Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

• Название: Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17582-2

Я ДРАЛСЯ С АСАМИ ЛЮФТВАФФЕ. Артем Драбкин.

Продолжение книги «Я дрался на истребителе» состоит из интервью с летчиками, пришедшими на смену погибшим в тя­желейших боях 1941—1942 годов. И хотя многие из них выпус­кались из училища, имея общий налет около 20 часов, у них было одно существенное преимущество — шанс попасть к опытному и грамотному командиру эскадрильи, от навыков которого во многом зависела жизнь молодого бойца. Единицы из тех, кто пришел на фронт в 1943—1944 годах, стали Героями Советского Союза, но именно они, играя роль ведомых, обес­печивали молниеносные результативные атаки Гулаева, Решетова, Кожедуба и многих других прославленных асов.

---

Вернемся к тому вылету. Что значит фотографиро­вать? Это значит — по прямой пройти и не шелохнуть­ся. Мы полетели шестеркой. Ведомый у него был, и еще нас две пары для прикрытия. Пошли с юга на се­вер. Нас атаковали «мессера». Я шел справа от пары разведчиков, а слева шел Нестеров Сережа1, потом он погиб под Штетином. Он был ведомым у командира полка Павликова. Сопровождали бомбардировщиков. Облачность была низкая, но с разрывами. Я шел с чет­вертой группой, а они с первой. Я заметил, что пара «мессеров» на скорости промелькнула в одном окне за облаками. Я еще крикнул: «Сережка! Выше пара «ху­дых». Он ответил, что понял. Но, видимо, один из них сбил Сережку... Так вот, его атакует «мессер». Я гово­рю: «Серега, в хвосте «худой». Он говорит: «Вижу». «Мессер» подходит к нему, Сережка делает переворот, я довернул самолет, чтобы отбить этого «мессера», но он ушел в сторону, не стал атаковать. А фотограф идет по прямой. Я смотрю, навстречу мне чуть с превышени­ем идет ведомый того самолета, который атаковал Се­режку. Тут надо различать атаку с передней сферы и лобовую атаку. Атака с передней сферы — это когда противник тебя не видит и ты спокойно подходишь к нему на встречных курсах и бьешь. Лобовая же атака — это совсем другое дело. Скорость сближения порядка 1000 километров в час — секунды. Ты видишь, что он в тебя целится, а он видит, что ты в него целишься. В этой атаке непонятно, кто куда выйдет после сближе­ния. Лобовая — это, конечно, очень сильное пережива-

1 Нестеров Сергей Степанович, лейтенант. Воевал в составе 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях лично сбил 4 самолета противника. Погиб в воздуш­ном бою 25 апреля 1945 г.

ние, ведь на принятие решения у тебя всего несколько секунд. Потом, после вылета, когда начинаешь анали­зировать, успокаиваешься, но порой все тело болит.

Так вот, тут что произошло. Поскольку он шел с пре­вышением, я понял, что он сверху пройдет, ну а мне удобнее всего нырять под него. Думаю, оружие при­стреляно на 400 метров, я его подпущу, дам очередь и буду нырять влево под него. По прицелу определяю дальность. Когда расстояние сократилось до 400 мет­ров, а ведь кнопки оружия до половины уже нажаты, со всех пушек и пулеметов можно стрелять. Он в этот мо­мент выходит вверх. Я ручку на себя, взял упреждение и успел выпустить только один снаряд и соответствен­но пуль пять-семь из каждого пулемета. От него отва­лился какой-то кусок, пролетел мимо, меня аж тряхну­ло. Он перешел в пикирование. Сережка внизу был. Он потом говорил, что у «мессера» мотор встал. Я так ду­маю, что этот снаряд отбил ему радиатор. Это была моя победа!

У фугасного снаряда есть такая особенность. Он по­сле выстрела не сразу становится на боевой взвод, а примерно метров через 20—25. По времени это очень маленький промежуток, но все же. Мы как-то раз при­стреливали оружие. Сначала стреляешь из пушки, вы­ставляешь прицел, а потом по нему пристреливаешь пулеметы. Мишень поставили далеко, за бугорком. Так что снаряд шел прямо над землей. Стрельнули, снаряд разорвался, не долетев до цели. Еще стреляем — опять разрыв до цели. Пошли, посмотрели. Оказывается, что снаряды взрывались от попадания в стебли травы — настолько чувствительной была мембрана.

Я когда с одним «фоккером» схватился под Сева­стополем, настолько близко к нему подошел, что попал в спутную струю, и меня начало болтать. Очередь по нему дал и попал в крыло возле фюзеляжа. Я увидел, как снаряд попал в плоскость, но, видимо еще не встав на боевой взвод, не разорвался, а прошел вовнутрь и разорвался, упершись в силовую часть. Плоскость от­летела в одну сторону, самолет — в другую, опрокинул­ся. Летчика не убило, он на парашюте выпрыгнул. Его ведущий недалеко был, я бы и второго стрелял, но у моего ведомого Лешки Герасимова был первый боевой вылет — за ним надо было присматривать и следить, нет ли других истребителей вокруг. Я ему говорил: «Смотри — «фоккера», видишь?» Он отвечает: «Вижу». А прилетели, он признался, что видел какую-то пару, а что за пара, не понял. Он вообще-то боялся летать: то он болеет, то еще что-то. С ним полетишь, на море выйдешь, а над морем звук мотора меняется — он пу­гается и уходит.

