Геннадий Андреев - Белый Бурхан

• Название: Белый Бурхан
• Автор: Геннадий Андреев
• Жанр: Исторические приключения

Приключенческий роман, написанный со значительной долей фантастики и авторского вымысла, история здесь — лишь канва, по которой проходит его прихотливая вязь. Автор очарован красивыми и страшными центральноазиатскими и тибетскими легендами, мудрыми аллегориями и философскими раздумьями Н. К. Рериха, иногда понимаемыми буквально.

---

— Погоню, надеюсь, отправили?

— Нет, ширетуй. Никто из караванщиков не знает, в какую сторону они ушли. Говорят только, что этот погонщик-бурят подбивал некоторых ховраков на побег: «В священную Лхасу одна дорога, а из Лхасы — сто!»

Жамц махнул рукой, и Чимид исчез. Ширетуй потянулся к кобуре с наганом: рано он еще оттаял душой и обмяк сердцем! Бывало, что и на пороге священной Лхасы находили накорп с перерезанной глоткой…

Вот и Лхаса!

Как только сверкнули ее золоченые крыши, караван замер без команды. Еще бы ему не замереть! Ведь прибыли они с такими муками и потерями не просто в священную страну, а в страну живых богов! Здесь, в ее монастырях и храмах, жило и славило небо 25 тысяч лам — четверть всех лам мира Цзонхавы!

Легенды утверждали, что первый царь Тибета спустился с неба на землю на горе Ярлхашампо и принес людям просветление — ваджраяну. Буддийский тантризм охотно приняли жрецы Бонпо, хозяева душ и жизней местных пастухов и земледельцев. Но потом явился царь Лангдарма — ярый противник буддизма, и страна богов начала раздираться противоречиями, что скоро стало нетерпимым. И нашелся храбрец — монах Лхалунг Палчжэ-Дорчжэ, который, переодевшись лугоном.[75] убил опасного царя. Лангдарма был навеки проклят, и его образ злая маска ежегодного обряда изгнания козла отпущения. Теперь и не все помнят, с чего началась все, но тибетцы знают, что горные духи и божества Маченпомра, Каченджунга и Тхантон охраняют от злых сил покой благословенной Лхасы.[76] И все знают, что пушки палят в сторону черной скалы на другом берегу реки тоже не для украшения новогодних праздников, а изгоняя навеки проклятого царя-святотатца, посмевшего поднять руку на буддизм!

Много веков минуло с той поры, и стала Лхаса не городом в обычном понимании людей, а громадным монастырем, составленным из храмовых комплексов, частью слитых вместе, а чаще обособленных друг от друга, где каждый из них — сам по себе был городом с многочисленным населением, своими храмами, мастерскими, святынями, законами, порядками и укладом жизни. И главным из всех монастырей была Потала — роскошный дворец-город самого далай-ламы! Попасть в Поталу и видеть живого бога можно, но это стоит больших трудов, терпения и денег…

— Хватит любоваться! — негромко сказал Жамц, снова вступивший в свои права караван-бажи.

Караван начал спускаться в Лхасу…

Отыскав на окраине постоялый двор своего дацана, купленный еще покойным Баянбэлэгом, Жамц приказал остановиться на ночлег и сразу же распустил всех своих спутников: пускай смотрят, удивляются и ужасаются!..

А удивляться и тем более ужасаться было чему…

Заполучив от гэлуна несколько монет из своего мешочка, Пунцаг побрел по городу, сбросив осточертевшее покрывало из темной ткани: одежды ламы могли ему дать не только пристанище, но и пропитание, даже если бы в его кармане и не позванивали монеты. Но в этом своем расчете он жестоко ошибся — на каждом шагу ему встречались сонмы нищих и калек, чьи протянутые руки были красноречивее слов. Скоро он опустошил свой карман, и ему нечего было сунуть в протянутые руки, а количество тех рук ничуть не уменьшилось. Нищета в Лхасе не считалась предосудительной. На каждое «дай» здесь далеко не всегда отвечали «на», а это угнетало: Пунцаг был добр и всегда делился тем, что у него было.

Побродив еще немного, он вернулся на постоялый двор и сразу же наткнулся на гэлуна, сидящего в большой круглой чаше с водой. Судя по его довольному виду, Жамцу удалось удачно пристроить товар. Жестом подозвав Пунцага, он подал ему нож:

— Побрей мне голову. Ну как, поразила тебя Лхаса?

— Слишком много бедных, гэлун.

— Не больше, чем всюду. Может, чуть больше. Узнав, что Пунцаг был не в меру щедр, нахмурился:

— Ты поторопился истратить свои деньги. Эту рать не прокормишь! Деньги в Лхасе надо тратить умно и расчетливо. Скупость здесь лучше щедрости!

— Это я уже понял.

Едва Жамц закончил свой туалет и облачился в золотистый халат, пришли какие-то люди, о чем-то снова торговались и спорили, потом ушли, оставив длинные листы бумажных китайских денег и несколько мешочков с серебром. Настроение гэлуна резко упало: выгодная утренняя сделка обернулась убытком.

