Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

• Название: Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
• Автор: Тамара Катаева
• Издательство: Минск: Современный литератор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-14-1615-4

Роман-монтаж «Другой Пастернак» – это яркий и необычный рассказ о семейной жизни великого русского поэта и нобелевского лауреата. За последние двадцать лет в свет вышло немало книг о Пастернаке. Но нигде подробности его частной жизни не рассказываются так выпукло и неожиданно, как в новом исследовании Катаевой «Другой Пастернак». «Боттичеллиевский» брак с Евгенией Лурье, безумная страсть, связавшая Пастернака с Зинаидой Нейгауз, поздняя любовь с Ольгой Ивинской – читателю представляется уникальная возможность узнать о личной жизни Пастернака с абсолютно неожиданной стороны.

Перефразируя Толстого, Катаева говорит о своих книгах: «В „АнтиАхматовой“ я любила мысль народную, а в „Другом Пастернаке“ – мысль семейную».

---

«…на Ярославском вокзале <> кругом почти сплошь жи-дова – и – это надо послушать – словно намеренно в шарж просятся и на себя обличенье пишут: ни тени эстетики. Стоило ли Москву заполонять! Скоро десятый год, хоть бы говорить и вести себя с тактом научились! И безысходное до неутешности сознанье: за самого последнего, уже на грани обезьяны, за все его безобразье – ты до конца дней – ответчик. Он будет грушу есть и перекашиваться в ужимках – а ты нравственно отдуваться за его крикливое существованье. На это же обречен и мальчик. Иногда я содрогаюсь от того, что наделал!»

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 200—201. Такой вот антисемитизм для начинающих. Почему он себя идентифицирует по едящему грушу? Почему бы не по вычисляющему формулу или сочиняющему симфонию – тоже довольно типичное еврейское положение? Почему для точки отсчета для Жененка он выбирает рожу на вокзале? Там можно насмотреться и на таких татар, что татарин захочет забыть, что он татарин, и на русских – с грушами и без груш бывают такие, что специально так не перекривишься. Антисемитизм Пастернака был незаразителен, с годами не малигнизировался, было состояние пожизненной стойкой ремиссии. Прожил всю жизнь с неприятием еврейства в себе и полным игнорированием (что похвально) этого НЕДОСТАТКА в других, так что можно заключить, что ему просто не нравились некоторые неэстетичные рожи на вокзалах, и он нашел для них быстрое словцо, каким их заклеймить.

«Бахтин: Русское дворянство, в особенности <> именитое никогда не было заражено антисемитизмом. <> Это чисто мещанское явление. <> Прав Гегель, у нас духовенство, даже католическое духовенство, – в нем совершенно не было никакого антисемитизма. Это как раз антисемитизм – явление специфическое, людей, чуждых всякой религии, воспринимавших религию только как обряд, как быт какой-то. Вот все эти черносотенцы, они в большинстве случаев тоже были церковниками и так далее, но для них церковь – это какая-то часть их быта. А настоящие представители религиозной мысли в России никогда не были антисемитами».

Беседы В.Д. Дувакина с М.М. Бахтиным. Стр. 248. Пастернак постиг глубины и высоты человеческого духа, потому что не распылялся, а копал перпендикулярно под собой и отрывался, чтобы посмотреть в небо. Религия – нечто большее, что смешивает верх и низ и дает полную, объемную картину мира, – его как метод проживания жизни не заинтересовала. Даже явное для него еврейство не стал рассматривать с точки зрения религии, принадлежащей его народу.

Пастернак звал Мура (знал по фотографиям) – наполеонид. Маленький, своего еще нет, все – раса, тип.

«У меня есть теория. Красота есть отпечаток правды чувства, след его силы и искренности. Некрасивый ребенок – следствие отцовского преступления, притворства или терпеливости взамен естественной привязанности и страстной, ревнивой нежности. Несправедливость и горе в том, – что не я, виновник, а мой старший сын, неповинный в моем преступлении, обезображен веснушками и розовой кожей».

ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 520 (письмо Б. Пастернака Жаклин де Пруайар).

Жененок строг к условиям, которые предоставляет ему отец. Он помнит много из того, что плохо характеризует отца.

Вот, выдавленный отцом за границу, но не взятый родными на постоянное проживание, он, как мальчик-с-паль-чик, возвращается с мамой в Москву. Боже, как Женя ждет чуда: Зина на своем месте, Борис встречает ее и сына – так мало кто чего-то ждет и об этом молится. Чуда не происходит, Борис («папа Боря») встречает и везет в их оставленный дом. Жене ясно, что там живет Зина. С чужими (Борису, отцу их родного сына) сыновьями и т.д. Все это ясно с первых моментов встречи.

«На столе нас ждал остывший ужин: картошка с селедкой».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 363.

Это ужин, приготовленный Пастернаком и остывший, пока он был на вокзале, встречая берлинский поезд с Женей и Жененком («носильщик, такси…»). Зинаида Николаевна с детьми ушла на время встречи из дома и ужина не разогревала. «Некуда идти» было и Евгении Владимировне, и Зинаиде Николаевне. В свой дом (в свою комнату) Пастернак ждал Зинаиду Николаевну. В соседней Евгения Владимировна жить не хотела (не могла, конечно) – и «их повезли» (ее с сыном) в дом заставившего Пастернака жениться брата Сени. «Здесь нас первым делом сытно накормили».