Но как-то он до конца войны так и пробыл в полку...

— Когда летчик с «фоккера», который вы сбили, выпрыгнул из самолета, не было желания расстре­лять его в воздухе?

— Нет. Преследовать его желания не было. Мы вы­прыгнувших не расстреливали. Ребята старшего поко­ления, которые воевали на И-16, говорили, что были случаи, когда немцы расстреливали наших, спускав­шихся на парашютах. Но потом они перестали, потому что им тоже некогда было этим заниматься. Они знали, что чуть только рот раззявят, «Иван» его снимет. Ду­маю, поначалу это у них шло от безнаказанности.

Когда я первый самолет сбивал, мысли были самые противоречивые: и отомстить хотелось, и одновремен­но думал — там же человек сидит. Но тут сразу дума­ешь, а что этот человек сделал? Может, он конкретно и не стрелял по гражданским, но Заводчикова же он на моих глазах убил. И когда я его сбил, было и радостно и горестно. Радостно, что я, молодой летчик, сбил аса, что он не будет наших сбивать. Горестно, что Заводчи-кова потерял. Ну и конечно, напряжение было, требова­лось не успокаиваться на этой победе...

—  Почему у вас на личном счету ни одного бом­бардировщика ?

—  Не встречался с ними. Когда пришел на фронт, уже немецких бомбардировщиков выбили. Полк сбил пару «хейнкелей», Похлебаев одного «лаптежника» сбил, но мне в этих боях участвовать не приходилось. Бомбежкой и штурмовкой переднего края у немцев за­нимались «фоккера». Как-то вылетели мы четверкой, а с радиолокационной станции «Рус-2» нам передают: «Похлебаев, иди в такой район, проверь». Вышли туда, смотрим — ниже нас, метров на тысячу, 30 «фоккеров» идут к линии фронта. Причем не строем, а кучей какой-то. Иван приказывает: «Атакуем». Иванов, как обычно, в сторону. Мы в атаку, а они заметили, что их атакуют, и начали избавляться от бомб над своей же территорией. Как они метались! Кто вправо, кто влево, кто куда раз­бегаются. Сбили мы только одного, остальных разогна­ли. Гоняться за ними было некогда. А ведь 30 самоле­тов могли бы сбросить 30 бомб на передовую. Значит, кого-то из наших убили бы. Радостно было, что кого-то мы спасли. А того, что их много, бояться не нужно. Как-то раз ходили мы четверкой. В небе была высокая куче­вая облачность. Станции наведения хорошо было нас видно. Откуда-то появились три четверки «мессеров». Нас не трогают, ходят между облаками. Думаю, если сейчас ведущего сбить, то у них паника начнется, как и у нас, естественно. Я говорю: «Командир, атакуем». А со станции наведения: «Не трогайте!» А у Ивана тоже руки чешутся, чтобы их погонять. Нас меньше, но мы уже знали, как их нужно гонять. Особенно когда летали Похлебаев — Дементеев и Иванов — Степанов.

—  В воспоминаниях это почти штамп, что не­мецкие бомбардировщики, когда их атакуют, из­бавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?

— Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.

—  На каком вылете вы почувствовали, что вы зрелый летчик?

—  Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончатель­но прозрел. Впервые близко увидел вражеский само­лет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса — а по походке видно было, что это ас — загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспо­койнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотри­тельность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает ма­невр — ты оцениваешь свое положение и сам маневри­руешь соответственно.

—  Как вам немецкие летчики?

—  Разные. У них военная подготовка лучше была. Опять же, опыт больше. Они работали в основном на «свободной охоте» и очень успешно — сбивали много. Причем они атаковали, только если видели, что ты про­зевал их атаку. Сбил и ушел. Если начинаешь маневри­ровать, даешь понять, что ты видишь, то они особо не лезут. После 1943 года, когда завоевали господство в воздухе, немцы стали не те, даже их асы стали не те.

В тактическом плане им было легче. Мы, например, непосредственно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков. Немцы так не делали. Если бомбарди­ровщики идут, то истребители выходят на линию фронта, завязывают бой, но непосредственно ударные самолеты не сопровождали. Для истребителя такая тактика лучше, свободнее себя чувствуешь, а для бом­бардировщиков хуже. Можно атаковать бомбардировщи­ков без прикрытия.

—   Были среди немцев летчики, с которыми вам приходилось сталкиваться, умевшие вести манев­ренный бой, свалку?