Константин Коничев - Из жизни взятое

• Название: Из жизни взятое
• Автор: Константин Коничев
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Имя Константина Ивановича Коничева хорошо известно читателям. Они знакомы с его книгами «Деревенская повесть» и «К северу от Вологды», историко-биографическими повестями о судьбах выдающихся русских людей, связанных с Севером, – «Повесть о Федоте Шубине», «Повесть о Верещагине», «Повесть о Воронихине», сборником очерков «Люди больших дел» и другими произведениями.

В этом году литературная общественность отметила шестидесятилетний юбилей К. И. Коничева. Но он по-прежнему полон творческих сил и замыслов. Юбилейное издание «Из жизни взятое» включает в себя новую повесть К. Коничева «В году тридцатом» и ряд рассказов, которые действительно «взяты из жизни», созданы на автобиографическом материале писателя

---

Рогозину всё здесь знакомо, потому он со мной. Коммунистов в сельсовете ни одного. В райцентре же, в Шуйском, на самых пустяшных должностях партийцы.

* * *

…Предсельсовета Щербаков. Беспартийный парень-ухарь. Такому, кажется, любое дело по плечу. Ошибок не боится. С лёгкостью их допускает. Заставят исправить – исправляет. Причём, при исправлении сделает такой «перехват», что не привыкший удивляться Рогозин и тот покачает головой и скажет:

– Что ж поделаешь! Откуда ему знать? Сырой человек, почти пещерного периода. Ну, в крайнем случае ему следовало быть в вольнице у Стеньки Разина…

Выявляем наличие кулаков.

Щербаков смеется. Ему почему-то весело.

– Нет кулаков. Есть два попа. Не знаем, как их ликвидировать. Был один кулачишко, выслали. А двадцать кулаков сами сбежали с семьями – кто в Архангельск, кто под Ленинград. Струхнули некоторые середняки, тоже – кто куда. Бегут, от земли бегут…

– Чем же так настращали, запугали середняков?

– Не знаю, – отвечает председатель, – сами догадываются и бегут искать хорошего житья поближе от городов, где полегче.

Стали доискиваться причин. Изучать жизненные факты, выталкивающие середняка из деревни. Причины? Перегибы. Глупейшие – иногда, преступные – всегда.

Разговариваю с колхозником-бедняком Соломиным:

– Товарищ Соломин, почему ты пьянствуешь?

– С горя да обиды.

– Какое горе? На кого обида?

– А вот расскажу…

Щербаков его перебивает:

– Не плети языком зря. Комиссия уедет, а ты останешься. Не треплись. Не болтай лишнего…

– А вот и расскажу. Пусть товарищи знают. Они к делу приставлены. Слушай, Судаков, слушай… Рогозин тот всё привык видеть, его не удивишь и каменное его сердце не распалишь. Я бедняк, власть наша. Я не против власти. Я против отдельных её представителей, вроде нашего Щербакова, и милиционера. Дай мне винтовку – мне не привыкать бороться за Советскую власть… Вот, взял я кредит в товариществе, полста рублей. Купил то да сё. Подработал у потребсоюза сто рублей. Вступил в колхоз. Потребсоюз заработанные деньги не отдает, а товарищество за долг меня под суд. Щербаков шлёт Ямщикова – милиционера. «Поди, распродай у Соломина имущество и верни деньги – кредит товариществу». Приходит Ямщиков. Наган за поясом. А какое у меня имущество?.. С бабы пальто да валенки, да были сани – возок, все пустил в продажу!.. Вот тебе и представители-властители наши. А что середняк говорит? «До Соломина добрались, утекай, куда глаза глядят!..»

Пришлось заставить Щербакова разыскать и вернуть Соломину все его вещи, а от потребсоюза потребовать, чтобы уплатил деньги, заработанные Соломиным.

Вечером – собрание. Щербаков извиняется перед Соломиным, кается, что случай ошибочный он допустил на руку кулакам и т. д.

На собрании в той же деревне, убедившись в нашем добром отношении к бедноте, подает голос из-под полатей семидесятилетний старик Алексей Озеров.

– Граждане! Позвольте в таком разе и мне речь сказать.

– Не имеешь права! – резко обрывает Щербаков. – У нас колхозное собрание, а ты единоличная верхушка. Можешь в письменном виде в сельсовет адресоваться, если недоволен.

– А ты – плут! Ты – плутократ, ты плут во сто крат!.. – решительно и резко нападает старик на председателя. – Буду говорить и ничего ты со мной не сделаешь. Кто виноват, что я «верхушка»? Ты виноват. Кто виноват, что я не колхозник? Ты виноват!..

– Этот вопрос не стоит на повестке дня! – возражает Щербаков.

– Граждане! – взывает Алексей Озеров. – Поставьте меня в повестку. Разберите до последней косточки, кто я? Я верхушка, или Щербаков мерзавец?

– Надо, товарищи, разобраться и с Озеровым, как с Соломиным, – предлагаю я. – Ведь колхоз согласен разобраться.

Рогозин мне тихонько говорит:

– Чувствую, и тут есть грехопадение Щербакова. Наколбасил со стариком.

Я беру из рук Щербакова «бразды» управления колхозным собранием и предоставляю слово Озерову.

