Джонатан Летем - Бастион одиночества

• Название: Бастион одиночества
• Автор: Джонатан Летем
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Контркультура
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-034293-4, 5-9713-1527-7, 5-9762-0844-4

«„В поисках утраченного времени“ — по Бруклину 1970-х.!» «Одиссея памяти во времени и пространстве…» «„Регтайм“ нашего времени…»

Вот лишь немногие из восхищенных эпитетов, которыми критики наградили этот роман — историю одного из кварталов Бруклина, в которой сплелись РЕАЛЬНОСТЬ — и ФАНТАЗИЯ, юмор — и откровенная жесткость полной искренности.

---

Ненависть к себе изношена до дыр — предмет особой панковской гордости.

Если кто-то из этих троих и понимает, в чем тут суть, он ничего не скажет.

Поясним на примере: если бы на Сент-Марк-Плейс вместе с прочими панковскими атрибутами продавали футболки, на которых написано «ПОЖАЛУЙСТА, ДОСТАНЬ МЕНЯ», ты, естественно, купил бы себе такую.

Но домой из Манхэттена возвращался бы в глухо застегнутой куртке.

Оказываясь в безопасности квартиры, школьники откладывают все остальные записи и в радостном предвкушении ставят на проигрыватель пластинку со знаменитой песней. Они прослушивают ее раз десять, пытаясь уловить смысл монотонно произносимых рифмовок. «Не знаю, что там думаете вы, а меня так просто тошнит от этой мерзкой вонючей еды». Три белых мальчика заходятся хохотом.

— Курица… на вкус… как… дерево! — задыхаясь, смеется один.

Конверты разбросаны по полу. Любовник разведенной мамы оставил в холодильнике шесть бутылок «Хейнекена». Вот придурок! Разумеется, пиво очень скоро исчезает, равно как и содержимое коробки «Нилла Вейферс». «Наслаждение рэппера» звучит в пятнадцатый раз, панки дергаются в шутовских плясках, изображают, будто ходят по дивану на ходулях, немыслимыми зигзагами извиваются в брейк-дансе.

В песне есть строчки, высмеивающие Супермена. Рэппер называет себя «Биг Хэнк» и обращается якобы к Луис Лейн: «Да, ночи напролет он в небе балдеет, а потрястись до утра на вечеринке сумеет?» Отличный вопрос к Супермену, да и ко всем остальным летающим созданиям.

Но ты делал вид, что о полетах даже и не думаешь.

Трое белых парней начинают повторять особо понравившиеся слова, пытаясь имитировать интонации рэппера.

— Я все понимаю насчет еды, — говорит один, чуть не лопаясь от восторга. — Но мы все же друзья — я и ты!

Двое из этих безобидных розовощеких панка родились в Манхэттене и до поступления в Стайвесант учились в частных школах. Им кажется, что эта рэпперская песня создана исключительно для их веселья, они слушают ее как посторонние, как люди, свалившиеся с луны. Никогда прежде при них никто не говорил как рэппер, да и на черных они почти не обращают внимания, может быть, только на Жирного Альберта и Сэнфорда, когда случайно видят их на улице. А смешным «Наслаждение рэппера» и в целом чернокожих делает поразительное отсутствие в них иронии.

Эй, но ведь перед нами не расисты, которые считают черных слишком серьезными, как хиппи, наивными и непостижимыми, как комиксы. Эти мальчики — панки, а панки все поднимают на смех.

Отсутствие иронии как будто забавляет и третьего мальчика, панка из Говануса.

Клубок замысловатых барочных орнаментов — вот кто он такой. Создание, готовое в любой момент пройти тест на психологическую раздвоенность. Если прыгая в своих кедах на диванных подушках и шутовски двигая бедрами, он вспоминает наставления Мариллы (о том, как крутить обруч), свое страшное разочарование, потому что она оказалась не белой девочкой Солвер, и вину за это разочарование, а еще стыд за неуклюжесть собственного тела — вещи, совершенно не важные для панка, — то что это означает? Что смеясь над «Наслаждением рэппера», он не пытается кому-то мстить или злорадствовать, ведь во всем, что с ним было, нет ничьей вины. В любом случае ему сейчас весело. Дин-стрит — это совсем другая история, набор знаний, сейчас абсолютно бесполезных.

Ты почти оставил позади и Дин-стрит, и Аэромена.

Если у тебя пропало желание встречаться с человеком, который прикрывал твою задницу в двести девяносто третьей школе, на которого ты когда-то мечтал быть похожим и смотрел как на героя, если тебе уже не хочется разговаривать по телефону с мальчиком за миллион долларов — в твое отсутствие на звонки отвечает Авраам, — не значит ли это, что ты повзрослел?

Это вам не вечеринка, не дискотека и не скитания по улице без дела.

Это конец, конец семидесятых.

