Борис Синюков - Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

• Название: Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории
• Автор: Борис Синюков
• Жанр: История

---

Форма закрепощения народа – пьянка в долг, в залог своей души, как это и сегодня практикуется, правда, теперь на наркотиках. Пили тогда медовуху, термин Ибн–Фадлана «горячий напиток» – это сбитень, чтобы быстрее подействовало. Умирали «с кружкой в руке» не от опьянения, а от отравления «сбитнем», так как, экономя мед, туда добавляли всякую дрянь «для крепости». Знакомый пчеловод мне рассказывал, что медовуха – тоже не совсем безопасный напиток, если долго постоит и окислится, так что это простые отравления недоброкачественным «горячим напитком». Водки же еще не изобрели, а медовуха получилась автоматически, когда «лишний», не съеденный вовремя мед, смешивали с водой, и он начинал бродить. Собственно, и вино так же получилось, автоматически.

Карамзин практически ничего не пишет об образовании сословия смердов и холопов, скрывает от нас, а мы называем его историком. Посмотрим, что «знает» об этом Советская энциклопедия, она должна сказать все, что только возможно, о «закрепощении народа». Ведь она «советская»: «Смерды – наименование феодально–зависимых крестьян в Древней Руси и некоторых других славянских странах. В источниках 11–12 веков смерды отмечены в Киевской Руси (Русская правда и другие источники)».

Прерву и замечу, что Русская правда «из–за значительных разночтений» была в 16 веке «пересмотрена» и «закреплена» в издании 1653 года, Никоновской летописи. Значит, верить ей нельзя.

Продолжим цитату: «Смерды на Руси – крестьяне, постепенно утрачивающие свободу, полностью или частично. Правовое положение некоторых групп было различным. В отличие от раба имел имущество, платил штраф за проступки. Юридически он был неполноправен. Убийство смерда наказывалось таким же штрафом, как и холопа. Его выморочное имущество наследовал князь. С начала 12 века земли, населенные смердами, передаются в собственность отдельным феодалам».

Запомним это и продолжим: «Смерды новгородских и псковских земель 14–15 веков выступают в источниках как крестьяне–собственники, владеющие землей коллективно или индивидуально и обладающие правом свободно отчуждать свои наделы. Но их личная свобода ограничена: им запрещен переход на чужую территорию или патронат князя, а князю запрещено принимать от смердов жалобы. Смерды должны были исполнять также определенные повинности (дани, работы) в пользу города как коллективного феодального сеньора».

Эта цитата как нельзя лучше укладывается в мою концепцию. Что «смерды отмечены в Киевской Руси» не верьте, ибо их туда вписали, когда устраняли «разночтения» в 16 веке и подгоняли уже Русскую империю к «однообразному виду». «Киевских смердов» считайте смердами великорусскими, в верховьях Волги, во Владимиро–Суздальской Руси. Вот их–то и закрепощали, они–то «постепенно, полностью или частично утрачивали свободу», их–то «правовое положение» и было «различным у некоторых групп», в зависимости от степени наглости князя–бандита с воровской «дружиною». И запомните, пожалуйста, про смердов новгородско–псковских, свободных крестьян, владельцев своей земли, платящих налоги для общественных нужд. Они нам пригодятся, когда мы будем рассматривать эту демократическую кучку.

Таким образом, истинное понятие смерд – не оскорбительное, а вполне доброжелательное как тракторист, бизнесмен, юрист и обозначает «вольный земледелец». Это князья–разбойники, когда довели своих крестьян до полускотского существования, произвели от этого вполне хорошего слова слово «смердящий», а когда завоевали все народы великой равнины, в том числе, с превеликим трудом, и новгородско–псковские земли, заставили и тех смердов, пахнувших хлебом, «смердеть».

Потом начались бандитские войны между местными «князьями» и атаманами, «скатившимися» по Волге, заселившими реку Яик (Урал). Это и было татаро–монгольское иго. Как это было? Да очень просто. Дело в том, что у князей появился великий князь, главный разбойник, который подчинил силовым методом остальных князей–разбойников, как у солнцевская бандитская группировка стала главной. Вот так и великий князь. Разумеется, что остальные князья не любили «солнцевских», особенно их великого князя. А у казаков–разбойников не было великого разбойника, поэтому они жили более–менее дружно. Даже с разбойниками из будущих татар и чувашей. Поэтому вся история Карамзина и посвящена, собственно, войнам разбойников–князей друг с другом за великое княжение. Совершенно точно так, как преступные нынешние группировки борются между собой. Они иногда так «истощают» свои силы, как прошлые, так и нынешние, что даже ходить грабить простых граждан случается некому. Поэтому война между князьями и атаманами была заранее обречена на проигрыш. Атаманы просто обложили данью наших князей. Каждая сторона отчетливо понимала состояние своих сил. Князьям было неудобно перед своим, хоть и «смердящим», но все же народом, когда он, этот народ, видел, как казаки–разбойники размазывают князей по стенке. Поэтому дань платили исправно, а своим историкам, впрочем, и нашим тоже, строго–настрого запретили писать правду, велели говорить, что это несметные орды из самой Монголии их угнетают. Все–таки не так стыдно. Когда начали платить дань разбойникам, то обнаружилось, что себе почти ничего не остается, поэтому «гнет» усилили.

