Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

• Название: Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17582-2

Я ДРАЛСЯ С АСАМИ ЛЮФТВАФФЕ. Артем Драбкин.

Продолжение книги «Я дрался на истребителе» состоит из интервью с летчиками, пришедшими на смену погибшим в тя­желейших боях 1941—1942 годов. И хотя многие из них выпус­кались из училища, имея общий налет около 20 часов, у них было одно существенное преимущество — шанс попасть к опытному и грамотному командиру эскадрильи, от навыков которого во многом зависела жизнь молодого бойца. Единицы из тех, кто пришел на фронт в 1943—1944 годах, стали Героями Советского Союза, но именно они, играя роль ведомых, обес­печивали молниеносные результативные атаки Гулаева, Решетова, Кожедуба и многих других прославленных асов.

---

Прилетели в Кронштадт. Вопрос встал такой: сбили армейскую «кобру». Мне подсказывают, мол, ты не го­вори пока о «мессере», мало ли что. Я, конечно, ничего не сказал. А потом уже, когда Корешков приехал, он сказал: «Да, ты сбил «мессершмитт», однако выносить этого не стали, потому что в верхах вопрос об «аэро­кобре» так и остался открытым...

Я думаю, что для них атака была неожиданной, по­тому что мы заходили со стороны солнца, и, когда вы­скочили из облаков, они находились прямо по курсу, хвостом к нам. Я видел фашистский знак, иначе я и стрелять бы не стал, конечно. Была облачность ог­ромная, и солнышко светило — видно было очень хо­рошо. Если бы я по нему не попал, может, и бой завя­зался бы...

В то время чаще всего мы выполняли задачи ПВО кораблей и военных баз. Сидели все время в кабинах и ждали ракету. Вылетали, например, на прикрытие бом­бардировщиков, если за ними гнались истребители противника. С бомбардировщиками обычно ходили ис­требители непосредственного прикрытия, но они-то не могли отойти от бомбардировщика — откровенно гово­ря, считаю, что глупая была такая обстановка. Прикры­вающие истребители должны были быть «приклеены» на определенном расстоянии от бомбардировщика и не должны были никуда от него отойти.

Это значит, что он идет на скорости 300, и ты дол­жен был идти рядом, теряя в скорости до 200 км/ч. Это значит, если тебя атакуют, ты можешь только отвер­нуться, и тебя почти наверняка собьют. И сделать ты ничего не сможешь. Противник заходит в атаку на ско­рости и с преимуществом в высоте — ну и как ты его сможешь атаковать? У тебя скорости нет, с чего его можно атаковать? Это было абсурдное положение!!

Потом делали немного по-другому. Сопровождали мы на Котку бомбардировщики Ту-2 [Имеются в виду Пе-2 12-го гпбап КБФ] — аж темно было в небе от самолетов! Мы были на высоте восемь с чем-то тысяч, а бомбардировщики шли на шести тысячах. Мы в «ударной» группе, а непосредственное прикрытие шло пониже. Наша задача была следить за истребите­лями противника.

Когда на Котку водили штурмовиков, мы шли на «лавочкиных» звеньями по четыре самолета на разных высотах с превышением в 1500 метров над «илами» и группой непосредственного прикрытия. Тут мы могли контролировать ситуацию, видели всю эту массу само­летов под собой. Случись что — ты свободен в маневре и можешь ответить на атаку атакой.

А самолеты непосредственного прикрытия... я даже не представляю. У них задача, чтобы к бомбардиров­щикам никто не смог приблизиться даже, так что там надо было постоянно крутить головой. Но, с другой стороны, ты не должен терять своего ведущего, а если ты постоянно крутишься, то либо ты держишь строй и тебя убьют, и бомбардировщик тоже, либо ты крутишь­ся, тогда можешь оторваться от бомбера — опять не то... Очень сложно было, особенно если у летчика от­сутствовал опыт.

Вот как-то раз, по-моему осенью 44-го, увлеклись мы прикрытием и прозевали «мессеров». Когда огля­нулся назад, смотрю — уже прямо почти вплотную под­ходит к нам пара «мессершмиттов». Тут уж делать нече­го было, я по радио «илу» сказал: «Сматывайся!» — чтоб он понял, в чем дело. А я был в таком положении, что если я сейчас поверну, то себя подставлю под удар. Я сразу ведомому говорю: «По скоростям!» — газ до­бавляю, в горизонтальном полете отрываюсь, чтоб се­бя не подставлять, и потом резко полез вверх. Смотрю, они отстают.

Таким образом, ты в дурном положении оказыва­ешься — получается, я не должен бросать «ил» и дол­жен его сопровождать до конца. С другой стороны, хо­телось вступить в бой — есть преимущество: я сверху нахожусь, с переворота можно было атаковать. Двоя­кое положение.

«Ил» уже на бреющий перешел, и я его потерял, а в отношении «мессеров» находился в самой удобной по­зиции. Расстояние было метров 800—1000 — сделать переворот и с пикирования попытаться атаковать. Но... все вот эта наша обязаловка — по приказу я должен ид­ти в непосредственной близости от «ила», и если что-то случится, отбиваться отворотами — то есть отвернуть­ся от удара противника и встать на место. И ни в коем случае не вступать ни в какой бой!

