Вольдемар Бааль - Источник забвения

• Название: Источник забвения
• Автор: Вольдемар Бааль
• Жанр: Научная Фантастика

Роман В. Бааля, известного прозаика, живущего в Риге, — размышления об ответственности современного учёного перед обществом и жизнью; о памяти как одной из основных человеческих ценностей. Фантастические элементы, включённые в роман, лишь подчёркивают и обогащают его живое реалистическое содержание.

---

Проявилось предрассветное Макарове. Из пасечникова дома вышла горбунья Лиза, вышла крадучись, неслышно притворив дверь. Обнаружила записку Визина, прочла, спрятала за пазуху. Потом, также крадучись, прошла через двор, отворила калитку и оказалась на улице. Огляделась и быстро посеменила к «женскому» дому. Вот и вторая записка в ее руках, и также спрятана. Постояв в задумчивости и прислушавшись к тому, что делается в доме, отошла и поглядела на рощинскую дорогу. Потом медленно, понуро свесив голову, двинулась к своему дому…

— Все! — Двойник посмотрел на него забиячливо-остро и весело. — Следы твоего бегства уничтожены. Все подумают, что ты улизнул от них на Сонную Марь. И горбунья на этот раз не проболтается, что ты отправился в противоположном направлении.

Туман, дымясь и пенясь, стал редеть и растаял.

— А теперь спрашивай! — сказал Двойник.

9

Трубка погасла, но Филипп не спешил ее раскуривать, а положил рядом с собой на пол. Он размышлял о том, что произошло сегодня, а также о том, что может произойти завтра, когда появится рыжий журналист, и они все, как ни крути, должны будут сойтись и окончательно между собой все прояснить. Ученого, кажется, пробрало сегодня, и уж как он завтра себя поведет, сказать, конечно, трудно, но — наверняка, не как до сих пор. Вот и будем ждать, размышлял Филипп, не так долго осталось… А бабенка-то! Ведь совсем уже не в себе была. Куда тебе в тайгу-то, думалось, когда в больницу надо голову лечить. И тут — как подменили. Потому что — баба есть баба. Ты ей дело дай, дай позаботиться, понянчить кого-то, дай понять, что она нужна, что без нее — никак. И все ее болезни тогда — как рукой. К примеру, вот бабка одна у них, в родной Филипповой деревне была. Девяносто шесть лет, что только не пережила, совсем уже помирает, из дому не выходит — сил нет. А кинули ей на руки праправнуков и — ожила. Зашевелилась, зазаботилась, даже горбиться меньше стала. Потому что и кушать готовить надо, и стирать, и присматривать за озорьем, чтобы чего не случилось. Короче говоря, тут не хочешь, а оживешь. И уже завираться стала: не девяносто, дескать, ей шесть, а всего-навсего девяносто первый… То же и наша красавица… А тут еще красивую байку ей рассказали — про любовь, про страдания… Чудная такая байка, никогда не приходилось слышать…

И вдруг дверь скрипнула, и Филиппа ослепило. Приподняв голову, он увидел, что со двора, наискось, минуя ночлежников, протянулась яркая полоса света, — нет, не лунного, лунный таким не бывает, — а совершенно иного, необычного света, — и в этой полосе, окаймленная дверным проемом, появилась молодая женщина в сверкающем белом длинном платье. Она вошла спокойно и легко, руки в просторных рукавах свободно качались в такт ее шагам, и хотя расстояние от стены до стены было несколько шагов, казалось, что она идет долго. Затем она даже как бы поплыла, чуть-чуть поднявшись над полом, — поплыла, воздев руки. Задержавшись напротив Филиппа, она кивнула и улыбнулась, и ему показалось ее лицо знакомым. Потом она обернулась и с такой же улыбкой посмотрела на стремительно вскочившую и отпрянувшую за спинку кровати Марго. И после этого поплыла дальше и исчезла в глухой боковой стене под потолком. Свет пропал, дверь аккуратно затворилась, опять наступил полумрак.

Трясущимися руками Филипп нащупал трубку, набил и раскурил, потом потрогал лоб, потом посмотрел на Марго.

— Что это? — вибрирующим шепотом спросила она. — Филипп Осипович, вы видели?

— Ну! — изумленно отозвался Филипп. — Матушки родныи, няу я спал! Ды как жа… И ты видала? Выходя, ня спал я? Как жа ета понимать? Аль один сон с тобой видали, а?

— Господи! — полуобморочным голосом произнесла приросшая к стене Марго. — Это же оно, то, мое космическое… Мой ансамбль…

— Кого ты, Андреевна?

— Платье, которое я придумала… Оно… Филипп Осипович! — давясь рвущимся наружу криком, выдавила она. — И Вера в нем, Вера наша! Это же Вера была, вы понимаете!

— Правда! — закивал Филипп. — Правда, Андреевна, Вера была. А я гляжу лицо быдто знакомое, а ня понять. А ета жа Вера! Яна нам, можа, знак посылая, вот кого я скажу, Андреевна. Знак: живая я, значить, и здоровая!

