Валентин Томберг - Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма

• Название: Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма
• Автор: Валентин Томберг
• Издательство: София
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2000
• ISBN: 5-220-00301-1

Отличие `Медитаций на Таро` от общеизвестных трудов по герметизму и оккультным наукам, прежде всего в принципиальной новизне исполнения: это - классика именно современной эзотерической мысли. Предпринятая автором попытка переосмысления в контексте современности самих основ герметизма - Великих Арканов Таро - увенчалась ошеломляющим успехом. Необычайность этих `писем неизвестному другу` - т.е. читателю-единомышленнику - в которых показана глубинная связь запечатленных в Библии, Упанишадах и Каббале эзотерических знаний, в том, что их автор использовал в качестве опорной точки `эзотерическое христианство`, а именно, в его понимании, учение Церкви как заведомый итог и ключ к пониманию всего пути человечества, к решению всей суммы его проблем и стоящих перед ним задач.

---

Высказанные здесь замечания резюмируются итоговым — по существу книги, думается, главным вопросом, перед которым прочие меркнут как необязательные и производные: каков же удельный вес и собственное место герметизма в истории мировой культуры, в ее прошлом, настоящем и будущем? Какова, скажем, эвристическая ценность его центрального документа и манифеста — «Изумрудной Скрижали»; сколь многое и что именно смогли бы из нее почерпнуть; сколь многим были бы обязаны Трисмегисгу, скажем, Бертольд Шварц и Колумб, Магеллан и Левенгук; Риман и Лобачевский, Кюри и Гейзенберг, Мендель и Пастер, Эйнштейн и Козырев? Чем конкретно пригодились бы Менделееву очковтирательски-многозначительные, тошнотворно-пестрые, напоминающие бедлам алхимические трактаты, столь милые сердцу автора, и почитаемого им Юнга, сама научность изысканий которого (см. Письмо XIX) поставлена под вопрос житейски-бесхитростным скепсисом Набокова:«... ни один из набросков не представлял так называемой мандалы — термин, предположительно означающий магический круг, который д-р Юнг и иные соотносят со всякой каракулькой, более-менее близкой по форме к четырехсторонней протяженной структуре, — таковы, например, ополовиненный манговый плод, или колесо, или крест, на котором эго распинаются, как бабочки на расправилках, или, говоря совсем уж точно, молекула углерода с четверкой ее валентностей — эта главная химическая компонента, машинально увеличиваемая и отображаемая на бумаге»{144}? Кого из астрономов убедит и что им даст патетически-принципиально отстаиваемая автором геоцентрическая картина мира? Что стало бы с математикой, если бы она так и ограничилась пифагорейским пониманием природы чисел (они же суть Арканы) как божественной, недоразумения с которыми начинаются уже при изучении дробей? В представленной Томбергом столь заманчиво-гармонической (ибо под априори всеразрешаюшим знаком «герметического христианства») картине синтеза веры и науки — найдется ли место тому определению веры как неотделимей от сомнения и отчаяния, «страха и трепета», которое, решившись уточнить самого Павла{145}, дал Кьеркегор{146}? Исчерпается ли, оправдается ли этой гармонией судьба и творчество тех гениальных художников (Ван Гог, Кафка, Музиль, Верлен, Бодлер, Ходасевич, многие, многие другие), которые своими муками питали искусство, однако не смели при этом прибегать к общедоступным «утешениям веры», рискуя остаться отверженными, и так и умерли «нераскаянными» - в невыразимой, ничем не утоляемой тоске? Под каким углом вписывается в целое «гермегических наук» горделиво брошенное Ньютоном — устами которого при этом, казалось, говорила сама честь науки, достоинство и ответственность ученого — знаменитое «гипотез не измышляю»? Как отнесется правоверный герметист, цель и самоё смысл жизни которого, если верить Томбергу, «всячески послужить религии, науке и искусству», к замечанию Канта, безжалостно высмеявшего как химеры «грезы духовидца» (Сведенборга), что «в метафизике можно болтать всякий вздор, не опасаясь оказаться в нем уличенным»? Что ответил бы «герметический философ-христианин» представителю, скажем, новейшего постструктурализма вроде Деррида, который, всего вероятней, вдребезги и одним махом разбил бы его эмпиреи элементарным диагнозом — «логоцентризм»? Какие именно и из каких «бессмертных предстоятелей традиции» цитаты он противопоставил бы таким, скажем, соображениям Эко, в своем саркастическом и гневном обличении «эзотеризма» и его неистребимых последователей констатировавшего принципиальную двусмысленность мышления как принципиально мифотворческого, а стало быть — принципиальную невозможность столь для Томберга драгоценного «синтеза» в устремлении к тейяровской "точке Омега": «Если допустить возможность того, что во вселенной существует хотя бы одна отправная точка, которая не является знаком чего-то иного, мы сразу же выходим за рамки герметического мышления»; «взаимосвязи есть: всегда, надо только захотеть их найти»; «поверь, что тайна существует, — и ты почувствуешь себя посвященным. Это ничего не стоит»; «посвящение — это значит познавать и никогда не останавливаться, очищать вселенную от шелухи, как луковицу, — а вселенная-то эта вся состоит из шелухи»{147}? Как вообще примирить саму идею этого синтеза, без остатка символизируемого пресловутой «точкой Омега», с неизменно актуальным предостереженией Хайдеггера: «Объявить Бога высшей ценностью — значит, принизить Его сущность. Мышление в форме оценки есть величайшее кощунство, которое позволяет себе мыслить в противоположность бытию»{148}?

