Ян Отченашек - Ромео, Джульетта и тьма

• Название: Ромео, Джульетта и тьма
• Автор: Ян Отченашек
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1964

Действие разворачивается в Праге времен протектората. Фашистская оккупация. Он — Павел — чех, выпускник школы. Она — Эстер — его ровесница, еврейка. Они любят друг друга, но не могут быть вместе. Всё по Шекспиру…

Он прячет ее в комнатенке рядом с мастерской его отца. Он — единственное, что у нее осталось. Страх, тьма. Одна темнота — ни капли света. Свет тлько в них, и свет только после смерти.

Она знает, что из-за нее могут погибнуть и Павел и его родители, и его соседи, и его товарищи… Она терпит и преодолевает страх только ради него. Но потом уходит. Жертвует собой. Спасает тем самим всех. Их история любви не могла иметь развитие.

Расстрелы, фашизм, гетто… Всё в этой книге. Кто смотрел фильмы «Пианист» (Роман Полански) и «Список Шиндлера» (Стивен Спилберг), тот не должен пройти мимо этой маленькой книжки.

---

И умолк, забыв про сигарету. Спичка, догорев, обожгла пальцы, и только тогда он отбросил ее. Они стояли друг против друга, две безмолвные тени под угасающим небом.

Она с вызовом тряхнула головой:

Да. Ну и что? Струсили?

Чего мне трусить?

Он поднял чемоданчик с земли, поставил на скамейку. Девушка опустилась возле и обхватила чемоданчик рукой. Он сел рядом, беспомощно теребя пальцами лицо. Чемоданчик разделял их.

— Почему? Почему я должен бояться?

Она покачала головой.

— Почему? Вам что, дома не говорили? Или в школе? Вам же не разрешается общаться с такими, как я! Вы этого не знали?

Он не ответил. Он слышал ее дыхание. Девушка подняла лицо и уже спокойно смотрела на темное небо. Он сидел молча, упершись локтями в колени, и пошевельнулся, лишь услыхав ее приглушенный голос:

— Об этом можно рассказывать часами. Когда я была маленькой, то притворялась больной, чтоб не ходить в школу… иногда, боялась математики. Она мне не давалась. Теперь бы я уже ее не пропустила… теперь нет. Но теперь мне все запрещено. Даже кино…

Он машинально дотронулся до бумажника с билетом, но тут же отдернул руку. «Все равно уже поздно», — подумал он без всякого сожаления.

— Может, и сюда, в парк, мне тоже нельзя. Скорее нет, чем да… Сейчас это уже несущественно. Вот теперь вам все известно, можете уходить.

А вы?

Что я?

Вы пойдете домой?

Нет.

Почему?

— Потому что… еще не хочу! — нервно сказала она. — Почему вас это интересует? Это не ваша забота. Я — прокаженная.

— Не надо так говорить, — перебил он, — ведь я же так не считаю.

Она опустила голову.

— Не обижайтесь, — голос ее зазвучал мягче. — Было бы ужасно, если бы вы так считали. Вы бы донесли на меня. — Она вздрогнула от охватившего ее вдруг холода и съежилась в своем жакетике.

— Бррр, становится холодно. Смотрите не простудитесь. Почему вы не уходите?

— Я тоже еще не хочу, — отрезал он. — Я не малое дитя.

Смущение обрывало разговор. А вокруг них уже сгущалась непроглядная тьма. И стены домов, возвышавшиеся над парком словно крепостные стены, не светились ни единым окошком: черные шторы наглухо закупорили окна, за которыми дышали люди. О, эта тьма! Светящаяся точка сигареты случайного прохожего взметнулась над кустами и исчезла, а эти двое все сидели, поставив между собой чемоданчик, и пытались связать нить бессвязного разговора.

— Вы, наверное, подумали, что я буду приставать к вам,

правда?

— Да. Я так решила.

— Нет… Я просто так… Вот сижу здесь… У меня был билет в кино…

Она перебила его:

— Из-за меня вы не пошли.

Нет, пустяки, вы об этом не думайте, мне на это… гм… У нас сегодня были письменные. Я так боялся засыпаться по-немецкому… сами понимаете, сейчас… но…

Я бы тоже в этом году кончала. Меня из седьмого выставили.

— Не сердитесь, что я вам об этом напомнил.

— А я и не сержусь. Давайте не будем каждую минуту извиняться друг перед дружкой, ладно?

Он удовлетворенно кивнул головой, раздумывая, о чем говорить дальше. Он знал, что теперь не сможет просто так подняться, сказать: «Спокойной ночи» — и уйти.

Он показал на чемоданчик.

— А что у вас там?

— Все. Ничего лишнего. Платье, зубная щетка. Любимая книжка. И еще… Здесь гораздо меньше пятидесяти килограммов, но у меня больше ничего нет.

Он не понял.

— Почему именно пятьдесят?

Девушка выложила ему все, сбивчиво, взволнованно, перебивая сама себя, но основное он понял. Раньше она жила с родителями в маленьком городке под Прагой, отец был врачом. Потом явились немцы, старший брат бежал куда-то на восток, а может быть на запад, этого никто не знает. Последний год она жила в Праге, у родственников, сестра отца была замужем за арийцем, — тех, кто состоит в смешанных браках, пока не трогают. Этот маленький обман удался… Маму с папой отправили в Терезин еще в прошлом году, в ноябре. Вот уже три месяца, как от них ни строчки… Как вы думаете, их там уже нет? А почему же тогда они не пишут? Они договорились о шифре, чтоб можно было друг другу хоть кое-что рассказать. В первых письмах родители особенно не жаловались, может быть, чтоб не пугать ее. Вы думаете, они еще там? Как по-вашему? — настойчиво спрашивала она. Он беспомощно пожимал плечами. В этих делах он не разбирается и до сих пор о них особенно не задумывался.

