантеона, голая женщина рассматривает своё отражение в зеркале. Словно Шехерезада из Тысячи и одной ночи, женщина начинает своё повествование, обращаясь к мужчине. Она рассказывает историю любви, их любви, но это вполне может быть повествованием о другой любви, о другом мужчине. Её память воскрешает историю во всех деталях: рождение страсти, желание самоотречения, готовность посвятить себя ему целиком, встреча с жестокостью, разочарованием и неприязнью. История, подобная исповеди, но бесстрастная, словно геометрия, загадочная, словно архитектура языческих времён.

---

Я поднялась в вагон, повторяя про себя финал этого стихотворения, и внезапно ощутила на языке горечь послевкусия: книга исхода всегда открыта наполовину. Я тряхнула головой, прогоняя мысль, достала из сумки журнал, открыла и, прижавшись виском к замёрзшему стеклу, принялась читать, не глядя на Рим, убегающий за окном, и стараясь не возвращаться к тому, что книга, открытая наполовину, может таить в себе множество разных финалов.

Пришла весна, и единственный финал, до которого я додумалась, выглядел так: дом, весь белый внутри и снаружи, зимний пейзаж, удерживающий нас в своём снежном безмолвии. Мы работаем бок о бок за одним столом, с дымящимся кофейником перед нами и музыкой под сурдинку, каждый, склонившись над собственным ноутбуком. Мы будем жить в одном доме и спать в одной постели и, быть может, заведём ребёнка. Мальчика с твоими глазами и моей улыбкой. Сладостные и беспредметные грёзы, абсолютно противоречащие благоразумию, если учесть то, что я всегда ненавидела спать в одной постели с кем-либо и никогда не хотела иметь детей. Но разве не иррациональные грёзы — ведь ты тоже так считаешь — питают ненасытную любовь?

Движение всех тех поездов, на которые я садилась, чтобы приехать к тебе, и всех тех, на которые садился ты, чтобы приехать ко мне, было перемещением во времени: вперёд к новой жизни или назад, к жизни предыдущей, и то, что для тебя было жизнью новой, для меня было старой, с обратным знаком. Я переводила дух в твоём городе, а ты не чаял сбежать из него. Зато ты отдыхал в моем доме, а я в нем задыхалась.

В соседней комнате — двое: хотя они не разговаривают, это ясно вытекает из шумов, которые одновременно доносятся из ванной и из угла комнаты. Там ещё ребёнок. Ребёнок грудной, время от времени он плачет. Монотонный тихий плач, который мгновенно стихает. Я представляю себе, как его мать достаёт из кофточки грудь, засовывает сосок между губ младенца, медленно укачивает, шепчет ему что-то, поглаживая по головке. Его отец валяется на кровати, наверное, в одних трусах, задрав вверх босые ноги, и смотрит телевизор. Голоса, рекламные джинглы, репортажи футбольных матчей, информационные выпуски, эстрада. Он без конца перескакивает с канала на канал. Плач ребёнка и бормотание женщины похожи на звуки из телевизора: безразличные, бессодержательные, как рокот мотора проезжающего по улице автомобиля.

Кто эти люди, что обитают в соседней комнате, от которых меня отделяет тонкая стенка из гипсокартона? Как так случилось, что мы совсем рядом, едва не касаемся друг друга, но ничего друг о друге не знаем и никогда не узнаем? Я делю с незнакомцами мою интимную жизнь, могу слышать их, когда они принимают ванну, разговаривают, едят, занимаются любовью, но даже понятия не имею, как их зовут. Что делают в этой жизни. Кто они такие. Мне известны их привычки, но я не знаю их. Ведь и они могут слышать меня? — задаю я себе вопрос. В какой-то момент они замирают, задерживают дыхание, пытаясь расшифровать мои движения по комнате. Переход от кровати к ванной, повторяющийся щелчок почти высохшей зажигалки, шарканье мокрых резиновых шлёпанцев по полу. Что я сегодня одна, должно быть, им тоже понятно. Как и то, что я — женщина. Движения женщины в комнате отличаются от движений мужчины. Я, по крайней мере, смогла бы отличить их.

Дни проходят, за этой стеной они похожи один на другой, судя по тому, что мне дано понять. Я начинаю придумывать историю. Я никогда не встречала их на лестничной площадке, их дверь никогда не открывается, но всякий раз, как я вхожу в отель, шумы, а следовательно и обитатели, производящие их, по-прежнему там, за стеной. Звуки посуды во время обеда. Постоянно включённый телевизор. Плачущий ребёнок. Женщина, поющая колыбельную. А вчера ночью я услышала голос мужчины. Это меня поразило, словно выстрел в тишине. Мрачный голос, говоривший на южном диалекте, и очень быстро. Иногда он делал паузы, потом продолжал. Я ничего не могла понять, ни единого слова: только оттенки звуков и общую атмосферу.

