Альберт Вандаль - От Тильзита до Эрфурта

• Название: От Тильзита до Эрфурта
• Автор: Альберт Вандаль
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-233-8, 5-85880-235-4

Франко-русский союз во время Первой империи» – одно из самых известных сочинений крупнейшего французского историка, члена Французской Академии графа Альберта Вандаля (Albert Vandal) (1853–1910). Этот фундаментальный трехтомный труд был впервые издан во Франции в 1891–1893 годах и удостоен первой премии Гобера, затем он многократно переиздавался в конце XIX – начале ХХ веков. В книге раскрываются корни политического устройства Новой Европы, которое создавалось в начале XIX века в ходе наполеоновских войн. Франция и Россия в тот период играли ключевые роли в европейской политике. В своем глубоком, основанном на огромном количестве источников, исследовании Альберт Вандаль показывает, как шаг за шагом обе державы и их императоры подходили к войне 1812 года, решившей судьбы России и Европы. В рассмотрении политических событий исследуемого периода историк делает акцент на взаимоотношениях Александра I и Наполеона, их личных качествах и психологии.

---

Оно доказало им, что в политике Англии произошел полный переворот, что с этих пор она становится на пути их честолюбивых стремлений, что рано или поздно им придется сломить ее, прежде чем осуществить ожидаемые за счет Турции выгоды.

Для России же было в высшей степени важно покончить счеты с Портой без промедления. Настроение Наполеона было таково, что ей представлялся чрезвычайно благоприятный случай приступить к этому делу, и не только потому, что она, по-видимому, могла отнять у Порты громадные владения, но также и потому, что при существующих условиях исключалось при разделе участие Австрии или, по крайней мере, ей предоставлялась второстепенная роль. Из всех государств Австрия была расположена выгоднее других, чтобы мешать успехам России на Востоке или их уравновешивать. В переговорах о разделе, происходивших в разные времена, всегда нужно было для отвращения ее вражды или чтобы заручиться ее содействием подкупать ее алчность обещаниями богатых возмещений. По опыту было известно, что всякое преследуемое Россией на Востоке предприятие на половинных с нею началах будет оплачено со стороны России жертвами, которые отчасти уничтожат ее выгоды. Следовательно, для Александра было неожиданной случайностью, истинным счастьем, что он застал Наполеона в Тильзите в минуту его неприязни к Венскому двору, когда он был предубежден и раздражен против него и не прочь был наказать его за двусмысленное поведение во время войны, отказав ему в каком бы то ни было серьезном расширении на Востоке. Правда, Австрия могла бы восстать против такого решения, но она еще не вполне оправилась от сильного удара, который был ей нанесен Наполеоном в 1805 г. Ее военные преобразования не были окончены, бездеятельность Австрии при недавних обстоятельствах в достаточной степени показала ее неспособность к действию. Было бы легко ценой некоторых уступок ее самолюбию заставить ее закрыть глаза на принесенные ею в жертву интересы. Так как невозможно было без войны с англичанами выполнить какое бы то ни было важное дело на Востоке (а дело шло о разделе совместно с Наполеоном или об отдельных завоеваниях, предпринятых с его согласия), то Россия думала, что самое лучшее было бы начать войну с Англией и привести в исполнение свои планы теперь же, пока не нужно было опасаться вмешательства неудобного третьего лица. Император Александр был склонен сильнее скрепить с нами узы и добросовестно исполнить свои обещания в надежде разрешить восточный вопрос с одной только Францией, против Англии и без Австрии.[226]

Такой расчет не ускользнул от Лондонского двора. Поэтому, высказавшись сперва о предполагаемых требованиях России, как о неприемлемых, он понял опасность держаться на такой определенной почве и теперь старался доказать в Петербурге, что между давнишними друзьями сам Восток мог бы служить материалом для полюбовной сделки. Турецкий вопрос и был тем вопросом, к которому должен был приступить Вильсон, и, если возможно, основательно обсудить его во время второго путешествия. В секретных предписаниях ему было приказано не уступать ни в чем, что могло бы скомпрометировать существование Оттоманской империи, но во всем остальном он должен быть уступчивым и быть как можно предупредительнее с Александром.

30 октября он виделся с Румянцевым. Прежде всего он изложил предложение относительно Дании и Балтийского моря; но вскоре оба собеседника, как будто почувствовав, что не в этом суть дела, заговорили о других предметах. Вильсон заявил, что ради сохранения дружбы царя Англия готова на самые большие жертвы; что она не хочет ссорить его с Францией и вовлекать в новую коалицию, а просит только его нейтралитета и будет вести свое дело, не вмешивая его. Затем, приняв таинственный тон, посол объявил, что его правительство не начнет переговоров с Наполеоном до тех пор, пока не создаст против французского стремления к мировому господству достаточных преград; что такую гарантию могут дать только значительные территориальные выгоды для Пруссии и России за счет Германии. Здесь Румянцев не мог скрыть некоторого удивления. Можно ли, высказал он, допускать, чтобы Россия согласилась расшириться по направлению к Франции и неосторожно создала себе условия для столкновения с грозной империей? Вильсон не настаивал, и перешли к вопросу о Востоке.