— Тяжелые времена, тяжелые времена… Можно подумать, что когда-то они были легкие в Лхасе!.. Одна надежда на бурханы, которые еще не проданы… Без меня больше никуда не ходи.

Утром они вместе вышли в город. Нищих стало больше, чем вчера: очевидно, слух о том, что в Лхасе появился невиданно щедрый лама, с быстротой молнии облетел все их скопища. Но Жамц и Пунцаг равнодушно проходили мимо протянутых рук, высоко подняв головы. Неожиданно им преградила путь толпа обнаженных людей, чьи лица были обернуты тканями, а впереди себя каждый из них держал метелку, похожую на опахало, которой расчищал себе путь.

— Кто они? — спросил Пунцаг испуганно. — Почему — голые?

— Дигамбары, преданные ахимсе, — равнодушно отозвался Жамц, не опуская головы, но, почувствовав, что молодой лама его не понял, прибавил уже с усмешкой: — Джайны![77]

О джайнах Пунцаг слышал, но видел их впервые. Они боялись повредить всему живому — поэтому закрывали рот и нос, чтобы нечаянно не заглотить при вдохе какую-нибудь мошку, а подметали путь перед собой, чтобы не задавить ногами какую-либо букашку. Сами джайны питались только растительной пищей, но и ту не срывали, не выкапывали, не срезали…

— Хороша Лхаса,[78] — вздохнул Жамц, — но нам нельзя здесь застревать надолго… Накладно! Ты был в Храме Большого Будды?

— Нет, гэлун.

— Значит, ты еще ничего не видел в Лхасе! — Он секунду подумал и снова вздохнул. — В Храм Большого Будды сходи один. И возьми все свое серебро. Это чудо, как и всякое другое, в Лхасе бесплатно никому не показывают, даже ламам.

Золотые крыши храмов хороши только сверху, с последнего перевала. А тут, внизу, Лхаса поражала не столько святой роскошью, сколько грешной грязью: по щиколотку, по колено, по пояс… Больше всего удивляло и возмущало то, что возле мендангов и храмов валялись дохлые собаки, что священные надписи изгажены. Повсюду стояли изуродованные стелы, за одно оскорбление которых в недавние времена грозил эшафот… Может, потому и запрещалось паломникам идти к Потале с открытыми глазами, чтобы они не видели всего этого срама?

Завершая прогулку, Жамц привел Пунцага к тому месту, где рассекались трупы и бросались на съедение хищным птицам и животным. На этих останках принято было кататься в обнаженном виде «для сохранения здоровья» и «для укрепления святости духа». Рассказывали, что даже сам далай-лама не избежал этого ритуала.

Жамц требовательно посмотрел на Пунцага. Тот вспыхнул от омерзения и брезгливости, но послушно начал снимать свои одежды.

Присутствие Будды может отображаться и его атрибутами: лотосом, тюрбаном, конем, деревом, колесом… Да и знаки величия Будды известны всем: третий глаз мудрости во лбу, удлиненные мочки ушей, бугор на темени… Так и выглядит главная статуя Храма Большого Будды — главной святыни Лхасы!

Говорят, что и сама Лхаса стала расти на том месте, где появился первый храм, от которого сейчас не осталось даже фундамента. А статуя Будды «возникла сама по себе», выросшая из серого камня в одну короткую ночь…

Сейчас эта статуя была так богато украшена, что не хотелось верить, не верилось в нищего монаха с чашей для подаяний в руках!

Рано утром, в полдень и вечером двери Храма Большого Будды открывались для богомольцев, стекающихся сюда со всех концов мира. Встав цепочкой, они продвигались друг за другом, заходили во все многочисленные комнаты со статуями богов, будд и святых. В самом храме и шага нельзя было ступить без серебряной или золотой монеты. Накорпы несли с собой зажженные светильники, их фитили горели тусклым коптящим пламенем, который в полумраке храма казался зловещим.

Нечем было дышать. Люди потели, от них волнами шло зловоние, некоторые из них падали без чувств не столько от умиления, сколько от голода и усталости, но толпа все равно двигалась вперед, топча в полумраке тех, кто не смог подняться. Некоторые опрокидывали свои светильники, и горячее масло опаляло спины и головы впереди идущих. Но здесь нельзя было кричать, стонать, изрыгать проклятия. Здесь надо было только молчать или шептать молитвы…

В коридорах и бесчисленных залах Храма горели большие светильники, пожиравшие только сливочное масло. Его можно было купить, чтобы долить в светильник. И за этим строго следили ховраки и жрецы. Попробуй быть скупым или нерасторопным! На твою голову сразу же опустится дубина, ты будешь выкинут из помещения, и фанатики затопчут тебя насмерть у святых стен…

Обалдевшие от мрака, духоты, тусклого блеска золота, серебра, слоновой кости и бронзы, паломники выталкивались напором толпы из храма туда, где стояли огромные барабаны хурдэ. Один поворот серебряного цилиндра — одно прочтение всех молитв, заложенных в него, — и сразу из твоего кармана или кошелька вынуты десять серебряных рупий, второй оборот — снова десять рупий…