— Какой знак? Какой знак?! Вы подумайте, что вы говорите! Разве может такое быть! Вы подумайте… — И Марго бросилась хватать подряд вещи, сбрасывать их в кучу, заталкивать в сумку, в рюкзак. — Надо быстро, быстро, вон из этого дома, скорей, вы что, не понимаете, что Произошло, тут нельзя оставаться ни минуты… Жан! Жан!

Жан пошевелился, сел.

— А я думал, что мне снится, — произнес он растерянно.

— И ты видел? И ты? Ты тоже?! — обалдело повторяла Марго. — Значит, коллективная галлюцинация, коллективное помешательство… — Она, тяжело дыша, замерла над грудой вещей. — Неужели такое может быть?.. Надо уходить! Тут все может быть, все не так, я ничего не понимаю. Надо в ваш, в «мужской» дом, или — нет: лучше туда, к Герману Петровичу. Немедленно! Филипп Осипович! Ради бога, закройте дверь на крючок! — категорично приказала она. — И ярче лампу! Ярче! — И осела рядом с грудой, потом навалилась на нее и онемела.

— Обморок? — беспомощно спросил Жан. — Ей плохо! — Он стал сползать с кровати.

— Спокойна! — Филипп резво поднялся. — Ляжи! — И подойдя к Марго, начал тормошить ее. — Андреевна! Э! Андреевна! — Метнулся к плите, вернулся с кружкой воды. — Андреевна!

Марго села, потрясла головой, стала растирать виски.

— Пустяки… Пустяки все…

— Ну, девка, пужаешь ты людей. Давай-ка вставай. Во, попей водицы.

— Не надо. — Она отстранила кружку.

— Ты слухай, кого говорять. Привыкать надо. Ей, можа, тамака хорошо таперь, Вере. Можа, ей операцию сделалши, и ладно все обошлося, и яна нам знак посылая. А мы кричим дурным голосом.

— Молчите, молчите! — Марго закрыла лицо руками.

— Успокойся. — Он погладил ее по голове. — Ета ня страшно. Яна жа улыбалася, видала?

— Вы просто давно сумасшедший, поэтому вам все понятно.

— С вами тутака сойдешь, — отходя, проговорил Филипп. — Кого я таперь старухе своей напишу? Яна жа ня поверя. Скажа, как и ты, Андреевна, ополоумел совсим.

— Простите меня, — прошептала Марго. — Да, Вера, конечно… Я постараюсь понять… Обязательно постараюсь…

— Идите сюда, — сказал Жан, отодвигаясь к стене. — Будем все вместе, втроем, рядом…

— Добро, — произнес Филипп. — Рассвятая, слава тябе господи, день скоро. Тады и разберемся…

10

Теперь спрашивай! Может быть, я что-нибудь не так сказал, не прояснил, обошел. Как-никак, Визин, я тоже волновался — у меня ведь вполне нормальное сердце… Молчишь…

Хорошо, я помогу тебе. Предполагаю, что тебя интересует, что я думаю о твоем открытии или находке — уж не знаю, как назвать, ведь ты получил этот препарат случайно. Так вот я тебе не скажу, что я думаю. Я скажу только, что дай ты ему ход, ты произведешь фурор. Вначале. А потом… Думаю, тебе не стоит лишний раз напоминать про эти «потом». Изобретение динамита было отмечено Нобелевской премией, а потом… Не уверен — сделай еще анализ, еще пять, десять, сто анализов. В конце концов ты более или менее разглядишь, что ты получил. А попутно, что бывает, наткнешься на некоторые любопытные вещи. Конечно, в том случае, если ты еще захочешь заниматься этим когда-нибудь. Не забудь про консервированное молоко, которым так щедро тебя обеспечивал аэрофлот.

Надеюсь, что касается Лины, тебе все понятно?..

Может быть, тебя все еще интересует, зачем мы все это время дразнили или даже пугали тебя? Ну, там, в самолете, потом эта радиограмма, фокус с телефоном, кассирша и тому подобное. С единственной целью, Визин: чтобы ты окончательно и бесповоротно усомнился. Понимаешь? До того ты, конечно, усомнился, спору нет. Но — частично. И сам это увидел и признал. И оценил. А нам надо было, чтобы ты усомнился глобально. Только таким образом можно было открыть тебе глаза. Были запланированы даже более резкие меры, но Лина все смягчила, сгладила, плюс и предостерегла тебя, чтобы ты ничему не удивлялся, ничего не боялся, чтобы не стал, опешив, немедленно искать всему свои физико-химико-психологические разъяснения. Конечно, уверенность многого стоит. Однако иногда у тебя была не уверенность, а элементарное упрямство. Это уже никуда не годится, Визин: непонятное объявлять сверхъестественным, а значит — несуществующим, кажущимся. Чисто по-человечески, ничего не скажешь. Но ведь все обстоит иначе. То, что вы знаете, вы называете естественным, а чего не знаете — сверхъестественным. Но сверхъестественного, Визин, не бывает, а бывает лишь — незнание. И чтобы понять, наконец, это, ты должен был усомниться предельно глубоко. И мы тебе старались помочь.

Далее — небольшое пояснение. Зачем была женщина в луче показана другим, я тебе сказал: чтобы ты не сомневался в реальности виденного. Но это было и одновременно актом нашего подталкивания тех, других — им тоже надо прозревать.