Потому что в самом деле: либо познавать - либо спасаться; если познавать, то не устраивать из плодов своего (да и любогр) познания пиршество вселенского спасения, а если спасаться — то не преподносить свой «узкий путь и тесные врата» как универсальную и общеобязательную истину. И если в самом деле «нет религии выше истины» — той, которая «путь и жизнь» и познание единственно которой "делает свободными", — если в самом деле «для нас, с данною нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого»{149}, то кто же, кроме Того, Кто и есть эта истина, возьмется и посмеет раз и навсегда, со всей определенностью ответить на вопрос «что есть истина?»?

Не это ли неустранимое и благодетельное препятствие всем нескончаемым усилиям к обретению столь вожделенного «синтеза» — к достижению итогового под его знаком космического триумфа и столь долгожданного бракосочетания веры и разума, всех умозрений и вероучений, всех «наук, искусств и ремесел», когда были бы наконец разрешены «проклятые вечные вопросы, которые так измучили бедных мудрецов», «и это столько уж тысяч лет! Кто же так смеется над бедным человеком?»{150} — зафиксировано в простодушном наблюдении:

Что б ни сказал потомок просвещенный —
Все так же на ветру, в одежде оживленной,
К своим же истина склоняется перстам,
С улыбкой нежною и детскою заботой,
Как в пригоршне, рассматривая что-то,
Из-за плеча ее невидимое нам.{151}

Приложение. Историческая справка об Изумрудной Скрижали

Приведем в подаче Юлиуса Руска (117: р. 2) текст Изумрудной Скрижали (Tabula Smaragdina) в том виде, в каком он известен со времен Альберта Великого:

«"Versio Tabulae Smaragdinae Hermetis" — Qualis ea vulgo Latino Idiomate, e Phoenido expressa circumfertur — Verba secretorum Hermetis Trismegisti.

1. Verum, sine mendacio, certum et verissimum.

2. Quod est inferius, est sicut [id] quod est superius, et quod est superius, est sicut [id] quod est inferius, ad perpetranda{152} miracula rei unius.

3. Et sicut omnes res fuerunt ab uno, meditatione{153} unius: sic omnes res natae fuerunt ab hac una re, adaptatione{154}.

4. Pater ejus est Sol, rnater ejus Luna; portavid illud ventus in ventre suo; nutrix ejus terra est

5. Pater omnis thelesmi totius mundi est hic.

6. Vis [virtus] ejus integra est, si versa fuerit in terram.

7. Separabis terram ab igne, subtile a spisso, suaviter, cum magno ingenio.

8. Ascendit a terra in coelum, iterumque descendit in terram, et recepit vim superiorum et inferiorum. Sic habebis gloriam totius mundi. Ideo fugiat [fugiet} a te omnis obscuritas.

9. Hic [haec] est totius fortitudinis fortitudo fortis: quia vincet omnem rem subtilem, omnemque solidam{155} penetrabit.

10. Sic mundus creatus est.

11. Hinc adaptationes erunt mirabiles, quarum modus est hic.

12. Itaque vocatus sum Hermes Trismegistus, habens tres partes Philosophiae totius mundi.

13. Completum est quod dixi de operatione Solis».

Приведенный ниже перевод латинского текста Изумрудной Скрижали основан на трактовке Роберта Стила и Дороти Сингер (128: р. 42), где обсуждается также (128: pp. 41—57) рукописная традиция текста, его содержание и источники.

«1. Истинно, без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно.

2. То, что вверху, подобно тому, что внизу, и то, что внизу, подобно тому, что вверху, ради завершения чудес единого{156}.

3. И как все произошло{157} помышлением Единого, так и все возникло из этого единого одним лишь приспособлением.

4. Отец его — солнце, мать — луна; ветер носил его в своем чреве; земля — его кормилица.

5. Оно — отец всех чудес [] во всем мире.

6. Могущество его совершенно, если его применить к земле.

7. Им отделяется элемент земли от элемента огня, тонкое от грубого, осторожно и с великим тщанием.

8. Оно восходит от земли к небесам и снова нисходит к земле и соединяет в себе силу верхнего и нижнего. Так обретешь ты светлую славу мира, и от тебя удалится всякая тьма.

9. Оно сильнее всех сил и сила всех сил, ибо уловляет все тонкое и проницает все плотное.

10. Так был сотворен мир.

11. Отсюда достигаются удивительные превращения, способ которых указан здесь.

12. Поэтому мое имя — Гермес Трисмегист, ибо мне доступны три части премудрости мира.

13. Здесь все, что я должен был сказать о действии солнца [sol]».

Поскольку на Западе латинский текст «Скрижали» стал известен лишь со времен Альберта Великого (1193/1206—1280), датируемых же более ранним временем текстов или манускриптов не обнаружено, — то в начале нашего века историки сходились во мнении, что Альберт Великий и является ее автором. Текст считался апокрифическим — не только в плане сомнительности авторства Гермеса Трисмегиста, но и как произведение, которое благодаря самому своему содержанию плохо вписывается в «Герметический Корпус» («Corpus Hermeticum») — собрание датируемых началом нашей эры сочинений различных авторов, писавших под его псевдонимом. Текст Изумрудной Скрижали отсутствует в издании Уолтера{158} Скотта «Hermetica» (в 4-х томах, Оксфорд; 58), которое в ряду изданий «Герметического Корпуса» считается наиболее полным, исключен он также из «Корпуса» во французском четырехтомном издании (перевод Нока и Фестюжье; 42). Примечательно высказывание Скотта: