Иван Арсентьев - Короткая ночь долгой войны

• Название: Короткая ночь долгой войны
• Автор: Иван Арсентьев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988

Введите сюда краткую аннотацию

---

- Ну как, успокоился?

Я молчу, ибо не знаю, о чем собирается вести со мной речь триумвират.

- Надеюсь, ты сам понимаешь, - продолжает Хашин, - что комдив наказал тебя сгоряча. Но и ты, если говорить откровенно, не золото, вел себя далеко не лучшим образом, согласен? С тобой, между прочим, такое случается не впервой - вызывающий, непреклонный, самоуверенный тон, железная точка зрения и прочее, но ты же не в безвоздушном пространстве! Говорить правду всегда хорошо, да не всегда умно. Других претензий к тебе нет, поэтому мы посоветовались и подготовили приказ о назначении тебя командиром эскадрильи. Надеемся - справишься, организуешь боевую работу подразделения так, как твой покойный командир Щиробать. Что скажешь?

- Чем занимать должность покойного, я предпочитаю сидеть всю жизнь под арестом.

- Не нужно амбиций, взыскание отменено, в твоей летной книжке ничего не записано, надо летать и воевать за себя и за своих друзей - таков закон жизни.

Хашин встает, показывает, что разговор окончен. Я тоже поднимаюсь, но облегчения в сердце нет.

На дворе вечер, в столовой ждет ужин, а есть неохота. Завтра, сказал начальник штаба, я веду эскадрилью на юго-запад, начинаем крошить немецкие укрепления возле Белостока, а там и Варшава. Нет, завалюсь-ка, пожалуй, спать. Открываю дверь в общежитие - что такое? Все летчики в сборе. Командир второго звена вскакивает:

- Товарищи офицеры!

Все застывают, вытянувшись, "едят" меня глазами, а губы вздрагивают от хитроватых ухмылок.

- Товарищ командир эскадрильи, разрешите от имени личного состава вверенной вам...

Откуда они узнали, зачем вызывал меня Хашин? Не эскадрилья, а телеграфное агентство...

- Отставить! - говорю. - Сегодня ничего не выйдет. Ложитесь спать.   Назначение для меня - экспромт, а в моих закромах и резервуарах - сухота.

- Слышь, братва? Старшой явно недооценивает своих подчиненных. А надо бы ему знать, что везде и всегда найдутся смекалистые мастаки по этой части...

...Когда пирушка была в разгаре и мы при запертых усадебных воротах и заш­торенных наглухо окнах затянули песню про фронтовую чарку, после которой завтра утром снова в бой, в дверь кто-то громко заботал. Командир полка? Замполит? Делаю известный каждому знак, и через секунду на столе - шаром покати. Стаканы шмыгают в карманы, бутылки исчезают под койками, остатки за куски летят в печку, свет убавляется, и лишь "сквозь дым волшебный, дым табачный блистают лица" летунов... В мгновенье ока компания преображается, у всех подтянутый вид, воротнички застегнуты и все старательно показывают, что горячо спорят по профес­сиональным вопросам. Я, как старший, встаю, оправляю гимнастерку, направляюсь открывать дверь. Едва успеваю сбросить крючок, как меня оглушает взрыв всеобщего негодования: на пороге возникает Вахтанг.

- Кой черт тебя принес?

- Чего шатаешься по чужим домам?

- Я вас искал, дорогие, - отвечает Вахтанг, покачиваясь. Вид у него странный.

- Что случилось? - спрашивают. - Стрелок вернулся? Жена принесла еще двойню?

- Нет, другая радость: на меня пришло новое решение трибунала.

У всех вытягиваются лица: ни черта себе радость...

- А за что судить-то тебя?

- Не судить, меня восстановили в воинском звании. Командование посчитало: я искупил свою вину.

- Ну и как прикажешь теперь обращаться к тебе? Товарищ...

- Майор...

- Ну да?!

- Фю-ю-ю!..

Несколько секунд на него смотрят с подозрением: не разыгрывает ли общество Рыбачка Сонька? Вроде нет, необычно возбужден, взволнован.

- Да, я понимаю. Я не заработал еще. Вы старые заслуженные воины - лейтенанты, а я без году неделя как на фронте - майор. Совестно.

Кто-то пожимает плечами, хмыкает, другой крутит пальцем у виска. Без моего сигнала на столе опять появляются бутылки, стаканы, звенят ножи. Вахтангу предлагают сесть. Садится молча, настороженно.

- Вахтанг, - говорю, - а не кажется ли тебе, что перед нами, старыми заслуженными воинами, ты произносишь дурацкие речи?

- Да?

- Убежден. Как давно известно, глаз народа - глаз божий, - переиначиваю я поговорку. - А наши глаза, дорогой, нагляделись на тебя - во сколько, аж тошнило иногда... Налейте товарищу гвардии майору штрафную!

- Вот, пусть пьет! А заедает голенищами... Из-за него закуску выбросили...

- Это правда? Вай-вай! Наверно, я совсем вири хар!..

- Майор Гвахария самокритично говорит,-перевожу я, - что он осёл. Возражения есть?

- Не-е-ет! - орет дружно компания.

- Кстати, Вахтанг, ты с нами полгода, тебе восстановили звание, но я, например, понятия не имею, в чем, собственно, ты провинился. Конечно, это вовсе не значит, что ты обязан отвечать, к тебе в душу никто не лезет.

- Болтают, якобы ты кому-то по пьянке секим-башка сделал?

- Вах, кто болтает? Я еще никогда в жизни не был пьян и никого пальцем не тронул. Я стреляю только по фашистам в бою. А если хотите знать мою беду, слушайте.

Вахтанг покачал поникшей головой, неуверенно улыбнулся, выпил протянутый ему стакан и сконфузился вдруг совсем, как мальчишка.

- Я из черных грузинов, альбиносом стал за несколько суток. Вы знаете, по статье шестой Советско-Иранского Договора тысяча девятьсот двадцать первого года мы в августе сорок первого вступили в Иран. Реза-Шах, приятель Гитлера, по-быстрому отрекся от престола и смылся в Йоганнесбург, а наши отряды остались в Тегеране для охраны объектов и коммуникаций. В их числе - и моя отдельная эскадрилья связи. Разместились в дому богача, удравшего за границу, я занял кабинет на первом этаже с телефонами - у меня была прямая связь со штабом Закавказского фронта, оттуда мы получали задания и распоряжения.

Однажды утром, как обычно, занимаюсь всякой канцелярщиной бумажной. Заходит мой зам - Шалва Капаридзе. Посидели, потолковали о наших делах, о последних сводках с фронтов, потом он ушел, а я продолжал свои занятия. Прошло дня три, и мне понадобился один документ под грифом "секретно", он хранился в сейфе возле моего письменного стола. Открываю - документа нет. Положил ошибочно в другую папку? Посмотрел - и в ней нет. Встревожился, давай проверять остальные папки, все вытряхнул из сейфа - документа нет. Я туда, сюда... Говорю себе: "Спокойно! Проверяй каждую бумажку в отдельности. Прочитай все внимательно до единой". "Секретно" по-прежнему нет. Руки отнимаются. Всю ночь не сплю. Днем снова и снова роюсь, обшариваю кабинет, стол, под столом, под ковром, даже собственный чемодан и карманы. Сознаю с ужасом, что документ пропал, и все же продолжаю искать. Неужели кто-то подобрал ключ к сейфу? Но как? За дверью круглосуточная охрана, сургучная печать целая. Я уже не знаю, что делать и думать, теряю голову, схожу с ума. Мыслимо ли на территории иностранного государства потерять во время войны секретный документ?

Опять в который раз заставляю себя сосредоточиться, вспоминаю по минутам, что делал, где бывал прошедшую неделю, с кем встречался? Тщетны старания. Места себе не нахожу, никого не принимаю, на меня косятся о удивлением. Остается последнее - доложить старшему начальству. Докладываю - не верят, пожимают плечами, мол, нездоров. Настаиваю, лишь тогда посылают комиссию. Кабинет, квартира - дыбом. Остальные помещения - тоже,

"Что, - говорят,   - клади оружие".

Я знал - спасенья нет. Допрос и прочие формальности закончились быстро, обвинительное заключение па одной страничке. Сижу на гауптвахте. Над головой яркая электролампочка: открою глаза и вздрагиваю-кажется, сверкает расстреливающий меня огонь. Вскакиваю, бегаю из угла в угол, а хочется не бегать, а стучать головой об стену, об пол. Одно дело - умереть на войне, наконец погибнуть в катастрофе, а принять позорную смерть из-за какой-то страшной непонятной ошибки?

Утром мои же солдаты с оружием наперевес ведут через двор. Сколько раз исходил я его вдоль и поперек! Конвойные бледные, напряженные, предупредительные. То ли стараются выразить мне жалость напоследок, то ли показать, что они тут ни при чем. Здесь меня знают все и я, знаю всех, смотрят на меня со страхом и любопытством. Среди них близкие знакомые.

Вводят в гарнизонный клуб. Трибунал выездной: прокурор, судья, адвокат, два заседателя. Прокурор, не мудрствуя лукаво, требует высшей меры, адвокат бормочет о моей многолетней беспорочной... ходатайствует о снижении меры. В общем: "Встать, суд удаляется па совещание". И тут вместе с последним словом секретаря точно двухпудовая гиря брякается с потолка на пол. Поднимаю голову - мой зам Шалва Капаридзе упал в обморок. Упарился, бедняга, - так переживал за меня.

С судейского стола подают графин, плескают водой на потерявшего сознание. Он трясет головой, машет судье руками:

"Подождите! Я имею важное заявление".

Полковник-судья недовольно морщится, делает ему внушение:

"Нужно делать заявление в ходе судебного заседания".