Степан Козловский - История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц

• Название: История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
• Автор: Степан Козловский
• Издательство: ФГОУ ВПО Ижевская ГСХА
• Жанр: Культурология
• Год: 2009

В монографии исследуется восточнославянский эпос. Основные проблемы исследования: возможности былин как научного источника, потенциально возможные пути совершенствования методологии исторического изучения эпических материалов, сравнительный анализ отражения социальной практики Древней Руси в былинах и письменных источниках, социальная эволюция образа эпического героя.

Книга адресована специалистам по истории Древней Руси, а также преподавателям, студентам и аспирантам, интересующимся проблемами изучения былин как научного источника.

---

Кроме того попы упоминаются иногда (не обязательный элемент) в тех сюжетных ситуациях, когда необходимо окрестить невесту богатыря, совершить свадебный обряд.

Таким образом, единственное место, обладающее сакральным значением, которое сумели занять представители нарождавшейся церкви, связано с погребением тела и защитой (оберегом) от вредоносных сил, фиксации договора[762] (брак скреплялся при обоюдном согласии «ерлыками скорописчатыми[763]»).

Вместе с тем, следует отметить единственную личность, имеющую сан и, несмотря на это, получающую в эпосе уважение — Владыку Черниговского. Но и он обращает на себя внимание сказителей не в своей социальной роли священнослужителя и пастыря церковной общины, а при совершении сделки — заклада, в которой принял участие на стороне богатыря,[764] исполняя роль своеобразного талисмана. Всякий раз, когда его фигура появляется в былине, это происходит при процедуре оформления сделки-спора, при которой князь заведомо не желает исполнять свои обязательства.

Таким образом, можно констатировать, что в эпической социальной практике представители церкви заняли нишу «оберега» при совершении разного рода сделок (то есть, фактически, нотариального удостоверения договоров). В этой связи становится понятным восприятие речей монахов и других священников как имеющих силу сакрального удостоверения божьим словом.[765]

Создается парадоксальная ситуация: православные священнослужители в эпосе исполняют функции, практически никак не связанные с исполнением культа, они являются всего лишь необязательным приложением к церкви.

Н. М. Гальковский по этому поводу отмечает следующее:

«Следует думать, что активные выступления язычества были ничтожны. Главные причины этого мы видим в том, что русское язычество не имело строго выработанного ритуала и, вместе с тем, не имело жрецов. Старший в семье был в то же время жрецом[766]».

При этом все, что касается культовых моментов в эпосе, можно разделить на три части: Молитвы («доходные богу»), как правило, связываются с деятельностью богатырей. Ритуалы — почестные пиры, свадьбы, поклонение иконам и т. д. происходят в присутствии Князя Владимира. Обряды, имеющие подчеркнуто сверхъестественное значение, — «ворожба» и «исцеление» — происходят обычно в присутствии «Волхвов» и «Калик».

«Волхвы» и «Калики» предстают в былинах как две стороны одной медали соответственно «ворожбе» и «исцелению». С одной стороны, «Калики» помогают Илье Муромцу встать на ноги и обрести силы (исцеление), с другой — они готовят гроб Святогору (ворожба). Встреча с «каликами», таким образом, опасна для богатыря настолько же, насколько и встреча с «Волхвами[767]». Их можно считать «дурными вестниками», предвестниками несчастий, то есть, выражаясь иначе, они «накликивают беду» (ворожат[768]). Калики зачастую выступают в роли предвестников нашествий на «Русь», сообщают о появлении в «Царьграде» и Киеве «поганого Идолища».

В роли «Калик» часто выступают богатыри («волхи да волшебники», как их иногда называет князь Владимир[769]). Различить две эти категории, столь различные по социальной роли, в былинах можно только по одежде. Одежда калики резко отличается от богатырской и близка, по сути изображаемого (упоминание лаптей, «подковырянных» золотом и т. д.), к описанию атрибутов Микулы Селяниновича. Иногда же Калика напрямую выступает в роли богатыря.[770]

Относить такое положение дел целиком только к деятельности «калик» переброжих (перехожих) вряд ли возможно, тем более что «калики» — «пилигримы[771]» — это лишь временный социальный статус, связанный с путешествием в «святые места».

Их роль видна в сравнении с Микулой Селяниновичем, который является одновременно и богатырем, и человеком, который имеет отношение к «тяге земной» и «Матери Земле». Связь с матерью-землей является отличительной чертой и калик, которые исцеляли Илью Муромца, подав ему кусок хлеба либо поднеся ему чашу пива, и Волхвов, ради рождения которых «сколыбалась сыра земля». И те и другие, могут оказаться богатырями (Волх Всеславьевич и Калика-богатырь).

Благодаря наличию в образе богатырей черт, которые более подходят священнослужителям (жрецам) (я за вас стою, я за вас молю), война в русском эпосе носит священный характер. Бой для богатырей является одной из форм богослужения, включающего молитву и обряд принесения жертвы особым образом (богатырь убивает врага (фактически — «чудовище», а не человека[772]) в поединке ножом «чингалищем» после того, как они схватились «тесным боем» (без оружия), желая посмотреть у него «серцо с печенью[773]»).

3.2.5 Эпические представления о сакральности поединка

Особое внимание в былинах уделяется процедуре поединка, который, по всей видимости, имел достаточно серьезное сакральное значение.

Эпический поединок в большинстве случаев равнозначен понятию «испытание», поскольку может проходить не только в виде боя (оружием и врукопашную), но и в форме испытания меткости (стрельба из лука), удачливости (игра в шашки-шахматы), хитрости (умения правильно понять задание).

Все вышеназванные испытания связывались со способностями к «волхвованию» (то есть к эпически понимаемой «хитрости»), так, например, зачастую меткость героя зависит не от того, как он выстрелит, и даже не от того, в какую сторону он это сделает, а от «счастьица молодецкого» и способности «заговорить стрелу», в результате чего «Кошерище» (в сюжете об Иване Годиновиче) погибает от собственной стрелы. Часто Илья Муромец, желая послать весть к богатырям с просьбой о помощи, «заговаривает» свою стрелу, чтобы она не убила того, к кому летит, а сделала на его груди «лишь малую сцапинку».

Что же касается игры в шашки-шахматы, то понять по их эпическому описанию, как именно играли и в какую именно игру сейчас не представляется возможным. Игра, судя по всему, это особый тип поединка.[774] Суть эпической игры, по-видимому, сводится к гаданию — выяснению, у кого из играющих больше удачи.[775] Примерно так же Илья Муромец в ряде сюжетов о первой поездке в Киев «гадает» о том, стоит ли ему идти к богатырям, примут ли они его как «своего», привязав своего коня к той же привязи, что и богатыри:

Как крестьяна-ти ведь вяжут за колецько медяное,
Как богатые люди-ко — сереб(ы)ряно,
Кабы Русские богатыри — да за золочено.[776]

Соответственно, можно говорить о том, что существовало сакральное восприятие поведения, которое имело ключевое значение для признания «своим» либо «чужим» в эпических представлениях о древнерусском обществе.

Умение правильно понять задание (хитрость) является наиболее интересной формой «поединка».

Антигероя в подобных ситуациях провоцируют на проявление «истинного», то есть нечеловеческого («чужого») обличья, проверяя его на «достоверную» принадлежность к людскому роду.

Для сравнения вспомним три «провокации» княгини Ольги: «А нынъ идъте въ лодъю свою и лязите въ лодьи величающеся, и азъ утром пошлю по вы, вы же рецъте: не едемъ на конихъ ни пеши идемъ, но понесите ны въ лодъи». «Они же седяху в перегъбъх в великих сустугахъ гордящеся»; «измывшеся придите ко мне»; «пристройте меды многи… и упишася Древляне».[777]

Каждая упомянутая в летописи форма мести имеет прямые аналогии в былинах — Тугарина несут на пир «ни пеши, ни на коних», Идолище убивают за то, что он «нечестно пьет, нечестно ест» (упивается, переедает, проявляя «зверский» аппетит); «посла немилостивого» из орды, посланного «за данью» (жену боярина Ставра) также приглашают «измыться» в бане.

Их объединяет одно: все они были нежелательными женихами (сватами), сватавшимися к дочери (племяннице) Князя Владимира. Каждый из них имеет время для обдумывания ответных действий (как и в летописных известиях).

Избежать гибели удалось жене боярина Ставра (также «сватавшейся»), которая разгадала княжескую хитрость (успела наскоро «измыться» в бане до того, как туда прибыли посланцы князя Владимира). Эпос, таким образом, показывает, что «месть» княгини Ольги была ничем иным, как традиционное испытание «хитрости» посланцев жениха.

В этой связи фраза летописца о том, что княгиня «переклюкала» (то есть перехитрила) посватавшегося к ней Византийского императора, звучит вполне естественно и несет в себе определенный культурный подтекст эпохи.

В том, поймет ли «хитрость» противник — жених либо невеста, имеется и сакральный момент. Для выражения тех или иных форм сопричастности к какой-либо социальной страте и этнической общности служит ритуал в той или иной его форме. Каждому типу сопричастности (толерантности[778]) соответствует определенный тип ритуала.

По большому счету, понять кто в обществе свой (для определенной социальной страты и для социума вообще), а кто — чужой можно только по степени допуска к участию в ритуале.[779]