Там, сказал эмиссар Каннинга, Англия согласится на все, что будет совместимо с ее принципами. Конечно, она никогда не согласится на уничтожение и полный раздел Турции, но, тем не менее, она признает, что у России по ту сторону Дуная первостепенные интересы. Вместо того, чтобы оспаривать ее интересы, она желала бы стать на страже их и заботиться о них, как о своих собственных. Она знала, что петербургский кабинет поддерживал переписку с греками Албании, Эпира и Мореи. Эти тайные нити только что порвались вследствие потери русскими владений на Средиземном море, которые служили передаточной инстанцией. Англия предлагала с помощью английских агентов снова связать их, предлагала сделаться посредником царя в отношениях с традиционными клиентами его империи. Мало того, ее щедрость приберегала для Александра великолепный подарок, настоящую жемчужину Востока, о цене которой Россия могла судить лучше, так как долго владела ею. “Я должен вам сказать, – объявил Вильсон, – что Англия предполагает немедленно напасть на уступленные Франции Ионические острова и захватить их во что бы то ни стало, так как не желает, чтобы ими владела Франция. Мы не намерены удерживать их за собой и хотим при заключении мира принудить Францию уступить их вам”. Таким образом Англия возвратила бы своим прежним союзникам то, что Франция только что отняла у них и своею кровью загладила бы одно из последствий Фридланда. Может быть, Россия хочет большего? Есть еще средство удовлетворить ее. Она занимает Молдавию и Валахию, и общий голос приписывает ей намерение удержать их. Великобритания могла бы на это согласиться, так как не усматривает в потере Турцией этих провинций настоящего расчленения, но при одном условии: чтобы найдено было средство вознаградить Австрию и чтобы все было сделано с ее согласия. Высказывая последнюю уступку, Вильсон, вероятно, рассчитывал произвести наибольшее впечатление. Он не знал, что сопровождавшая ее оговорка совершенно ее обесценивала, так как русские считали, что одна из существеннейших выгод их настоящего положения состояла в том, что им не нужно было считаться с Веной. Сверх того, в Тильзите Наполеон, видимо, был расположен предложить сразу все то, что с таким трудом позволяла вырвать у себя Англия; он даже позволил провидеть блестящее будущее. Неподкупность России была только тонким расчетом; британские предложения мало ее трогали потому, что она ждала с нашей стороны решительные надбавки.

Румянцев ответил молчанием на заманчивые слова Вильсона. Предоставляя ему высказываться, расточать обещания и исчерпывать убеждения, он за все время свидания ничем не проявил себя, и англичанин, несмотря на утонченную вежливость министра, ушел после разговора разочарованный, смущенный, спрашивая себя, не расточал ли он напрасно свое красноречие перед собеседником, мнение которого было уже известно.[227]

Тогда неизбежность разрыва сделалась очевидной для всех, даже Говер прозрел. Нашим врагам оставалась одна надежда. Они рассчитывали на возмущение общественного мнения, настолько сильное и единодушное, чтобы заставить императора отступить из страха перед последствиями, которые могли быть результатом его решения. Вильсон, деятельный более, чем когда-либо, напрягал все силы, чтобы вызвать такое движение. По невероятной дерзости его речей можно было задать себе вопрос, не приехал ли он в Россию для того, чтобы вызвать восстание. “У него вид человека, прибывшего ускорить роковое событие”,– писал Савари, который всегда предавался мрачным предчувствиям.[228]

Все свое время наш неутомимый противник посвящал или тайным собраниям с единомышленниками, или агитации. Утром он работал – по его выражению – с руководителями английского заговора; день проводил в обществе кавалергардских офицеров, большинство которых кутило, нуждалось в деньгах и не прощало нам Аустерлица. Вечером он показывался на всех светских собраниях, на обедах, чаях, балах и ужинах, где разжигал против нас ненависть и раздавал пароль. Возобновление зимнего сезона, открывая обществу обычные места свиданий и увеселений, давало Вильсону случай находить его в большом сборе и открыто поучать его. В театрах можно было видеть, как он перебегал из ложи в ложу с видом генерала, который делает смотр своим войскам и дает добро к сражению. 31 октября большой вечер у одной из придворных дам подал повод к некоторого рода манифестации в его честь. Он имел честь открыть бал с графиней Ливен, обер-гофмейстериной императрицы-матери, а принцесса Амелия выбрала его своим кавалером в полонезе. Этот танец, или скорее марш, напоминающий величественное и торжественное шествие при блеске люстр, среди блестящих мундиров и роскошных туалетов, перед шестьюстами самых знатнейших особ в Петербурге, принял для молодого англичанина размеры триумфа. Но было ли это триумфом Англии? Вильcон надеялся, что это так, и написал об этом в дневнике.[229] Но его победный клик был преждевременным. Опьяненный салонными успехами, он заблуждался относительно могущества своих интриг. При том, потеряв всякую меру, он дал своим противникам поводы его выжить, а кроме того его неосторожность доставила ему жестокую неприятность.