Глава 16

Барретт Руд-младший устроил сегодняшнее мероприятие лишь по единственному поводу, но гостям о нем ничего не сказал. Они и без объяснений с удовольствием налегли на мясо, сыр, оливки, яичный хлеб, на вишневый пирог и, разумеется, без стеснений угостились дурью. Эта толпа наркоманов — Гораций, Кроуэлл Десмонд, три девочки — никогда не искала повода для вечеринки. Когда Барретт объявил наконец, какой сегодня день, компания была уже теплой. Кто-то ответил ему кивком и рассеянной улыбкой, кто-то приподнял бокал. «Барри вроде что-то сказал. У кого-то день рождения? Это круто». Только одна из девочек, имени которой Барретт не помнил, спросила:

— И сколько ему стукнуло?

В самом начале, придя сюда с Горацием и остальными его подружками, она одарила хозяина робкой улыбкой. На ней было облегающее длинное платье с множеством пуговок на одном боку, туфли-лодочки с высокими каблуками и бряцающие серьги в ушах. Ноги росли почти от ушей, а ресницами она напоминала древних египтянок. Это был типичный образчик женщин Горация, но, наверное, из новеньких. Скорее всего Гораций позвонил ей сегодня по телефону и сказал: «Хочешь познакомиться с Барреттом Рудом-младшим? Певцом из „Дистинкшнс“? Надень что-нибудь этакое, детка». Вот она и натянула это платье, заранее предвкушая, сколько пуговок ему придется расстегивать.

Все говорило само за себя. Даже пело, если прислушаться.

Едва переступив порог, она начала суетиться: приглушила свет, полезла по ящикам в поисках свечи и все их обшарила бы, если бы Барри не сказал, что свечей нет. Тогда, сняв с плеч накидку, она бросила ее на лампу, и на потолке легла жуткая тень — разинутая зубастая пасть.

— Ты, случайно, не знакома с цыганами из «Флитвуд Мак», а, крошка?

Она опять улыбнулась, прошла к кухонной стойке, где Гораций рассыпал кокаин, изящно вдохнула дорожку порошка, прижав к носу палец с накрашенным ногтем.

Барретт не заострял на ней внимание. Поставил пластинку Стиви Вандера «Путешествие по таинственной жизни растений» и сам принялся оценивать качество кокаина. Другая девочка спросила у него о «Золотых дисках» на камине, и Барри ответил, что там должны были бы стоять еще четыре штуки. Его уже не злило это, все осталось в прошлом. Разговаривая о пластинках, он смотрел на молчаливую девицу, которая, в свою очередь, наблюдала за ним, хотя и делала вид, что ей все равно, — вела обычную игру. Торопиться не следовало, молчаливых всегда можно разговорить, если не спешить. Эта девочка неожиданно проявила интерес к его сыну, переводя разговор на тему инстинкта размножения.

Замечательно, крошка. На эту тему мы обязательно побеседуем вдвоем.

— Семнадцать. Представляете? Я совсем старик, — ответил Барретт.

Он сидел в своем кресле, обхватив руками затылок, широко расставив ноги. Девочки, устроившиеся на ковре, могли спокойно заглянуть ему в шорты, но его это ничуть не смущало. Пожалуйста, угощайтесь. Пришли сюда поглазеть на меня — любуйтесь. Я настоящий.

— А где же сам новорожденный? — проворковала одна из девиц.

Барретт взглянул в сторону лестницы.

— Позовите его.

За окном разразилась июньская гроза. Занавески колыхались, повеяло свежестью.

В ту ночь, в шестьдесят третьем, когда родился его сын, тоже шел дождь.

— Его зовут Мингус, — сказал Барретт.

Девица изумленно посмотрела на дверь — как будто Барри держал там сына под арестом.

— Весь первый этаж в распоряжении Мингуса, — объяснил он. — Я хотел позвать его сегодня, но он опять болтался на улице. Сукин сын почти не живет дома. Но от грозы, наверное, убежал. Или скоро убежит. — Блаженно прикрыв глаза, он пропел, имитируя шепелявость Эла Грина: — Не выношу дни, когда по стеклу дождь, меня уносит в прошлое, бросает в дрожь…

Девица набралась храбрости, подошла к двери и нерешительно, будто все еще не веря, позвала мальчика. Минуту спустя, словно собака, он поднялся к ним — в своей запятнанной армейской одежде, с нечесаными волосами, скрученными в жгуты — предшественники дредов. Девочки принялись рассматривать его, говоря «мм» и «хм», подзадоривая мужчин.

— Что? — спросил Мингус.

— Густофер, приятель, как поживаешь? — поинтересовался Кроуэлл Десмонд, подставляя Мингусу ладонь, по которой тот хлопнул с явной неохотой. — Почему я никогда тебя не вижу, дружище?

— Гус поднимается сюда, только если хочет стащить у меня пластинку или поживиться травкой, — сказал Барри. — Общаться с нами у него нет желания.

— Твой отец сказал, у тебя сегодня день рождения, — скептически произнесла девушка, похожая на цыганку.

Мингус кивнул.

— Что ты молчишь, будто воды в рот набрал? Представься девочкам.

Она протянула руку.

— Эланда.

— Э-э… Мингус.

— Эланда и Эмингус, — сказал Барри. — Да вы у нас близнецы.

Кроуэлл Десмонд, наполнявший кокаином стеклянную трубочку у раковины, заржал, как лошадь.