Старик ободрился. Обрадовался. Идя из-под полатей, на ходу скинул с себя полушубок, швырнул его в угол, где висели хомут, безмен и выездная шлея с начищенными медными бляхами. Старик встал перед столом президиума, лицом повернувшись ко мне. Я говорю: «Товарищ Озеров, повернитесь лицом к собранию, оно будет решать…».

– Нет, не повернусь! – упрямо говорит старик, – собрание знает, что я за птица-тетерев… Все знают. Буду говорить вам, вы городской представитель, слушайте и судите. И уверен, рассудите безошибочно. Чувствую, как вы с Соломиным верно разобрались.

Щербаков отдувается. Рогозин заранее чему-то улыбается.

– Вот, гражданин товарищ Судаков, я буду говорить то, что Щербаков и все соседи наши назубок знают, а вам про мои «верхушечные» мытарства ничего неведомо. Слушайте да правильно понимайте. Какой я «верхушка»? А это значит, я середняка перешагнул. А завтра захочет Щербаков – меня в кулаки произведёт. Так ведь? А может, он уже успел это сделать? Его спросят: где кулаки в Февральском сельсовете?.. Давай их на выселение. А он хвать-похвать, кулаков-то нет. Одни сбежали в города, другие тишком да ладком в колхозы проскочили. (Я вам, товарищ Судаков, и эти факты найду, знай, действуйте!)

– Пока о себе, о себе рассказывайте…

– Да, о себе: можете мою жизнь пересмотреть. Изба самая худая в деревне. Валится во все стороны, на одних подпорках стены держатся. Смены изба просит. Не для чего мне изба. На гроб доски есть, и слава богу. Были у меня три сына, осталось теперь два. Все боролись на фронтах за Советскую власть. Один убит Юденичем, другой Колчаком тяжело ранен. Поправился, ушёл в лесную промышленность. Третий добровольцем ушёл в гражданскую войну. Служит и сейчас на границе, в Таджикистане… Вернется домой – пусть строится. Только при таком порядке в деревню сын не вернётся. Не к чему привиться. К рухнувшей избе? Да и пусть не возвращается. Я боюсь, если вернется на побывку, он может Щербакову голову отвернуть напрочь…

– Это еще как сказать! Прошу не оскорблять и не запугивать! – стучит Щербаков по столу не кулаком, а из тактичности ладонью.

– Да, тебя не запугаешь, – продолжал Озеров. – Раньше ко мне в избу и соседи погуторить заглядывали. И бабы с куделей, с пряжей, и девки с кружевами… А ныне – как обрезало! Боятся связываться с «верхушкой». Сплошной перегиб со мной допущен. До того перегнули, что не знаю, как и выпрямиться. Вот я и говорю: три были сына-доброхота: один в армии убит, другой служит, третий – инвалид войны… Я да старуха – только и есть. Казалось бы, такой семье можно и помочь. Так ведь?..

– Так, так…

– А как Щербаков помог? «Оверхушил» меня, назначил невыносимый налог. Денег нет. Платить нечем. Последняя коровенка со двора – вон! Две овцы – вон! Сено тоже забрали. Остался с одним старым распронесчастным мерином!.. Мерин, по милости Щербакова, всему виной. Двенадцать годов назад мерин был жеребцом. Приводили к нему на случку кобыл. Порода хорошая. Тогда он жеребцом был, весь в черных пятаках. Масть такая. Теперь сивый весь, как и я… И брал я за случку по пуду овса. И не доход вовсе. Деньги были тогда – пустые бумажки, тысячные нули и только. А пудики овса уходили на кормление жеребца, чтобы силу мужскую не терял… Щербаков это припомнил и приписал мне: «В прошлом пользовался нетрудовым доходом при помощи эксплуатации жеребца…» Вот и полюбуйтесь, товарищ Судаков, на моё житье, на наше положение. И я ещё слышал, что Щербаков в военкомат бдительную бумажку послал о том, что мой сын-пограничник, командир взвода – сын верхушки…

– Писал ты это? – спросил я Щербакова.

– Писал, сигнализировал, – ответил тот поникшим голосом, – было такое дело, донёс…

– Вот именно, донёс…

– Как по-вашему, товарищ Судаков, ошибка это допущена Щербаковым или преступность? Вот я задаю какой вам вопросец, – спрашивает Озеров.

Тут и я не без горячности ответил растрогавшему меня старику.

– Если всё, что вы рассказали сейчас, это правда…

– Правда! Правда! Самая настоящая!.. – зашумели колхозники. – Это Щербаков с Кругловым наголовотяпили!..

– Если это правда, – повторил я, – то будьте уверены, товарищ Озеров, преступная ошибка будет немедленно исправлена. Что касается Щербакова, о нём вопрос решит президиум сельсовета и райисполком.

– Убрать его надо! И Круглова тоже!..

(Вот, Сергей Адамович, чтобы знали вы, если доведётся вам читать мои записки, с какими извращениями политики партии и советской власти приходилось нам сталкиваться и на месте исправлять.)

* * *

На другой день звонил в райком и райисполком об Озерове, Соломине и ещё о ряде фактов. Надо действовать на президиуме сельсовета. Снимать Щербакова, заменять его. Встречаю колхозника Соломина. Опять пьян.

– Ты с чего это?..

– Сегодня на радостях. С потребилки заработанную сотню вырвал. С «кредитным» рассчитался. Бабе валенки и пальто вернули. Спасибо тебе… А сани-возок пропали, чёрт с ними! Мне не ездить…