Я увидела перед своим внутренним взором мужчину, укрывшегося в номере отеля со своей семьёй. Быть может, он получил увольнительную из тюрьмы в качестве награды за примерное поведение с условием не покидать комнаты на весь период действия отпуска? Или сбежал? Факт. Этот человек скрывается от правосудия. Устроил себе на несколько дней имитацию нормального существования, со своей женщиной и своим ребёнком, воссоздав в номере отеля подобие семейной жизни, с регулярным питанием, телевизионными программами и кормлением новорождённого.

Ночью эти двое занимались любовью, и ребёнок не плакал. Я их немного послушала, в какой-то момент заткнула уши берушами и погрузилась в сон. На следующий день, когда я вышла, дверь в их номер была распахнута. Горничная, наклонившись над кроватью, стелила новую простыню. Тележка с мётлами, полотерной щёткой и моющими средствами перекрывала дверь, но мне все равно удалось понять, что в номере нет человеческого присутствия, только кровать с наматрасником, заляпанным пятнами выцветшей крови, столик, придвинутый к стене, стулья и занавеска с жёлто-зелёными ромбами, похожая на ту, что висит в моем номере. Они уехали, рассеялись, словно дым, и мне никогда не узнать, какие у них были лица.

Во время второй нашей встречи, состоявшей из прогулки, на которой ты сказал мне, что тебе нечего дать женщине, мы шли парком вблизи вокзала твоего города. В парке висело постановление коммунального совета, запрещавшее есть и распивать напитки, и где, несмотря на запрет, все продолжали есть и пить, мы это видели. Мужчины и женщины, болтавшие на разных языках, доставали бутерброды, завёрнутые в фольгу, передавали друг другу банки с пивом и обменивались информацией о рабочих местах, о кроватях в наём, о возможностях заработать и многом ином, что наполняло смыслом их день и жизнь.

В тот день ты сказал мне неправду. Существовал бесконечный список того, чем ты одарил меня в последующие месяцы.

Мы часто выходили покурить на маленький балкончик дома, в котором обитали, я садилась на пол, прижималась спиной к твоим ногам, а твоя рука ласкала мне шею. Мы наблюдали, как на город опускается темнота, как один за одним гаснут редкие огоньки. Сырое дыхание ночи осторожно касалось нашей кожи, вызывая озноб.

Это случилось прохладной ночью, должно быть, в марте. Мы только что кончили заниматься любовью и отдыхали перед тем, как вернуться к этому занятию опять, моя кожа горела, словно у меня была высокая температура. Меня одолевала усталость. Ты склонился надо мной, на тебе было только парео, завязанное узлом на бёдрах, ты улыбался, не произнося ни слова. Я никого никогда не любила так, как я люблю тебя, и никого не желала так, как желаю тебя, сказала я тебе, отвернувшись к стене, чтобы моё лицо оказалось в тени и тебе не были видны мои глаза.

То, что я собираюсь рассказать тебе, — начало из «Трех комнат на Манхеттене» Жоржа Сименона, одного из самых интимных его романов, не знаю, читал ли ты его.

Мужчина и женщина встречаются у стойки бара, ночь, кроме них в баре никого, оба печальны, за плечами каждого захламлённое прошлое, которое им хотелось бы забыть. Она словно сошла с полотна Хоппера[7], эта первая их встреча: неподвижные профили, взгляды опущены к стойке, заляпанной липкими пятнами и отпечатками пальцев. На женщине эксцентричная шляпка, на мужчине — слегка помятый костюм. Ему сорок восемь, ей чуть больше тридцати. Его зовут Комбе, её — Кей. Они вместе выпивают. Затем выходят из бара и бредут по улицам города, бесконечное брожение, похожее на наше — много раз мы ходили так же, часами, прижавшись друг к другу, в безмолвии, или рассказывая друг другу разные истории, забредая в неизвестные уголки твоего и моего городов, оба заворожённые ритмом шагов, городскими развалинами, безлюдными закоулками и нашими историями. Комбе ещё не знает, нравится ему эта женщина или нет, но в ней есть что-то, что его притягивает, чему он пока не может найти названия. После того, как она рассказывает ему историю своей жизни и своих любовей, Кей говорит ему: до тебя было много мужчин, может быть, даже слишком много, но я никогда никого не любила прежде, чем встретила тебя.

Я тоже чуть старше тридцати, и у меня было много мужчин, приключения на одну ночь и на дольше, я помню их имена, имена их родителей, я выучила наизусть особенности, капризы и вкусы каждого, но и я никогда никого не любила, пока не встретила тебя.

Почему? Почему я влюбилась в тебя, именно в тебя, а не в кого-нибудь другого? Такими вопросами наверняка задаются все влюблённые. Этот вопрос появляется внезапно, в беспечной уверенности первых недель, первых месяцев. Это опасный момент. Почему именно ты — или он — какой жест, взгляд, движение, какое слово, какой ассонанс, эхо были причиной?