Почему у нас столько людей гибло при прикрытии? Получается, кого-то сбили, а ты иди дальше по прямой. Инициатива должна быть у человека! А в первые годы в сопровождении вообще вплотную ходили! Крыло в кры­ло с бомбардировщиком! Это давало только бомбарди­ровщикам успокоение — с ними идут истребители, а толку-то от этого? Стрелок лучше мог обороняться, чем истребитель. Так что, несмотря на такие приказы, лет­чики все равно вступали в бой, иначе ты бомбардиров­щик не защитишь никак. У истребителя должна быть свобода, он должен думать своей головой.

Вылетов за войну у меня было 48. На корректировку летали мы 1 раз.

— Самолеты были «привязаны» к летчику?

— Конечно, у каждого свой был!

—  Вы помните его бортовой номер? Как самоле­ты окрашивали?

—  «60». Номер «60» у меня был. По-моему, все они были зеленого цвета, и снизу — голубой.

—  Каково ваше мнение о Ла-5?

— Я летал на Ла-5, а после войны и на Ла-7, Ла-9 и Ла-11 (этот, правда, тяжелый был и подходил больше для разведки и сопровождения).

Так вот, Ла-5 вообще-то был очень хорош — очень строг при взлете и посадке, но в воздухе, наоборот, очень прост и легко удерживался, легко выходил из штопора. У Ла-5 было две пушки, стрелявшие через винт — очень хорошие, надежные.

Сложность Ла-5 заключалась в том, что при левом вращении винта при посадке давление на левую стойку шасси становится больше. Даже еще находясь в возду­хе перед посадкой, при падении скорости надо было очень умело удерживать самолет. Бывали случаи, что самолет просто переворачивало на посадке.

Первое время я фонарь открывал, чтобы на посадку пойти. Открывал фонарь, выглядывал, потому что лоб был здоровый — ничего не видно. Попали мы на аэро­дром на Ладожском озере, там по краям песок, а посе­редине полоска метров двадцать — когда садились на эту полосу, ничего не было видно. У «чайки» все-таки лоб был поменьше. Само пространство было неболь­шое до мотора. А на «лавочкине» мотор был гораздо больше. При посадке приходилось изворачиваться — делать змейки. Вот когда на «кобре» летал...

— Вы и на «кобре» летали?

— Да, летал. На П-39 и на П-63. Заканчивается война, переучиваемся на «кобру».

«Лавочкины» уже списывают — «кобры»  пришли.

Прилетаем в Мамоново, учебных самолетов нет. В самолет садится командир полка. Первое, что де­лали, — это пробежку: на самолете разгоняешься, убираешь двигатель, заруливаешь, потом только взлетали.

Я когда сел на «кобру» первый раз... после «лавоч­кина» — как игрушка. Во-первых, вход в кабину через дверь; во-вторых, на «кобре» обзор был несравним с «лавочкиным» — видно было, куда рулишь.

Я только двигателем «дал», она меня и понесла, скорость набрала. Я подумал: «Ну чего ее убирать — уже полоса кончается?» Взлетел, сделал круг около аэродрома, сажусь. Полеты вдруг прекращаются. Командир полка нас выстраивает: «Рязанов — выйти из строя! Трое суток ареста!» За нарушение режи­ма вылетов. А получилось это только из-за того, что самолет был несравним по легкости управления с дру­гими.

Этот самолет по сравнению с «лавочкиным»... ну, с закрытыми глазами мог летать. Никакого сравнения — простой самолет до невозможности. «Лавочкин» — это сложная машина, такая мощная, грозная, хорошая ма­шина. А «кобра» — это как на тарантасе ездить. Но тоже надо было привыкнуть из-за другой центровки. А уж «кингкобра» была совсем простой. Взлет и посадка производились очень легко. Тррмоза были ножные. Компоновка в этом смысле как на МиГ-15, шасси трех­колесное.

—  Что вы думаете о комиссарах и особистах?

—  Что касается комиссаров и особистов: после войны уже у меня сложилось такое мнение, что в армии должно быть единоначалие. Комиссар должен подчи­няться командиру. Двух командиров в части, полку и т. д. не должно быть! Кто-то должен отвечать один. Это подтверждается жизнью. Это очень важно.

У нас был комиссар Сербии [Сербии Иван Иванович (158 б/в, 92 в/б, оф. 4+3 в/п, по др. д. 5+3) в описываемый период — замполит 61 АБ КБФ.]. Он сам летчик, по­этому все его уважали. Вначале комиссары не летали, потом стали «летающие». Не может руководить человек полком, если он понятия не имеет, что такое летчик, он должен знать особенности этого дела.

Другой замполит у нас был Лукьянов Иван Петрович [Лукьянов Иван Петрович (оф. 2+0 в/п), замполит 10-го гиап КБФ с февраля 1944 года], как раз в то тяжелое для полка время, когда на «лавочкиных» уже летали. Он тоже летчик был, и я летал с ним ведомым. У него был орден Ленина, финскую войну прошел, заслуженный летчик — все его уважали. И если кто-то говорит, что было плохое отношение к ко­миссарам, то это просто абсурд и ерунда!