А потом? Что было потом? На днях пришел ее черед. У нее в кармане лежит повестка для отправки в Терезин, с перечислением всех кар в случае неявки в назначенный день, в назначенное место. Вот, собственно, и все.

А когда вам надо явиться? — спросил он глухо.

Надо было… — выдохнула девушка. — Сегодня утром. Его охватил ужас.

Вы не пошли?

Нет.

Он тихонько свистнул от изумления. О чем тут говорить? Может быть, сейчас, пока они сидят здесь и разговаривают, ее уже ищут. Парни в кожаных пальто с оттопыренными карманами и шляпах с опушенными полями, колотят сапогами в двери ее родственников. Уф! Он однажды столкнулся с такими на лестнице своего дома, до сих пор при воспоминании о них мороз пробегает по коже.

А она здесь…

Плач девушки вывел его из тяжелого раздумья. Она уткнулась лицом в ладони, тщетно пытаясь приглушить всхлипывания. Тогда он обхватил ее за плечи. Девушка не сопротивлялась.

Слова, слова! Как ужасно чувствовать свое бессилье. Он легонько потряс ее.

Послушайте, не надо плакать! Слышите? Ничего еше не случилось.

Я и сама не знаю, почему не пошла, — шептала она, всхлипывая. — Не знаю… Я боюсь, что их там уже нет… Почему же тогда они не пишут? Куда их увезли? Я слышала… нет, хватит об этом. Ведь я не овца какая-нибудь, чтоб меня можно было загнать в вагон и везти куда угодно… Я никому не делала зла.

Он с силой сжал ее плечи, пытаясь успокоить. Какой-то холодок поднимался в его груди, охватывал тело, пощипывал глаза.

— Говорили, что мы будем там работать, заниматься садоводством… Я этого не боюсь, я люблю деревья, умею… Мне писала Бланка, подруга, мы договорились, когда она уезжала, что… У меня ее письмо с собой, хотите прочесть? Вы думаете, я трусиха, но я не хочу… Я знаю, если попадешь в их руки… я это чувствую. А может быть, это и неправда, может быть, мне все это кажется, потому что я боюсь. Я сделала страшную глупость, да? Ну скажите хоть слово…

Он стиснул зубы, дыхание перехватывало. И вдруг в порыве гнева, не сознавая, что говорит, выпалил:

Вы поступили правильно!

Вы думаете? Почему?

Теперь уже поздно рассуждать. Они не должны схватить вас. Перестаньте плакать!

Зачем я вам все рассказала? Ведь это касается только меня. Ведь я даже не вижу вашего лица. Не знаю, кто вы.

Павел растерялся; он казался себе маленьким, поникшим, бессильным. Смятенные мысли метались в мозгу. Как быть дальше? Уйти? Нет, уйти он не может. И не хочет. Что делать? Он молча вглядывался во тьму весенней ночи. Две-три влюбленные парочки заняли ближайшие скамейки, он видел их силуэты, огоньки сигарет. Обернулся к безмолвной девушке, она сидела совсем близко к нему и тряслась от озноба, прижимая к себе чемоданчик. Павел напряженно думал. И вдруг его осенило. Сумасшедшее, безрассудное решение. Он не представлял, да и не мог представить себе его последствий, но это было решение, достойное мужчины. Оно покорило его своей простотой.

Он закурил, отшвырнул спичку в траву и решительно поднялся. Одной рукой взял у ничего не понимающей девушки чемодан, второй легонько обнял ее за плечи и помог встать.

— Идемте со мной. Не бойтесь. С вами ничего плохого не случится.

Улица, вторая, еще улица. Они идут в темноте, жмутся к стенам домов, одной рукой он обнимает ее за плечи, другой размахивает чемоданчиком; она не противится, идет покорно. Фонари бросают на землю синие снопики слабого света, слепые окна смотрят во тьму. Он ведет ее по знакомым улицам, где мог бы пройти и с завязанными глазами: тысячи раз он ходил здесь один, а теперь рядом бредет маленькая молчаливая девушка. Иногда мелькнет прохожий, по мостовой промчится автомобиль, громыхнет трамвай, скрипуче застонав у остановки.

Над крышами мерцают ясные звезды,

— Здесь! Тихонько за мной!

Тяжелым ключом он отпер парадное и провел ее за руку по темной лестнице на первый этаж. Звякнул маленький ключ в замке, и темнота непроветренной комнаты дохнула им в лицо табаком и затхлостью. Он вошел первым.

Дверь за девушкой захлопнулась. «Нас никто не видел, наверное, — подумал он. — Света не зажигать!» В темноте он подошел к окну и впустил в комнату струю чистого воздуха. Потом захлопнул рамы и опустил глухую бумажную штору. Заметил мимоходом, что слева бумага надорвана и чуть-чуть пропускает свет. «Нужно обязательно подклеить», — подумал он, кто знает, в который раз. Нащупал выключатель настольной лампы, повернул.