Вы же знаете, что такое гнет? Это когда только что заквашенная капуста в кадке выделяет мало сока, приходится класть на капусту большой камень, а если не помогает, то – два, пока сок не смочит камень. Таким образом, гнет – это выдавливание сока, хоть из капусты, хоть из народа. И иго здесь монгольское не при чем. Почему? Да, потому, что когда монгольский довесок убрали, гнет не стали уменьшать, весь «сок» – себе, на расширение империи. Есть и другое толкование слова гнет. Это когда сено возят на повозке, нетолстое бревно, с помощью которого стягивают сено к основанию повозки. Тоже похоже на «капустный».

Может вы не догадались, почему я сказал «монгольское» иго вместо привычного для всех татаро–монгольского? Потому, что «татарское» все–таки было. Дело в том, что со временем стало неудобно ходить грабить свой народ, попадались знакомые и родственники, и хотя совесть была бараньей, все же лучше было договориться с татарскими бандами. Те ходили «на работу» к нам, а наши – к ним. Так не сильно мучила совесть. Поэтому у нас был татарский гнет, а у них – русский, или как там он у них назывался? Историк на жалованье, проживающий у царя в прихожей, по–иностранному во флигеле при Зимнем дворце, изобрел «татаро–монгольское»: народ ведь немного помнил татар, но они рядом живут, все знают. Вот и приписал, что это не те татары, что рядом, а совсем другие, аж из Монголии. Он даже чаще употреблял слово «моголы», чем татары.

Теперь о дани. Ну, скажите, что можно взять у людей, с которых собственные разбойники–князья уже сдирали по третьей шкуре? Только шкуру же, но вместе с душой. Поэтому и возникла знаменитая «татарская десятина», каждого десятого, и мальчиков, и девочек, у кого что есть, — в налог, а затем, собрав в кучу на княжеском дворе, – в дань. Постепенно народ забыл, что он когда–то был свободен, стали говорить «княжие» мы, «царевы».

Некоторое количество рабынь на обратном пути «пользовали» до полусмерти, а затем - за борт ее, «в набежавшую волну», остальных продавали хазарам, а те еще дальше – в «Персию». Тех, которые не находили сбыта, везли к себе. Мальчишек сразу всех продавали, тем же хазарам, для добычи соли (подробнее в следующих разделах). Собственно, они сами постепенно стали хазарами. Затем заметили, что стареют, на пенсию пора, стали «готовить» себе из них замену. Пока, наконец, не сообразили, что можно жениться. В походы ходили нечасто. Пока все не пропьют, не ходили. Поэтому историки и говорят, что набеги были не каждый день.

Теперь о гипертрофированной любви русских, особенно женщин, к своим детям, готовых кормить своих чад до пенсии, не своей пенсии, до их, детей пенсии. Ни в одной стране такого нет, там исполнилось чаду 18 лет, иди на все четыре стороны, и не мешай закончить жизнь в неге. Правда и детки, сдадут стариков в хоспис, и продолжают веселиться. Наши детки тоже сдали бы, но у нас хосписов нет, к сожалению. Поэтому, как правило, их просто бросают, «забывают» где они живут. Материнская любовь «нашего типа» – это многовековая генная память тех времен, когда детей отбирали. Только у нас, единственных в мире, создана организация «солдатских матерей», ибо их детей и сейчас отбирают, с той же наглостью, с той же неотвратимостью, посылают в рабы–солдаты, которые «не имеют права» отказаться от этого рабства, в том числе убивать свой российский народ, когда им прикажут «князья нового типа».

Перейдем к новгородско–псковской кучке. Вспомните об их смердах, Смердах с большой буквы, гордых смердах. Вспомните, чем и как они торгуют с Западом. На Западе тоже рабы нужны, но они не продают свой народ, у них знаменитое Новгородское вече не позволяет это делать. Они продают лен, пеньку, мед, соболей, рыбу, воск и мед. Все, что у них есть, все, кроме людей. Верхневолжские грабители–князья раза три–четыре кинулись туда за людским «товаром», а новгородцы были красавцы, богатыри, смельчаки, в общем хороший «товар». Но получили так по морде, что лет триста–пятьсот, пока «не объединили» народы в дремучей тайге в районе Москвы, больше туда не совались. Но дикую злобу на их нравы, не позволявшие открыто грабить свой народ, затаили. И отыгрались потом так, что у историков и сейчас еще волосы дыбом стоят. Больше мне нечего о них сказать. Добавлю только, что если бы не Иван Грозный, которого не было, и не «объединитель» Иван Калита, не Петр I в особенности, сегодня в Прибалтике было бы не три государства, а четыре, а, может быть, и все пять, если считать Псков отдельно. О роли женщин в этих болотах может за меня сказать одна Марфа Посадница, чуть было в одиночку не победившая всю московскую свору «древних князей». Где такие женщины на владимирщине, суздальщине, ярославльщине, не скажете? Кстати, нынешний президент собрался столицу опять переносить в Петербург, по–моему, из–за псковичей и новгородцев. Чтобы быть к ним поближе на всякий случай и встать грудью на их пути, когда они вдруг вздумают «шутить» с ним, грозным.