Там же… Стр. 363.

Дети очень материальны. Хотя, напомнив эти подробности через много лет, как-то даешь понять, что кто-то знает свои обязанности, а кто-то – нет. «Хозяйством дяди Сени занималась Гитта». Это были родные брат и сестра

Евгении Владимировны, на которых точно так же, как на родственников Бориса, можно бы было рассчитывать, что они помогут ей «растить Женю». «Гитта <> перекармливала меня сладким до тошноты, несмотря на трудности с продовольствием».

Там же. Стр. 363.

По сравнению с папой – были благодетелями, по сути – откупались.

Пастернак тоже откупается. Но его куски, чтобы быть сладкими, должны быть не купленными за деньги, а – отнятыми у Зины и ее детей. Женя принимает и другие подарки, попроще, вернее, берет то, что ей полагается, но эти – приятнее. Это восполнение не прямого ущерба, а морального вреда.

Конечно же, откупалась с самого начала и Женя. «Не посвящая ему всей себя, она в то же время баловала Женёчка косвенно, кутала и нежила руками Паши <>и еще как-нибудь, как бы от него откупаясь тратами на него и на привлеченных к нему людей».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 713.

Жененка Пастернак однажды отказался продвигать как «вундеркинда» – для освобождения от армии. Родительская стезя еще тем неблагородна, что родитель не может желать иметь великого ребенка. Кто хочет родить гения? Кто хочет родить сына – Осипа Мандельштама? Кто хочет быть матерью Марины Цветаевой? Слава Богу, родители не дожили ни до их конца, ни до того периода их жизни, когда гениальность была уже неминуема и неотвратима. Пресвятая Богородица родила Иисуса. Хорошо хоть сама она не молилась о таком даре судьбы. Евреи не заметили ее события. Они продолжают молиться, чтобы никому из них не остаться бездетным и чтобы когда-либо в их именно колене появился Мессия. Очень гигиенична в смысле профилактики родительских психозов и фрустраций религия, можно расслабиться, но существует еврейский же анекдот, записанный еще Голдой Мейер в ее записках: «И надо же именно нам исполнить вековые чаяния!»

Борис Пастернак простачком не был и теоретически о наследственном «генийстве» не мечтал, но не видеть ясно и подробно то, что родил, – тоже не мог. Лев Толстой сокрушался, что из милых, топочущих по комнатам мальчиков выросли бородатые мужики, играющие в вист за большими столами (хорошо хоть удались некоторые девочки – это только дочки могут так нерассуждающе преданно ходить: хоть за своим отцом, хоть за отцом своих детей). Монстр нравственного совершенства – это бы он считал «гением» – не родится, он становится от большой работы над собой, над тем, чтобы стать «вполне хорошим». Это не удалось Толстому даже на бумаге, Андрею Болконскому пришлось умереть в расцвете лет. Для Пастернака гении должны обладать не нравственными, а интеллектуальными и эмоциональными качествами, отличающими их по богатству и силе от других людей. Жененок гением не стал. Но был до упрека похож на папашу. Был похож внешне: «У него много общего с Борисом Леонидовичем – длинное, крепко слаженное лицо, внезапная широкая улыбка, высокая, сухая, сильная фигура. Волосы только светлые, мелко вьющиеся и кожа, как у рыжего, с веснушками».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 203.

Мягкий знак везде ставил, укорачивая слова, старательно усложнял стиль писания, трепетно и преданно любил жену (вторую – но это не важно, главное, что по наследству передалась способность любить жену) – так явно, так нестыдливо, что вряд ли искренне, ну да никто и не обязан искренне любить жену, как, впрочем, и показывать, как сильно любишь, пусть неискренне. Такое сходство – бессмертие наоборот: вот, все похоже на тебя полностью, но ты в нем исчезаешь бесследно.

«В письмах к отцу Евгений Борисович несколько раз сослался на сходство с ним, на родство по крови. Кажется, именно это Пастернака взбесило больше всего; дело не в том, что он находил в сыне ухудшенную, „разбавленную“ копию себя, отягощенную материнскими комплексами и капризами. <> „Ты пишешь: „Мы с тобой одной крови, папочка“. А на чорта мне эта кровь, твоя или моя? Мне брюхом, утробой, а не только головой ближе всякой крови „Фауст““.

БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 701.

Детские обиды конкретны. Ребенок не может поверить, что его не любят. Потому он и обижается, что рассчитывает на любовь. «Не любишь» – это на его языке значит «не жалеешь», «хочешь наказать». Мотивация этих родительских жестокостей – «непонимание». Все ими истолковывается превратно. Жененок все объясняет более основательно и не романтично. «У Женички, при всей тонкости, не было таких нервов. <> Он весною кончает среднюю школу и, верно, попадет в солдаты. Я хотел добиться, чтобы он побывал до этого в университете, как бывало в наше время, и сначала хлопоты, как казалось, могли увенчаться успехом. Но для этого пришлось бы идти по очень нескромной линии и выдавать его за вундеркинда, чего на самом деле нет и мне не хотелось. И у Жени осталось такое чувство, точно я недостаточно по отношению к нему заботлив».